Я иду!
Светлана Леонтьева (23/11/2023)
Я иду!
Волонтерство – это не то, что лежишь на диване,
диктуя номер на карте сбербанка синенькой!
Это нечто огромное в малом, подобно нирване,
как сама ты становишься Воинства иноком!
Как не пить,
не курить,
не вступать…
Ты становишься служкой.
Перешагивая через собственный, в лёжку лежащий в бреду
да в горячке под сорок, испив аспирин, ибо – нужно,
через собственный бренный фантом, и спешишь! Я иду!
И таскаешь ты банки с вареньем (старушка прислала!)
И таскаешь бутылки с водой, и едой, и бельём.
Это было в начале ещё в феврале красноталом,
а теперь по-иному! Сквозь песню, что мы не умрём.
Продиктую, как надо: на сайте Михеева – жгите!
Там инструкция есть! К остальным я почти не хожу.
…Чебурашку я шью. Из суровой, из бабкиной нити.
Чебурах-оберег.
Чебурах-охранитель движух.
Всё во славу идёт – крест, булавки, монета, иголка,
символ рода, сварожич, трава-одолень, тень-вода.
Пусть я буду – тот свет, как от скрипки безудержно тонкий.
Пусть я буду – тот свет между смертью и жизнью всегда.
Обретателям премий и конкурсов – мне просто стыдно,
воспевателям цветиков-лютиков – бросьте! Се лишь – бирюза.
Чебурах, Чебурах – рыжий, наглый мой, пулею битый,
деревяшка кудлатая,
пуговичные глаза…
Но, когда к комуфлу ты прицеплен советской простою булавкой,
ты становишься силой медвежьей и волчьей, и божьей в сто крат!
…А прицепят на ёлку такого, то будет он лаять и рявкать,
охраняя своих! И моих! И Господних солдат!
***
Всё ближе Донецк. Вот Москва, вот Воронеж,
деревни, посёлки, заборы и хаты.
Спас Нерукотворный размером огромней,
наверное, здесь. Мы везём маскхалаты…
(оставим на сборке:
кому ехать дальше!)
И глядя на это большое, как воля,
в подсолнухах рыжих бескрайнее поле,
где хочется, к мужу как будто в рубашку,
уткнуться: плечо, щёки, губы, затылок!
Как будто в надвратный портал нас впустило!
Ужель почивать так, где русских могилы?
Где горсточка пепла заместо дитяти
в нарядном, в горошек обугленном платье?
Всё ближе Донецк. Он похож на Владимир.
Ошпаренным чревом: Оставь меня! – криком!
Езжай, где сегодня людей не бомбили.
Езжай, где не станешь калекой, родимый!
Езжай, ибо Спас – он везде. Он – великий!
Везде-то везде. Но здесь Спаса Четыре.
Один защищает.
Второй очищает.
А третий бинтует, коль сбита аорта.
Четвёртый целителен. Ибо четвёртый.
Навстречу идёт эшелон БТР-ов,
КАМАЗов и пушек, железных прицелов.
Ни геолокацию и не локацию
нельзя выдавать, чтоб эмоции рацио
не перехлестнули.
Не знаю, как люди
в Москве прохлаждаясь, живут? Питер, Питер
а ты-то куда? Ты всегда был блюститель
чистейших порывов, в Васильевский остров
главою уткнулся картавящий Бродский,
здесь будни, как праздники, больше, чем будни,
могила Пригожина дядюшки-Жени
сама по себе. Дядя-Женя в движенье.
Из зоны комфорта не выйти. Коль – зона!
Всё ближе Донецк. Русь-царица. Мадонна.
Русь-Моно, которая Лиза. И Авве!
Хочу я кричать. Авве, Авве и Авве!
…вдруг под каблуком рассыпается гравий.
И, как по команде «Ложись», мы ложимся.
Лучи, словно кудри, в пыли под косынкой.
Была бы хохлушкой, вовек бы отсюда
уехать не смела, тем более в Питер,
где капли дождя рвут мне горло, как бисер,
намотанный Анной Ахматовой спудом!
***
Меня воспитывали по-спартански:
нельзя бояться, когда сугробы,
нельзя котенка, собаку хаски,
девичество береги ты в оба!
Беги три круга по стадиону,
давай отпор, кто ругнётся на мате.
Плутарх, сказавший о Древней Спарте
мне позавидовал бы сегодня.
Водой холодной меня обливали,
к конькам фигурным, как в пропасть Кеады,
меня приучали профессионально,
как будто бы для Олимпиады!
И я росла, всё подряд читала
и рисовала,
чуть привирала, от Фиолента и до Ямала
также, как все остальные дети.
Меня воспитывали по-пацански,
но не мальчишка я! Просто Света.
Держали так строго, как в чёрном теле,
любая провинность каралась жёстко.
Спасибо, право, что не догрели,
не доваляли в тёплой постели.
Теперь скупа я на ласки и слёзки!
Прошла суровую школу, ибо
сама, считай, я детей взрастила,
сама рожала, без анальгина
и без защиты жила, как без тыла!
И знаю, в старости не расклеюсь,
не опараличусь, не сяду в кресло.
Не стану нести я всякую ересь,
покуда страна моя, с ней я вместе!
И стану я хлопотать над теми,
кому сегодня трудней перед крахом!
Не зря Плутарх написал, что время
всегда сурово.
Я верю Плутарху!
***
Крутит оси железные город Сварожьий!
Долго я проживаю здесь, здесь не родившись,
то свекровка-козловка, то свёкор. Но позже
я влюбилась в завод, в его трубы и крыши.
Обо мне написала одна: то ль подруга,
то ли враг, то ль сестра (написала-забыла),
то, что я, как не их, из иного я круга,
деревенско-колхозница. Да, моя милая.
Я живу в этом городе, где про берёзки
пишет каждый. А я не пишу, я им – дочка.
Город Нижний вначале был тусклым, неброским,
но он крепостью высился супротив польских,
когда в смутные годы Москвой овладели
эти жадные ляхи. А если же проще,
когда был стольный город на милость злу брошен.
А вот я здесь живу! Дни мои, что недели,
а недели, что годы. А год – веком
звонким!
Я горжусь, хоть банально, откосом Печёрским,
сколько раз я влюблялась в каких-то подонков
и терзалась любовью по-зверски никчёмной.
«Чайка», «Миг – девятнадцатый», ГРЭС и, конечно,
по царёвой дороге, что близ Арзамаса,
мимо Сухова рва там, где Минин с Пожарским,
где беда сушит слёзы, срывает колечко,
вдоль китайских торговых рядов Монферрана,
мимо Чкалова дяди-Валеры (так дети
называют стрекозью с откоса поляну)
я спускаюсь, ложусь в эти травы! Вот в эти!
Иногда я люблю по-простому, без чванства
лечь и чувствовать тяжесть грядущих столетий
и дождей не упавших,
плодов несозревших,
слов не выкрикнутых, гул в меня их прорвался!
Из писателей – Горького, что в небе реет.
Я – поэт. Потому здесь иные мне двери.
И я не понимаю в сети попрошаек,
деньги хочешь собрать, так иди, поработай!
Ибо я продиралась сквозь время болота,
девяностых и стрелок, бандитов и шаек.
Мне никто не мешает, ничто не мешает
ни носочки вязать, не плести сеть для фронта!
Я – корнями здесь! То-то!
И я кровью своей проросла, мозгом костным,
еду мимо музея, района Щербинки,
где Прилепинская золотистая осень,
наполняющая всклень колхозные рынки.
***
Где-то икона по нам мироточится
в Храме! Ты не проходи только мимо,
матушка, вещая вслед Никодима
молится, моченьки нет больше, моченьки!
Что у меня в этот день с собой было?
Что я везла с собой кроме тетрадок,
книжек для матушки свет-Никодимы,
пару пакетов сиреневых яблок.
Стайка ворон. Кольца пряного дыма.
Это меня – с переломанным пальцем,
ибо в слезах,
как в цветочках каций,
крестит вослед матушка Никодима.
Это меня. Я бежала, как к маме,
к нашим поэтам, наивная, право,
Песней бежала. Словами бежала.
Руки раскинув, и вся позвонками
словно наружу.
Как Лютик контужен…
Хватит! Учись у Оки, Тотьмы, Волги
снегу-воде-морю-небу- и стуже.
Матушка крестит вослед долго-долго.
Год ли, столетие. Видно, так нужно!
Словно Царь-колокол выбрал молчанье,
иже еси, это тоже посланье.
Выхаркнуты мои други из Харькова
Влада, Мария. В Донецке так бахало,
но не достигло людей, стихло, минуло.
Крестит их тоже моя Никодима!
И говорит с придыханьем, учтиво:
«Слуг нет у Господа, но господин он!
Нету диплома, но он нам Учитель,
он многогранный и он всем Единый.
Нету лекарств, но он вылечить может.
И нету войска, но всякий боится,
нету вины, но распят, в гроб положен,
нету крыла, но взлетел выше птиц Он…»
Вышли. Пошли. Облака в небе – перьями.
Землю крести! Лес, поляну и дерево!
Но не рукою, крести всех собою ты.
Сядь и крести.
Ляг – крести.
Встань и снова ты
даже врагов. Враг умом обворованный.
Всяких крести.
Крест по вере удвоенный.
День. Ночь. И снова субстанцию космоса,
минет, уйдёт всё плохое, наносное.
- Что же останется после, наперсница?
Крестит в ответ.
И сама долго крестится.
***
У кого как. А я – женщина из провинции.
Сахарову ссылка, а мне – дом родной!
Анненковым ссылка!
(посметь бы вырасти
также до каторги, маясь виной!)
А мне – Большая Печёрская лучше жизни!
И особенно кладбище, где люблю я гулять.
И Острог на Свободе, где Феликс Дзержинский
отбывал наказанье, Союзпечать
возле улиц Ошарская, мимо Белинки
здесь купить «Лит-газету» могла я всегда,
а ещё на бандитско-Канавинском рынке
отоваривался мой народ без труда.
Да, им ссылка.
Им ссылка.
А нам, что копилка.
Нам ларец. Шамшученков и Горький в придачу.
Короленко – на дачу. И Кочин – на сдачу.
Нам – священное место. А им – пересылка!
Тот, кто нынче взял выиграл грант Президентский,
тот, кто ушлый, тот выиграл премию, конкурс.
Неужели за это они все боролись?
Каторжане, да ссылочные, диссиденты?
Отщепенцы, наивные, словно младенцы?
Из провинции я! Рассуждаю по-женски.
Им окраина. А мне град-ось. Центр. Сближенье.
Им тюрьма. По этапам. Тропа мне – царёва.
Инда я побреду…ах, деревня, деревня!
Как же ново в тебе, всем другим, что не ново!
ШКАФ
Бывают ночи, полночи и дни,
когда ты, как дурная, рада шкафу!
И, кажется, скажи ему: «Дай лапу»!
как псу, да что там пёс, он преданнее и
послушней пса! Он равен лишь Ассоли
по ожиданию. Вот-вот из недр скользя,
сбиваясь с курса, отразят консоли
алеющие морем паруса!
Ах, это чудо – чудо-антресоли,
в них куртки детские, в них валенки, платки
из Вологды кружавчатые. Моли
так не прогрызть! В углу – фигурные коньки.
А я на них каталась! Пируэты
крутила, «ласточку» и даже «пистолетик»
могла исполнить ловко, мастерски!
«Так умереть, что даже на Таганке
отменят Гамлета», а шкаф не умирал.
И не в сбербанке прятали, а в банке
заначку, чтоб найти её с утра,
«на чёрный день» отложенную, впрочем,
как и "на белый день» монеток горсть.
Мой труженик, боец, чернорабочий,
мой шкаф,
солдат, основа, центра ось!
Не выброшу, хоть сгнили ножки слева,
собаки исцарапали весь бок.
Но музыка! Там музыка Шопена,
ларёк, лубок и сказочный раёк.
Рифмованная проза, балаганчик,
вертеп, Петрушка – отморозил пальчик,
салазки, дети, солнечный денёк!
Вот платье мамино. И пахнет, пахнет мамой,
косынка бабушки и пахнет только ей.
Я так скучаю.
Больно где-то в самой
мой грудине жарче и острей!
Ты свет очей моих. Ты свет очей!
На полках тесно от старья, вещей
моих и мужниных,
и детских!
Дети скоро
внучат встречать в роддомы побегут.
А ты стоишь, надмирный, как опора,
и меркнет смерть, пока ты здесь, и Страшный Суд!
***
Всё равно дождусь! Обволакиваю любовью,
укутываю любовью, обнимаю любовью, заговариваю
от пулей-дур! От ранений, от хворей!
- Не коснись его ока карего!
Всё равно дождусь. Всех дождусь! «Кто не ждал меня –
как у Константина Симонова, – пусть скажут…»
Ибо не было ещё такого дня, просто не было такого дня,
чтоб не думать, как там
мой,
чужой,
как там – каждый?
Любой,
чей-то муж,
брат,
сын,
сват,
всё село!
Родственник, сосед, парень через дорогу!
Призывной,
контрактник,
доброволец,
пошёл по повестке,
собрав камуфло!
Помолясь на ветру западу и востоку!
На самом деле волонтёрский сбор, это не то,
что вас просят деньжат да побольше подкинуть.
Кому поможет тысяча или даже сто,
если вдруг попадёшь на мину?
Волонтёрский сбор осуществляется так:
сначала пишет вам командир части,
на справке печать,
подпись!
Иначе – бардак.
Другим не давайте.
Им жадность бровь застит.
А я всё равно дождусь, дождусь,
хоть каплей дождя по стеклу царапнешь!
Лучом по щеке друг коснёшься ты уст.
Как сленг молодёжный – росой, точкой, каплей.
Жду всех. Здесь на улице. На перекрёстке в толпе.
Ты, ворон, не каркай, птенец не чирикай, не гикай.
Мне все свои в доску. Любимые в доску мне все.
Вот чарка. Вот хлеб. Вот махорка и книга.
Последние публикации:
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Музы Цицерона –
(19/03/2024)
Матушкины шаньги –
(11/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Навсегда –
(06/02/2024)
Зимний путь –
(30/12/2023)
Песенка о двугривенном –
(12/09/2023)
Но бросить Крест нельзя! –
(10/07/2023)
Цикл «АВТОБИОГРАФИЯ из солнца» –
(05/06/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
