Проза

Повесть

(Продолжение)

 

 

ГАЗЕТА

        Теперь полшага назад.

        В 1999 году мне повезло, я стал газетчиком. С тех пор СМИ для себя расшифровываю как: «Спасибо массовой информации!»

        Пора признаться – я не представлял себе другой жизни, как с ручкой и листом бумаги, над пишущей машинкой или у клавиатуры компьютера. Виражей было предостаточно, но на чёткую прямую трассу я выходил только за письменным столом. Моя реальность хранилась в словах, выстроенных в синтаксические и лексические ряды.

        Газета всегда давала возможность жить подобным словолюбам. Роман – титаническое сооружение, пирамида смыслов, архипелаг словарей и царство слоёв времени.  Короткая и ёмкая статья в 4000 тысячи знаков с пробелами соответствовала быстрому и здоровому процессу дыхания.

        Первые шаги я сделал в четырёхполоснике «Москвичи», созданном одним бойким господином для раскрутки своей кандидатуры перед выборами в Московскую городскую думу. Главный редактор Марфа Ч., компьютерщик-верстальщик Боря Д., колумнист Володя Г. и я как ответственный секретарь отвечали за весь номер. Писали метко и остроумно. Я научился «рыть» тему, общаться с читателями, брать интервью. 

        По объявлению в рекламной толстушке «Из рук в руки» устроился «стрингером» в глянцевый 80-полосный журнал Российского союза промышленников и предпринимателей под названием «Промышленник России». Менеджеры информотдела связывались с руководителями фирм, заводов, фабрик и т.п. и предлагали им на их финансовые средства опубликовать в журнале большую обзорную статью, репортаж или многополосное интервью. Предпринимателей это интересовало, поскольку Интернет в стране ещё не был так мощен.  Корреспондент с фотографом ехали на место, собирали материал, журналист писал текст, редактура монтировала номер «ПР», типография печатала толстый и яркий журнал, гонорары регулярно отчислялись из полученных спонсорских вложений – и все были довольны. Дело шло бойко. Тем не менее, журнал, как и положено, трясло. Штаты были достаточно случайными, текучка перманентна. За полтора года сменились четыре главных редактора. В конце концов, зам. главного Михаил Афанасьевич Б. предложил мне занять место шефа.  Ночь я провёл в жарких раздумьях. И отказался. Не был уверен, что физически смогу одолеть вершину. Болезнь позволяла двигаться вверх по склону только с перерывами на краткий отдых и восстановление, но плотный штурм профессионального или карьерного пика был мне заказан.

        Хромота временами налетала на меня коршуном. В правой руке тоже возникало неудобство. Одновременно тело замирало и не знало, как себя правильно вести. Голова поворачивалась, но со скрипом, бёдра натыкались на столы и стулья, руки шарили мимо предметов. В помещении во время таких приступов я старался присесть и переждать тревогу в течение десяти-пятнадцати минут. На улице подходил к стене здания и, опираясь на неё рукой или плечом, спокойно стоял, стараясь не привлекать внимание прохожих. От станции метро «Площадь Ногина» до редакции «Промышленника» на Старой площади надо было пройти метров 300 в гору. Город на семи холмах, красивый, но почему-то с раздолбанными тротуарами даже в центре! Каждый раз я внутренне готовился к преодолению этого пути, держал в памяти опасные для меня дыры и трещины в асфальте, ждал угла здания, у которого можно задержаться, отдохнуть и потом, завернув за него, пройти последние сто метров до парадного подъезда.

        Иногда на финишной стометровке весёлые люди парковали свои «джипы» и «лендроверы» с пропусками на лобовом стекле на тротуаре впритык к зданию. Для меня протискивание между стеной и боком машины было особым, изнурительным аттракционом.

        Ездить ежедневно на Старую площадь на работу и быть главным редактором серьёзного журнала, скорее всего, мне было уже не по силам.   

        Друг детства, ставший к тому времени успешным бизнесменом и, говоря гоголевским языком, «миллионером средней руки», меня не понял.

        – Ну и дурак, – коротко сказал он, узнав о моём решении остаться «стрингером». – Главный редактор печатного органа РСПП – это высокий современный статус. Редакция на Старой площади, красные «корочки», нужные номера телефонов в твоей «Буги Борд», Шохины, Сурковы и Кудрины под боком. Сам добился – и сам просрал. Чудило!

        Как объяснить снайперу, что я подслеповат?

        Наконец, весной 2001 года я устроился корреспондентом в окружную московскую газету «Октябрьское Поле и весь Северо-Запад», в настоящее время выходящую под названием «Москва. Северо-Запад». Она входила в медийный холдинг ООО «ТИИЦ» («Творческий информационно-издательский центр»), созданный группой журналистов и предпринимателей в 1990-е годы. Конечно, газета обслуживала интересы местной власти, но ёмко и прозрачно информировала жителей о том, что происходит в СЗАО города Москвы. Как человек старой советской закалки, я честно стал ходить на работу в требуемое время и выполнять обязанности корреспондента согласно штатному расписанию. Как газетчик, я умел немногое. Но я обожал писать. Моя любовь искупала профессиональные огрехи. Мне стало спокойно. В принципе, я растил свой маленький саженец, доселе не сдохший, на вытоптанном месте. При этом понимая, что жить мужчине без конкуренции и постоянного рывка вперёд и вверх негоже. Я видел упущенные возможности, которые иногда приоткрывались в смысле приобретения деньжат и карьерного роста, и якобы непонимающе хлопал глазами.

        Может быть, я опять оказался на не вполне своём профессиональном поприще. Но на этот раз был честен. Я делал то, что мне в большинстве случаев нравилось. И опять соскальзывать в самообман, вставать на канат с завязанными глазами или юрчить среди пустоты и безнадёги больше не собирался.

        Прошлые промахи напоминали мне дыры в моём теле, как в днище едва не затонувшей лодки. Я скромно жил и потихоньку законопачивал пробоины.

        И ещё – состоялся небольшой праздник, блеснул тёплый ласковый луч и родилась спокойная надежда на то, что хороших людей на свете больше, чем мерзавцев.

        Её звали Светлана Н. Заместитель главного редактора, на мой взгляд – энергетическое и сердечное зерно газеты. Она понравилась мне сразу, стоило увидеть её в помещении редакции. И как новому сотруднику, и как мужчине. Боюсь сочинить что-нибудь лишнее, но от Светланы шла такая спокойная и таинственная волна, какая идёт от женщин, в которых мужчины сразу влюбляются или становятся их друзьями. Со временем понимаешь, что у этой волны десятки составляющих: красота, обаяние, профессионализм, требовательность, понимание, снисхождение, терпение, прощение, объективная строгость и – самое тонкое и драгоценное! – туманное облачко допустимой чувственности.

        Я пишу об этом не ради красного словца или подлизывания к своей начальнице. Она, думаю, знает себе цену куда лучше меня. Я лишь пытаюсь объяснить себе и вам, что такое пруха после стольких лет неверия в свои силы, трясучки и поскуливания у зеркала: перед каждым выходом на улицу с трудом зашнуровываешь ботинки, ловишь не слушающимися пальцами молнию на куртке, долго не можешь застегнуть пуговицу на вороте рубашки, потому что промахиваешься мимо узких пройм. Мышечная слабость и потеря чёткой координации движений – оскал рассеянного склероза!

        Ценить удачу надо не по количеству приобретённых солидных бонусов, а по весу горестей, миновавших вашу душу.

        Болезнь вела себя странно. Как будто давала мне передышку, но внимательно наблюдала за мной из-за угла. Лечение «рассеянки» не даёт немедленного эффекта, есть так называемый период восстановления организма после лекарств и гормонов. Типа как в бутылку с испорченной жидкостью добавляют нужный раствор, встряхивают её, взбалтывают содержимое и потом дают ему отстояться. Иногда больному требуется месяц-полтора, чтобы ощутить ремиссию, то есть победу над обострением и возвращение на утраченную почву. 

        У рассеянного склероза несколько стадий развития. Первая – когда ремиссия возможна. Идёт маятниковый процесс: обострение – ремиссия, обострение – ремиссия. В 2001 году я оказался в положении пациента, всё время держащего ухо востро. По-другому невозможно. Запустишь обострение – навредишь самому себе. Ремиссия будет долгой и трудной.

        Я сравнивал это с ощущением не уверенного в себе пловца. Особенно в море далеко от берега. Плывёшь-плывёшь – и вдруг понимаешь, что под тобой метров десять-двадцать глубины. Запаникуешь, вообразишь какую-нибудь пакость –  дело труба. Так что лучше не заплывать за буйки, если тебе это не по кайфу.

       Газета «ОП» на несколько лет стала моей крепостью. Меня устраивало всё: рабочий режим (дежурство в помещении редакции один раз в неделю), ясная направленность газетного материала, его минимальная критическая составляющая и тем более – отсутствие криминального тренда и связанного с ним риска для пишущего. Социально и материально теперь я был неплохо защищён. После почти семи лет ежедневной борьбы за существование, когда не знаешь, будешь ли работать и иметь заработную плату завтра, я оказался в системе. Не высовываясь из служебного блиндажа, можно было спокойно «воевать» своим журналистским окружным пером. Каждое завтра было похоже на каждое сегодня.  Взвешенные руководители, нормальный коллектив, гарантированная стабильность. Меня устраивало, что на редакционном этаже были двери кабинетов – мужчин и женщин – которые несли ответственность за газету и её сотрудников. Я послушно исполнял руководящие посылы, исходящие из этих кабинетов, но отвечал исключительно за себя.

        По большому счёту, так работать современный думающий, способный человек не должен. Или ты в деле, или при деле. В этом заключается существенная разница. Коррелируя себя предлогом «при», по сути будешь оставаться немножко чужаком. Каким бы ты не был работоспособным и талантливым. Червячок обмана всё равно продолжит точить фундамент.

        Я это понимал. Но положился на то, что разрушение окажется медленным и удастся пожить вволю.   

        Самолюбие – тот ещё фрукт. Очень хотелось быть если не выше коллег-журналистов (в большинстве своём, молодых женщин), то хотя бы наравне. Но угроза расклеиться в любой момент под влиянием заболевания то и дело сжимала сердце и кастрировала надувавшегося не вовремя альфа самца.

        Так и плыл год за годом вдоль буйков, поглядывая на недоступный сине-зелёный морской простор.

        Есть старый советский анекдот: на Западе СПИД неизлечимый, а у нас – непобедимый. Ирония понятна. Но только до тех пор, пока сам не получишь какой-нибудь тяжёлый диагноз из рук медицины.

        Итак, газета стала крепостью и лекарством, затормозившим развитие болезни. Я старался быть газете благодарным. И многим её сотрудникам. Редактура, возглавляемая заместителем главного редактора Светланой Н., постоянно подбрасывала мне работу. Причём, чаще всего застольного, литературного плана, чем связанной с беготнёй по местам событий, репортажами, интервью или окружными вип-новостями. Мне как бы подбирали и предлагали то, с чем я мог справиться с наименьшей для себя потерей.

        Впервые за последние годы я лицом к лицу столкнулся с людьми, готовыми не только требовать, но и делиться, если надо, нормальными чувствами. Частенько в дни дежурств заглядывал без особой надобности в рабочий кабинет, где трудились зам. главного Светлана Н., ответ. секи Алла Н. и  Надя Б. Просто как к друзьям. И разговоры затевались свободные, дружеские. Барышни видели, что физически мне бывает непросто. Но они классно радовались сильным сторонам моей натуры: умению писать, литературному языку, эрудиции, быстроте творческой реакции – и не обращая внимания на подступающую потихоньку инвалидность. 
Я благодарен им всем за терпение и сердечную щедрость.

        Конечно, мне приходилось увиливать от неподъёмных для меня редакционных дел. Не принимать активного участия в обработке нужных газете кандидатов в окружных выборах. Не заниматься газетными проектами или борьбой за живучесть «ОП» в периоды проводимых ежегодно тендеров. Кроме окружной главной газеты в редакции работала студия окружного телевидения и издавались 12 районок. Корреспонденты «ОП» как правило одновременно работали редакторами этих районных четырёх- или восьмиполосников, выходивших два раза в месяц и большого напряга от редакторов не требовавших. Так, поддерживать связь с районной властью, грамотно писать «социалку», реагировать на просьбы жителей, вовремя – и главное – безопасно для власти хмурить газетный лоб и аплодировать ей во времена всенародных празднеств.

        Однажды меня пригласила к себе в кабинет главный редактор Тамара Борисовна Шорина и предложила стать редактором районной газеты Хорошёво-Мневники.

        – Сергей, вы хорошо пишите, – отметила Шорина. – Умеете общаться с людьми. Газете района Хорошёво-Мневники сейчас требуется редактор. Надо будет грамотно работать с управой района и главой управы, подбирать необходимый газетный материал. Думаю, вы понимаете какой именно. Нам важно, что от «Октябрьского Поля» этой работой займётся мужчина.

        Шорина была не в курсе моего диагноза. Но я ей откровенно всё объяснил. В принципе, этот день мог стать последним днём моей работы.  Чего стоило главному получить от рядового корреспондента подобный отказ, страшно подумать. Кораблю надо плыть, а механики опять балдеют! Но я вновь уцелел. Меня оставили в редакции почти свободным художником, корреспондентом окружной газеты, действующим у всех и вся на подхвате. 

        С одной стороны, это говорило о том, что редакционный холдинг ООО «ТИИЦ» силён и дееспособен даже при слабости одного из его полутора сотен сотрудников.

        С другой, мне уважительно подтвердили мои профессиональные, честно заработанные преференции.

        В третьих…

        Так и быть, позволю слегка коснуться личных амбиций. Вернее, брошу взгляд на крутолобую лемму взаимозависимости успеха и поддержки, какая то и дело вспыхивает перед глазами любого, мне думается, творчески настроенного человека. А труд газетчиков – во многом творчество, а не только идеология. Когда одному из людей становится плохо или его начинает тревожить предчувствие беды, очень важно, чтобы кто-нибудь из знакомых угадал, где оно гнездится. Или откуда возможно вероятное разрушение, за которое того и гляди примется подобная неразличимая беда-боль. Жалость здесь неуместна, жалея человека, можно его обмануть. Настоящая помощь – это такое искреннее внимание к человеку, благодаря которому он осознаёт, что помочь должен себе сам. А тот, кто рядом, просто кивнёт головой и понимающе улыбнётся: вот видишь, ты способен преодолеть свою слабость.

        Приезжая раз в неделю на дежурство в редакцию, я забывал о своей слабости. Искреннее внимание ко мне действовало на меня лучше, чем горы таблеток.

                «Неба синяя рогожка
                Для тебя и для меня.
                Пощади меня немножко
                Для тебя и для меня».

        Может быть, стихи Юнны Мориц здесь не совсем уместны. То есть искренни и наивны. Но это та высокая наивность, окончательная, очищенная от всего наносного крепкая простота, дотянувшись до которой понимаешь, сколько силы скрыто в людской слабости.

        Которую на самом деле зовут человеческим теплом, доверчивостью, пониманием, сердечной со-ритмией. 

        Думаю, что благодаря ей газета меня и оберегала.

                МАМИНА ЖЕНА

        Договориться с человеком можно о чём угодно. Когда мне исполнилось 41, а моей верной знакомой 34, мы решили расписаться. Речь шла не о любви. Мужчина и женщина, оба с высшим образованием, не дураки и не ханжи, договорились солгать друг другу так сладко, что потом много лет слизывали следы этой патоки, превращавшейся в яд.   

        Что касается меня, то теперь я смело могу назвать себя самоубийцей. Стоя лицом к лицу с тяжёлой, неуклонно раскручивающейся во времени болезнью, должен был понять границы допустимого и видеть ров, через который перешагивать нельзя. Жена стала заложницей моей самоуверенности.

        Конечно, у неё был выбор. Но, видимо, моя жажда уцепиться за здорового человека раздробила его на мелкие, бестолковые кусочки. Сыграла свою печальную роль и мама моей будущей жены. Бывает, что матери, сами получив сильный эмоциональный стресс в юности, намучившись с эгоистом-мужем или родителями-садистами, начинают подменять собой своих детей. То есть убирают их в сторону, перерезают им пуповину жизни и, почти как безумцы, живут вместо них. Логика ясна: мой ребёнок не будет несчастен, хватит того, что свалилось на голову мне. А дочь или сын будут пить только нектар и кататься как сыр в масле!

        Чаще выходит наоборот. Или наперекосяк. Нектар и сыр с маслом достаются в лучшем случае маме, а ребёнок – то есть вполне взрослый, сформировавшийся человек –  пасётся рядом и не смеет даже пикнуть. Такие заявления, как «Я хочу!» и «Мне нужно!», считаются оскорблением материнского инстинкта и материнского сердца, подменивших чужую судьбу.

        Моей будущей жене пришлось на 99 процентов переместиться в тело и душу своей матери. Результатом было то, что к 34 годам она была одинока и утратила способность к деторождению. Помня свою беременность в 18 лет, кончившуюся разводом с взбалмошным и пьющим мужем-музыкантом, мама запрещала дочери приближаться к мужчинам и, в конце концов, почти угробила её, сделав бесплодной старушкой в 28 лет. Меня она-таки подпустила к дочери. Но, оказывается, следила за нами не хуже ястребиной самки.

       Три года мы с будущей женой жили как свободные люди. Был общий дом, забота друг о друге, человеческое тепло и даже эхо чувства, больше похожего на взаимопрощение, но зато без капли обмана. Что есть, то и есть, сколько можешь – столько и подъемлешь. 

        Но, наконец, её мама решила, что пора взять вожжи в руки и обернуться, словно в страшной сказке, моей женой-призраком.

        В реальности это выглядело так.

        – Долго ещё мы будем братковаться? – однажды спросила меня моя верная знакомая.

        Я понял, что её мама решила, что уже пора. Но сознавал, что рассеянный склероз со временем станет моей проблемой. И сказал всю правду. Верная подруга не поверила. Рассеянный склероз – для многих это вроде загадочного НЛО, по приколу иногда сваливающегося с небес на землю. Зато выкатила мне свою проблему.

       – Я не могу никого родить, – она говорила заученно, как отличница. – Но у тебя есть дочь от первого брака. Значит, если мы будем вместе, ты не почувствуешь себя ущербным из-за моего бесплодия. А твоя болезнь неочевидна. Ты же нормально ходишь, просто хромаешь иногда. Постараешься лечиться. У нас будет семья, и мы сможем поддерживать друг друга.

        Осенью 2002 года мы стали мужем и женой. Расписали нас 11 сентября. В этот день Таганский ЗАГС был пуст, потому что никто не хотел начинать новую жизнь в день, который год назад вошёл в мировую историю как дата трагедии в небоскрёбах Торгового центра в Нью-Йорке.

        Мы надели друг другу золотые кольца и поцеловались. Странно, но мне показалось, что я целовал какую-то незнакомую мне женщину, а она подставляла губы не мне, а тому, кого воображала на моём месте. Теперь я думаю, что можно было бы обратить внимание на этот знак.

        В дневниках у автора поэмы «Москва-Петушки» Вени Ерофеева однажды я прочёл: «Соитие страстотерпца и великомученицы», – и умирал от смеха. Знать бы мне, что вскоре я буду умирать от убийственного цинизма жизни!

        Теперь-то я понимаю, что две беды, сложенные вместе, никогда и никому не принесут счастья. Возможно, только святым. Тем, кто без хихиканья являются страстотерпцами и великомученицами.

        Прошло совсем немного времени, и жена убедила меня в том, что нам надо усыновить ребёнка. Я был готов поддерживать свою жену всегда и во всём. Через патронат, который начал развиваться благодаря энтузиастам Детского дома № 19, мечта реализовалась. На исходе лета 2003 года в нашем доме появилась двухмесячная девочка, которую оставила в роддоме мама-отказница. Почти два года мы бились за то, чтобы малютка, похожая на готовую вот-вот растаять переводную картинку, выжила. Дело в том, что родная мамашка хотела избавиться от нечаянного плода и делала всё, чтобы его угробить. В результате на свет появился крошечный призрак с таким перечнем болезней и дефектов, с каким обычно груднички не выживают.

        Но нам удалось спасти ребёнка. Чего это нам стоило – можете прочитать в моём очерке «Как мы черезпрыгнули» в журнале «Огонёк» за 2012 год или в Интернете.

        Жена то и дело застывала без сил и в отчаянии, видя в кроватке миниатюрное и почти неподвижное тельце чужого нам существа. Я держал себя, как солдат, оказавшийся навсегда в окружении, но тупо рвущийся к своим. Приёмная девочка Полина каждый день и ночь нарушала мыслимые и немыслимые законы физиологии и психологии, борясь за свою крошечную жизнь.

        Потом нам объясняли, что чаще всего такие дети, которых родные матери обрекли на смерть, борются за себя до конца, проявляя чудеса стойкости, упрямства и терпения. И часто выживают, потому что есть законы – и есть великая сила жизни, превосходящая все эти законы.

        У меня был опыт отцовства. К тому же мне очень хотелось быть настоящим главой семьи, мужчиной и защитником, то есть тем, кем не удалось стать в первый раз несколько лет тому назад.  Теперь я ответственно ходил на службу в свою газету, старался честно отрабатывать неплохой оклад и не игнорировать возможные дополнительные заработки, следил за порядком в доме, таскал сумки с продуктами из магазина, вдохновенно готовил еду на кухне, гулял с девочкой и с появившейся у нас собакой-таксой. Моя болезнь присмирела. Здоровое состояние души, видимо, компенсировало дефект тела. Я помнил, что угроза рядом, но мне очень хотелось быть сильным и здоровым. Таким, как все настоящие, крепкие и стопроцентные мужики.

        Но моя жена в исполнении моей тёщи хотела другого. Два-три раза в неделю она появлялась в двухкомнатной квартире, в которой жили мы с женой и удочерённой девочкой, и командовала без единого слова. Я и сейчас помню генеральский взгляд её небольших тёмных глаз и обезоруживающее молчание.

        Со мной она почти не разговаривала. Кивала, как обычно кивает важный препод студенту, несущему чушь на экзамене. На самом деле, это было безнадёжное резюме: «Я в вашу жизнь не вмешиваюсь, но живёте вы ужасно».

        – Кстати, Сергей, а почему ты не на работе? – спросила она однажды.

        – Я езжу в редакцию по средам. Остальное время работаю самостоятельно.

        – Странно. По-моему, мужчина должен ходить на работу каждый день. Или он не мужчина.

        Ещё мужчина должен был купить со временем автомобиль, стать директором большой фирмы или банка и стремиться построить дом за городом: в два-три этажа, с банькой, детской площадкой и какой-нибудь затеей вроде тренажёрного зальчика или бассейника. Интерес ко мне таял вместе с надеждой сесть к зятю в салон автомобиля, послушать его нервные крики о проблемах с фирмой, подняться в мансарду его загородного дома.

        Тогда на телеканале «Звезда» шёл документальный сериал о кругосветке брига «Крузенштерн», в которой участвовали выпускники мореходки. Я писал сценарии 20-серийной документалки. Для меня это было важным профессиональным достижением. Ну, плюс серьёзный гонорар.

        Ни жена, ни её мама ни одной серии не видели, хотя фильм показывали каждые выходные в течение полугода. Если вы хотите плюнуть в душу пишущему человеку, то, не читая, поставьте его книжечку на полку. И не открывайте её никогда. Пусть себе пылится.

        «- Сергей, а почему ты не на работе?
         – К  … вашу работу!»

        Это в воображении. На деле я молчал.

        Скорее всего, я таскал за пазухой камень, который рано или поздно должен был раскроить мне череп.   

        Приватизированная квартира принадлежала тёще, тут без вопросов. Но я несколько раз предлагал жене забрать дочку и вместе со мной переселиться в мою коммуналку, чтобы всё-таки строить, пусть трудно и долго, но нашу, независимую жизнь. Тёща стояла на страже своих интересов и дочь из-под крыла не выпускала.
Причём, моей жене казалось, что этот деспотизм – из самых добрых побуждений. А я тихо бесился оттого, что в моей семье не трое, а уже четверо персонажей, к тому же меня оттирают на обочину.

        Естественно, что в маминой квартире были прописаны все, кроме меня.
Однажды я предложил обменять эту двушку плюс мою комнату на большую квартиру.

        – Это квартира моей мамы, – сказала жена. – Ей решать.

        – А мы с тобой и дочкой – вроде приживалов?

        – А, по-моему, мы очень хорошо здесь живём.

        – Тогда пропишите и меня здесь для полноценной радости.

        – Мама на это никогда не согласится.

        – Почему?

        – Мало ли что.

        – Ясно. А ты сама? Я твой муж или кто?

        Можете теперь смеяться: моя жена просто испугалась такого вопроса.
А я понял, что мне не верят. 

        Человеку всегда хочется знать, в какой именно момент корабль дал трещину. Я тоже долго мучил себя поиском ответа на этот вопрос. Не бывает такого, чтобы люди жили душа в душу, и однажды раз! – и перестали друг другу верить. Это для кино, а не для жизни. Чаще всего у неверия очень долгая история, как у тяжёлого заболевания, но зародыш есть с самого начала. 

        Я уже говорил, что из двух несчастий нельзя сложить обоюдную радость. Так же невозможно любовь заменить каким-либо другим, пусть самым тёплым и самым душевным чувством. Любовь – это судьба, хорошее чувство – всего лишь сюжет. И как судьба может протянуться за границы конечной жизни, сюжет способен лопнуть в самый неподходящий момент.

        Однажды мы втроём: я, жена и годовалая дочка в коляске – гуляли в Лефортовском парке. Сентябрь был безумно холодным, ледяной ветер полоскал сквозь одежду. Рассеянному склерозу противопоказаны крайности. При жаре тело набухает и словно распадается на мелкие части. На холоде деревенеет и перестаёт слушаться.

        Я осторожно опустился на скамейку и замер.

        – Что? – спросила жена.

        – Плохо, – проскрипел я. – Только не пугайся. Сейчас всё будет нормально.

        И тут я увидел в её глазах пустоту.

        – Сидел бы дома, несчастный! – и она стала быстро-быстро ходить по аллее с коляской то в одну сторону, то обратно, стараясь держаться от меня подальше.

        Сюжет сдох, откинув лапки.

        Рассеянный склероз пошёл в новую атаку. Слабели правая нога и теперь уже рука, я очень быстро уставал, стало трудно подниматься и особенно спускаться по лестнице.  Мне нужно было бы выполнять ту самую программу, которую я наметил несколько лет назад: хорошая клиника, грамотные врачи, современные лекарства. Но я увлёкся новым фантомом – семейной жизнью, и опять запустил противостояние болезни. 

        Я не подавал вида, что переживаю по поводу утрат, к которым ведёт рассеянный склероз. Поначалу они не были столь велики и ощутимы.  Однако с течением времени я всё яснее понимал, что оказался в ловушке. Можно было сколько угодно делать вид, что я не болен, но организм медленно и неуклонно терял способность справляться с окружающей действительностью, которая вдруг становилась враждебной. Гуляя с коляской, я старался держаться поближе к скамейкам, чтобы вовремя присесть. Выводя таксу на прогулку, шёл вдоль забора, рассчитывая если что за него ухватиться. Возвращаясь с полными сумками из магазина, делал десять шагов, потом держал паузу, ещё десять шагов – и снова пауза. Радовался, что у подъезда была всего одна низенькая ступенька.  Ключ от квартиры стал держать в левой руке, потому что правая тыкалась мимо замочной скважины.

        Однажды дома неловко оступился и грохнулся на пол на глазах у тёщи. Медленно поднялся, опираясь одной рукой на стену, второй – на колено. Мама моей жены наблюдала за мной со спокойствием экспериментатора. И вдруг сказала:

        – У меня есть одна знакомая, пожилая женщина. Тоже больна рассеянным склерозом. Почти не ходит. Два раза в год ложится в больницу, поддерживает себя – и никому не мешает. Какая молодчина!

        Читая Еву Майду, я отметил, что минимум два раза в год, лучше весной и осенью, необходимо получать лечение в клинике. То есть мне сказали всё правильно! Лишь три слова: «никому не мешает» – превращали эту правильность в приговор. 

        Вот так мне доходчиво объяснили, что я стал помехой.

        Всё остальное: сладкая ложь, семейная жизнь, чужой дом, удочерённая девочка, неуважение к моей профессии, родительский деспотизм по отношению к своей взрослой дочери – прилагалось в комплекте. Это было куда опаснее рассеянного склероза.

(Продолжение следует)