Проза

 

 

ШАРЛАТАНЫ. СУКА-ГЕНЕТИКА.  СПАСИТЕЛЬНЫЙ ТИБЕТ

      Ещё хуже было тупоумие, часто охватывающее тяжело заболевшего человека. Тогда он бросается к псевдолекарям, колдунам, знахарям, потомственным целительницам, ведьмам и другим обманщикам. По опыту из десяти больных восемь обязательно ведутся на эти крики об исцелении. Говорят, бывают даже исцелившиеся. Это враньё! Или человек не был болен, или же ему в глаза врут и выдают одно за другое.

        Наслушавшись доброхотов и «исцелившихся», я тоже на краткий период подчинил себя тупоумию.

        Сначала я отдал себя в руки китайскому медику. Он подверг меня тяжёлому массажу, иглоукалыванию и очищению крови. Собственно, процедуры были полезны для организма, только не имели отношения к моему диагнозу. Главное, что я понял: иду не туда. Но тупоумие даже в лёгкой форме очень заразно.

        Поэтому из лап китайца я угодил в лапы прохиндеев, называвших себя «космоэнергетами». Примитивный миф строился вокруг так называемых целительных лучей, льющихся на Землю и землян из космоса. «Космоэнергеты» якобы обладали технологией распределения и передачи целительной энергии этих лучей больным. Во время лечебных сеансов в большую комнату набивалось два десятка страждущих, свет гас, зажигались свечи, включалась музыка для медитаций, позванивали колокольчики, дымились ароматные палочки. То есть весь примитив был представлен на самом доступном уровне. На стене висел цветной портрет гуру «космоэнергетики»: длинноволосого и всечеловечного Тагира. Сеанс исцеления длился ровно час и стоил по 400 рублей с носа. Целительница Элоиза лет тридцати – высокая, полнотелая, черноглазая, темноволосая и аппетитная – помахивала руками, шептала какую-то муру и тем как бы гипнотизировала и освобождала от хворей пострадавших.  Женщин-больных было намного больше, чем мужчин. Истеричные натуры плакали и иногда даже что-то выкрикивали в экстазе.

        – Чем страдаете? – спросила меня перед первым сеансом пятидесятилетняя весёлая женщина, одна из тех, которые десятками перемещаются от одних целителей к другим, то ли борясь со скукой, то ли образовав между собой такой интимный клуб «страдалиц». По сияющему лицу было видно, что она, слава богу, здорова и ходит сюда именно поэтому.

        – Рассеянный склероз.

        – Это чепуха! Элоиза исцелит вас так быстро, что сами не заметите, как это случится.

        В общем, надо было прекратить посещения «космоэнергетов» сразу. Тем не менее, я отупел настолько, что позволил напарнику Элоизы сделать фотографию моего «эфирного тела» и «чакр». Далее последовала лекция о том, что я на пути к полному выздоровлению:

        – Видите эти белые тончайшие эллипсы в верхнем углу снимка?

        – Вижу.

        – Если бы они были внизу – значит, вас притягивает Земля. Болезнь активизируется. Но вас тянет вверх Космическая энергия. Просто подчинитесь ей, и всё будет в порядке.

        «Космоэнергет» с фотоаппаратом, похожим на маленький самогонный аппарат, смахивал на курортного зазывалу с обезьянкой на плече.

        Обрабатывали клиентов «космоэнергеты» умело. После того, как фотограф навешал мне лапшу на уши, за работу взялась Элоиза. Она пригласила меня в свой маленький кабинетик и грустно поведала: тонкие жёлтые всполохи на снимке говорят о том, что моя карма нарушена в предыдущем поколении. Но полгода занятий с Элоизой – и карма очистится.

        Выбрался я из этого дурмана с трудом. На какое-то время я поверил, что причина заболевания не во мне, а в карме и неуловимых лучах, бьющих из космоса. Страх перед болезнью на этот раз перевоплотился в тупоумие. Если сначала я не верил, что болен, то теперь верил не слову профессиональных врачей, а бормотанью каких-то тёмных личностей. 

        К сожаленью, я совершил две классические ошибки тяжело заболевшего человека. Они назывались неверие и самообман.

        Отрезвила меня новая беда.   

        Неожиданно мне позвонила моя родная дочь Соня. Ей было 24 года. Мы почти не контактировали, связь между нами прервалась в тот момент, когда я развёлся с её мамой, то есть со своей первой женой. Дочь несколько раз обращалась ко мне за помощью. Заканчивая институт, приезжала писать на моём компьютере выпускной диплом, потом несколько раз я пристраивал её на работу к своим знакомым, когда дочери требовались заработки.

        Теперь же она настояла на встрече. 

        Мы сидели в восточной кафешке недалеко от Театра на Таганке. Пили азербайджанский чай с кусочками коричневого сахара. Наконец, дочь сказала:

        – Пап, я больна.

        Я ещё ничего не почувствовал. Но напрягся:

        – Что-то серьёзное?

        – В прошлом году, зимой, у меня стали болеть ноги. Мы с мамой ездили по врачам. Сначала ничего не было понятно. Потом сделали компьютерную томографию. Оказалось – рассеянный склероз. Ты знаешь, что это такое?

        У большинства из нас есть дети. Каждый из нас тоже чьё-то дитя. Я хочу сказать, что никто не избавлен от несчастий, приходящих к старшим вместе с младшими.

        Может быть, это спасение себя через спасение младших, предложенное тем, кто старше всех?

        Я смотрел на свою дочь и видел трёхлетнюю круглощёкую болтушку, которую возил зимой на санках в детский садик. Шестилетнюю трусиху, которая плакала от испуга в театре, когда на сцене ожил и задышал дымом огромный трёхголовый дракон. Восьмилетнюю загорелую длинноножку, с которой резался мятными крымскими вечерами в бадминтон во время летнего отпуска. Двенадцатилетнюю недотрогу с плеером, балдеющую от любимых «Агата Кристи». Девятнадцатилетнюю студентку у моего компа, о которой я не знаю почти ничего и тем не менее за неё волнуюсь. И понимал только то, что вот эти миндалевидные глаза, счастливое лицо и очень красивая шея с прихотливым, нежным изгибом – самое любимое, что есть у меня на белом свете. И это хотят отнять по мановению чьей-то подлой руки.

        – Пап, чего ты молчишь?

        А я не решался сказать ей, что болен тем же самым рассеянным склерозом. И так же не знаю причины его появления, но знаю, к чему он приведёт. 
    
        Специалисты утверждают, что по наследству он не передаётся. Ну, если только в каких-то исключительных случаях, которых медицина насчитывает не так много. Опять же не имея объяснения таким редчайшим явлениям.

        Но здесь он передался. Моя единственная дочь была наследницей не моих талантов или сильных сторон моей натуры, а генетического хлама.

        – Я знаю, что это непредсказуемая болезнь, – сказал я. – Её надо держать на контроле. Малейшие нарушения в организме сразу же обсуждать с врачами. И следовать их рекомендациям.

        – Да, мне врач-невролог это уже объясняла. Я провела курс лечения, который она посоветовала. Сейчас вроде всё в порядке. 

        Потом Соня стала рассказывать о своей работе, о придирках начальства, о том, что они с мамой решили купить машину, о новом знакомом с телевидения.
Я слушал и, кажется, почти ничего не слышал. Новость не то чтобы убила меня. Она просто зафиксировала, что всё очень и очень плохо. Не только у меня, но ещё и у моей дочки. И будет ещё хуже.

        «Сука-генетика», – шептал я про себя.

        Действительность раскололась, и в образовавшуюся дыру стало утекать то, что казалось мне завоёванным навсегда. Я уже понял, что болезнь начнёт понемногу отбирать самое дорогое. В принципе, приготовился к потерям. Но думал, что всё это будет постепенно, не так оглушающе.

        Как говорится, если хотите насмешить Господа Бога, расскажите Ему о своих планах. 

        Прошло ещё два года и я признался Соне, что тоже болен рассеянным склерозом. Наивно думал, что сейчас мы с ней сблизимся, начнём обсуждать способы лечения, врачей, лекарства. Ну, как это обычно бывает у заболевших.
Но дочь только кивнула и спокойно сказала:

        – Я всё знаю, пап. Ну и как твои дела?

        – Откуда ты знаешь? Я же ни слова тебе…

        – В прошлом году я лечилась в Центре гематологии на Каширке. Главврач увидел мою анкету и сказал, что у них лечится мой однофамилец. Показал твой больничный лист. Я сказала, что ты – мой папа.

        – И что он сказал?

        – Да ничего не сказал. Просто обалдел. 

        – Почему же ты мне не позвонила?

        – Зачем?

        Я промолчал. Дочь была права. Так сложилось – наверное, в силу моего эгоизма – что мы оказались по разные стороны той трещины, о которой я написал выше.   Соня выросла и давно простроила свою жизнь так, как считала нужным. Если бы я искренне интересовался судьбой дочери, мы были ближе. Скорее всего, я страшно обидел мою Соню тогда, когда, разойдясь с её мамой, вычеркнул из жизни и её. То есть как отец оказался пустышкой. Стыдно это признавать, но вёл я себя не по-человечески. С опозданием на полтора десятка лет, но я понял это. В конце концов, однажды нужно сделать больно себе, чтобы почувствовать, как ты сделал больно другим.

        Получилось, что рассеянный склероз, отняв у меня физическое благополучие, вернул мне частичку совести.  Частичка надорвана и запачкана. Но это дело моих собственных рук. Я расплачиваюсь за свои слепоту и глухоту – и обречён расплачиваться до конца жизни.

        И у меня больше не будет детей (болезнь тут только внешняя сторона дела), потому что плата за свой главный долг – огромна.

        Что ж, такова моя история.

        Соня же действовала и действует, по возможности сохраняя баланс дозволенного и недостижимого. Тут моя дочь даёт мне фору. Она вышла замуж за любимого человека и в 2010 году родила сына. Подарив, таким образом, себе полноценную семейную жизнь, а мне – внука.   Теперь мы чаще созваниваемся и интересуемся делами друг друга. Ничего не попишешь, но я соприкасаюсь с жизнью дочери настолько, насколько она это позволяет. Повторяю: платить нужно за всё.
С мужем они снимают небольшой дом в Подмосковье, дочь сидит с сыном, которого они назвали Алёшей, и подрабатывает фрилансером в каком-то журнале. Водит машину, летом ездит с Алёшей отдыхать в Италию. Что касается болезни, Соня полностью себя контролирует. Два раза в год проходит курсовое лечение, поддерживает себя лекарствами и уколами копаксона. Это иммуномодулятор, замена белков миелина, раствор, инъекции которого нужно делать ежедневно.

        В общем, дочь моя – молодчина. По большому счёту, я страшно жалею, что оказался таким заболевшим раньше времени папашей.

        Жизнь, словно гениальный драматург, пишет о каждом из нас правдивую пьесу. Повороты сюжета в ней оправданы и логичны. Но логичней и правдивей всего складывающие сюжет небольшие истории, которые кажутся нам случайными и  бессмысленными. Но они начинаются каждый раз в тот момент, когда мы не потрудились что-то важное заметить или понять, и заканчиваются, когда сюжет полностью исчерпан.

        Когда я начал лечиться от рассеянного склероза по-настоящему, эхо тех самых разудалых «космоэнергетов» достигло меня, чтобы окончательно смолкнуть. Позвонили знакомые, сказали, что в Москву приехал великий тибетский целитель. Я должен пойти к нему, чтобы, наконец, разобраться со своей болезнью. Целитель просветит меня насквозь и скажет, как и с каким заболеванием бороться. Они уже записали меня к нему на приём. Нужно только взять с собой небольшую баночку с мочой, потому что он ставит диагноз по её состоянию.

        Я, почти не думая о том, что мне скажут что-то невероятное, поехал.
Тибетскому целителю было около сорока лет. У него оказалось очень умное лицо и тихий, спокойный голос. Разговаривал он через переводчика.

        Изучив содержимое моей баночки, он начал говорить. Переводчик волновался, но смысл диагностики донёс до меня абсолютно. Вы больны ничем иным, как рассеянным склерозом, тихо и спокойно объяснял тибетский врач. Это очень серьёзное заболевание. Обращайтесь с ним в хорошие специализированные клиники, к хорошим грамотным врачам, ваше спасение – в традиционной медицине. И ни в коем случае не слушайте всяких магов и колдунов. Они все – шарлатаны. 

        Домой я вернулся спокойный и как будто бы вылечившийся. Сюжет с обманом самого себя был исчерпан. Рассеянным склерозом болел я. Та же болезнь впилась в мою дочь. Беда гуляла вокруг моей жизни. Надо было не спускать с неё глаз и смотреть на всю ситуацию трезво. Я подошёл к лестнице, опускаться или подниматься по которой – этот выбор был полностью за мной.

ЦРС

        Итак, в начале 2000-х я всё-таки был занесён в картотеку Центра рассеянного склероза при ГКБ № 11 на улице Двинцев и начал лечиться серьёзно, по-настоящему. Это было единственное лечебное учреждение в столице, оказывающее помощь больным рассеянным склерозом. Но работало оно тщательно и профессионально.               

        Ad notam. Позже, в 2015 году, московская власть озаботилась очередной реформой здравоохранения. Странные преобразования привели к тому, что необходимое лечение становилось всё недоступнее, начиная с районных поликлиник и заканчивая специализированными медцентрами. Это была не глупость и не провокация. В силу вступил объективный и жестокий принцип, своего рода естественный отбор. Цивилизация отбирает тех, кто может выжить в мире денег, а неимущих топит. Медицина – финансово выгодная отрасль. И с ней произошло то же самое, что и с другими капиталоёмкими и сверхприбыльными сферами. Можете для примера взять нефтедобычу или футбол. Там всем руководит рынок, а не забота об обогреве домов или страстях болельщиков. В медицине теперь тоже главное – как и куда потекут миллиарды рублей, долларов и евро, а не здоровье мало кому интересных человеков.   

        ЦРС при ГКБ № 11 в том 2015 реформационном году прекратил своё существование. Единый Центр, имеющий многолетний опыт, штат докторов, базу и систему работы с больными-инвалидами, раздраконили на несколько отделений. Создан был МОРС – Межокружное отделение рассеянного склероза. В пяти округах теперь работали пять центров, занимавшихся больными РС. И если прежде пациент, испытывающий трудности с передвижением или вообще неходячий по причине заболевания, мог, добравшись до врача в ЦРС, сразу же получить направление в клинику на лечение, теперь должен был:
        а) сначала прийти на приём к районному терапевту;
        б) получив  у него направление к неврологу, дождаться приёма у невролога;
        в) далее, взяв направление у невролога, поехать в окружной центр, пройти там диагностику и встать на очередь в окружную клинику;
        г) набраться терпения и ждать свободного койкоместа в больнице etc.

         Например, мне, инвалиду-колясочнику, из района Люблино ЮВАО города Москвы теперь надлежало отправляться на улицу Писцовую  САО в ГКБ № 24. То есть совершать анабазис в район метро «Савёловская» легко, насколько вы сами понимаете, и непринуждённо.  А потом: «От станции  м. Савёловская – первый вагон из центра, далее по эскалатору через стеклянные двери поворот налево, выход на улицу через правую лестницу. Далее до Бутырской улицы и в подземный переход, выход на улицу через правую лестницу, на улице налево. Перейти первый перекрёсток наискось и двигаться по Вятской улице до первого поворота налево, на Писцовую улицу и двигаетесь прямо».

         Не обижайтесь, но тому, кто скажет, что вся эта иезуитская система придумана ради блага тех, кто ходит с палочками, костылями или перемещается в инвалидном кресле – я плюну тому гаду в глаза. Не надо врать нам, больным. Мы и так хлебнули несчастья по полной. Так что у нас обострено чувство справедливости, ясно? Система работает не ради помощи, а ради выжимание денег из несчастных и их близких, готовых отдать последнее за лечение.  Более ничто эту людоедскую систему и её создателей не интересует.

        Автору реформы – когда у него или у неё отнимутся ноги – я тоже советую маршировать «по эскалатору через стеклянные двери налево» и «в подземный переход», а потом «через правую лестницу на улицу». И так, пока у него или у неё сотворённый кошмар не встанет поперёк горла. «Наискось».

        Кто-то спросит: что же это за страсть – убивать то, что создано тебе на благо? Я отвечу: это не страсть, а примитивное, первобытное мышление – то, что меня не касается, подлежит немедленному уничтожению.

        Беда, однако, в том, что оно может внезапно коснуться.

        Теперь вернусь к своему рассказу.

        Конечно, находясь на более-менее лёгкой стадии заболевания, да к тому же найдя, наконец, клинику, где мной серьёзно займутся, я не думал о возможно неприятном будущем. Хотя каждый заболевший знает, что мысль  о нем становится доминантой. Даже если его вероятность бесконечно мала.

        Меня удерживали от пессимизма не сила воли и несгибаемый дух, а странная надежда на то, что всё обойдётся. Очевидно, жизнь решила не бить меня сразу обухом по голове.

        И ещё два момента, поддерживавшие иллюзорность и неприкосновенность моей безопасности: пациенты и врачи. Первые не носили признаков тяжело заболевших людей. Обычные пациенты, сидящие в очереди к терапевту или стоматологу. Слегка возбуждённые и иногда чересчур весёлые.  Врачи, в основном девушки, улыбчивы и говорили со мной не о болезни, а о новых фильмах или о слухах из жизни какой-нибудь популярной личности: певицы, телеведущего, актёра или актрисы. Ни уколы мильгаммы, ни капельницы не вызывали лично у меня никаких мыслей о РС. Получив подкожную инъекцию в пятую точку, я отправлялся в большую палату с десятью койками. Там ставились капельницы, в среднем на полчаса, после чего амбулаторная процедура заканчивалась. И так в течение всего десяти дней.

        – Вы артист? – налаживая капельницу, однажды спросила меня Наталья, медичка лет двадцати пяти, с очень уверенными, сильными руками и замечательным, добродушным лицом. – Появляетесь всегда с гитарой в чехле. Поёте?

        – Ну да, – улыбнулся я. – И немного танцую.

        – Тогда скажите: а правда, что Коля Басков – «голубой»?

        – Неправда. Вот Меркьюри и Элтон Джон – геи. Но это там, на гниющем Западе.

        – Просто ходят слухи, что у нас таких артистов тоже полным-полно.

        – Слухи. Предлагаю эксперимент. Мы с вами идём в кино или в кафе, потом становимся друзьями – и вы в скором времени лично убеждаетесь, что у наших мужчин-артистов с сексом всё в порядке.

        Наталья покачала головой и, поправив мне инъекционную иглу, прилепленную пластырем к предплечью между локтем и кистью, сказала:

        – Я поняла, поняла. Лежите тихо и не залу…тесь. Я пока ещё замужем.

        Ещё врач направила меня на массаж ног и рук. Масажистками тоже были врачи-женщины. Двадцатиминутные процедуры сопровождались бодрыми и остроумными диалогами о чём угодно, только не о болезни. Ну как тут можно было думать о каком-то рассеянном склерозе?

        Два года подряд весной и осенью я ездил в процедурное отделение ЦРС и получал необходимое лечение. Ездил сам, на метро и маршрутном такси. Кстати, все процедуры, за исключением уколов мильгаммы, были бесплатными. Я не занимался исследованием этого вопроса, но, думаю, существовала государственная или городская программа оказания помощи больным РС.

        Трудно сказать, становилось ли мне лучше. Но хуже не было, то есть заболевание удавалось сдерживать в нужных рамках. Я двигался, работал, может быть, не так бодро и активно, как прежде, но почти без затруднений. Это было время, когда меня окружили заботой.  Что очень важно для человека, оказавшегося под дамокловым мечом мало предсказуемого заболевания.

        Да, рассеянный склероз требовал осмысленных жертв. Возможно, со временем развитие медицины в этой области позволит больным восстанавливаться быстрее или вообще побеждать иммунодефицит. Но пока – что есть, то есть. Надо не думать о перспективах лечения, а продолжать жить, насколько это позволяет ничем не заслуженный РС.

        Тем не менее, лечитесь вы или нет, болезнь будет жить внутри вашего тела своей жизнью. Это надо принять, как плохую погоду. Ни один врач не может спрогнозировать возможные обострения. Почти три года я чувствовал себя спортсменом, залечившим тяжелейшую травму, но хорошо сознававшим пределы возможного. И тем не менее, периодически пытавшегося переступить эти пределы. Хотя бы мысленно. То есть понимая, что знающие о моём диагнозе люди считают меня заболевшим, по отношению к ним я держал большую фигу в кармане. В жизни с женой и приёмной дочкой вёл себя так, чтобы они ни в коем случае не почувствовали себя обделёнными жизненной радостью из-за моей болезни. Занимался домашним хозяйством, запросто ездил с ними в гости, театры, кино, такса вообще висела на мне (когда бывало плоховато и я не мог много ходить, просто спускался во двор, и стоял у дерева, держа собаку на длинном поводке) – позже жена почему-то говорила, что специально поручила таксу мне, чтобы я тренировал ноги ежедневными прогулками.

        Интересно, почему человек принимает равнодушие за наивность?

        Гуляя с дочкой, возил её на трёхколёсном пластиковом велосипеде, толкая перед собой с помощью ручки-рычага. Уставая, присаживался на скамейку.

        – Папочка, – спрашивала маленькая Полина, – когда же ты вылечишь ножку?

        – Скоро, – отвечал я – и в горле у меня вставал ком. – Вот тогда мы с тобой как побежим наперегонки!

        – Лечись скорее! – восклицала дочка, и в её густо-карих глазах дрожала  зыбкая лужица неверия. Мне было грустно, но приёмной дочке от этих разговоров становилось куда печальнее, чем мне.

        С течением времени болезнь медленно стала брать своё. Слабели мышцы ног и рук. Возникала неустойчивость, причём, проявлявшаяся в самый неподходящий момент и непонятно почему. То есть я мог спокойно стоять – и вдруг, покачнувшись и не удержав равновесия, грохнуться на пол.   Падал несколько раз: дома, на улице, в магазине, куда обычно ходил за продуктами, в редакции. Однажды загремел в вагоне метро. При этом пассажир, которого я задел, выругался и добавил мне тычок в спину. Как-то зимой во дворе, гуляя с таксой, я поскользнулся и растянулся на тротуаре. Подняться не мог, так как внизу был лёд и ноги разъезжались. Проходившая мимо компания парней хохотнула:

        – Алкаш! Морду-то не расквасил?

        И пошла дальше, даже не подумав помочь мне подняться. Я ковырялся на снегу, паршивый «алик», а вокруг, поскуливая, бегала такса. В конце концов, доползя на коленках до заборчика вокруг клумбы, я всё же встал. Злости не было. Было чёткое ощущение, что со здоровьем дело плохо. И ещё – меня теперь не задевали невнимание или оскорбления. Наверное, я, преодолевая несчастье, учился быть человеком.

        Я понял, что надеяться надо только на себя. Записался на диагностику в ЦРС, пройдя её, лёг на лечение в клинику. Последовали уколы, таблетки, капельницы с мексипримом и дексаметазоном. Курс длился 21 день.  Доктора относились к нам внимательно. Но зная, что РС неизлечим, а только слегка корректируем, были как-то безнадёжно спокойны. Пациенту стало легче – хорошо, нет – значит, такая у него форма заболевания.   

        Больные – человек около 50-и на нашем этаже – в ответ тоже были невозмутимы. Медленно ходили по отделению кто придерживаясь за стены, кто с палочками, кто с ходунками, кто перемещаясь на инвалидных креслах. О болезни между собой почти не разговаривали. К врачам не приставали. Им было ясно, что реальность покруче болтовни о несбыточных мечтаниях. С некоторыми пациентами целый день сидели родные, в основном с теми, кто не мог ухаживать за собой. Родственники их переодевали, кормили, возили в душ и туалетную комнату.

        Я запомнил две встречи. С Игорем мы лежали в одной палате. Ему было 35 лет, болел РС он уже десятый год. Пришёл из армии, выучился на автослесаря и устроился на работу в авторемонтные мастерские. Но сначала хромота, потом боли в ногах, спазмы в руках, падения и т.д. Далее компьютерная томография мозга – и страшный диагноз.

        – Мне повезло, – рассказывал Игорь. – Когда я в первый раз угодил в больницу, мой сосед по палате, мужик лет сорока, тоже с «рассеянкой», всё мне объяснил.  «Мы попали по полной. Выздоровления не будет. Советую слушаться врачей и держаться, сколько сможешь. Главное, не морочь себе башку выдумками про спасение».

        – Разве это везение – узнать такое? – спросил я

        – А ты всё ещё на что-то надеешься?

        – Нет.

        – Вот и я тоже нет. Мы в болоте, Серый! Надо сидеть тихо и поддерживать себя, сколько получится.  И по возможности жить. Отступать приказа не было. Понял? И я всё понял. Я про то, что мне повезло, когда мужик сразу объяснил, как себя вести.

        Игорь – растаман, тайком вечером в палате он курил лёгкую травку.

        – Ты вот всё читаешь или пишешь. А у меня свой кайф, – говорил он, когда я нелепо пытался его попрекнуть куревом. – Таким недалёким я уродился. Но я же никому не делаю плохо, только, может быть, себе. Ты что-то имеешь против?

        Я ничего не имел против. Это был его диалог с реальностью без будущего. Дома втайне он хранил смертельную дозу тяжёлого наркотика, так называемый «золотой укол». Последний укол. Когда станет совсем невмоготу.

        Вторая встреча – Анюта. Невысокая, испуганная, лет тридцати, с глазами собачки, которую выгнали из квартиры во двор и обратно не пускают. Одета опрятно, но безвкусно. Сверху цветная блузка с принтом, снизу ужасные байковые штаны с пузырями на коленях и совсем уж дикие кеды. Она остановила меня в больничном коридоре и, чуть ли не хватая за рукава, заговорила без остановки:

        –  Меня зовут Анюта, я из двести десятой палаты. Как вы думаете, что с моим мужем? Вы мужчина, объясните, что мне делать?

        – Попробую.

        – Что? А, ну вот. Мы прожили с мужем восемь лет, у нас хорошая дочка. Как только я заболела, он сказал, что уходит. Я плакала, плакала, просила его, просила, а он хлопнул дверью и ушёл. Он вернётся? Может, мне упросить его? Мне кажется, он чего-то не понял или испугался. Может, мне надо пожалеть его, объяснить ему, что меня подлечат, и ему ничего не грозит? Чего он так испугался? Как его вернуть?

        Я видел перед собой живое отчаянье. Понимал, что, скорее всего, оно съест Анюту. Это худшее, что может случиться с человеком, которого настиг РС.
 
        Набрался смелости, полез советовать.

        – Вы его любите? Своего мужа?

        – Что? А, да! Ещё как люблю! Но он вернётся или уже нет?

        – Мой вам совет, Анюта. Любите его по-прежнему, но занимайтесь собой. Лечитесь и слушайтесь врачей. Это сейчас важнее всего. Ваша любовь справится с этой ситуаций сама. Не имеет значения, кто и куда вернётся. Важно, чтобы сейчас самым главным человеком для вас были только вы. Постарайтесь думать не о муже, а о себе. А он пусть сам о себе позаботиться.

        Потом несчастная женщина подходила ко мне ещё пару раз, так же в коридоре. И говорила об одном и том же: вернётся – не вернётся, любит – не любит? Моих слов она не слышала. Своих тоже. Уши, глаза, чувствительная кожа – всё это, к сожаленью, было ей уже не нужно.
 
        Лечение в ЦРС помогло мне удерживаться от атак рассеянного склероза ещё несколько лет. Но главное, я встретил два возможных, но неприемлемых варианта отношения к «рассеянке». Отключка и уход в себя, в своё «болото» – как у Игоря-растамана. Бесплодное отчаяние – как у оставленной мужем Анюты.

        Неужели нет другого способа жить в этой исковерканной ситуации?  Я в это не верил.

        Ко мне вновь вернулась та самая лестница, предлагая подъём или спуск. Я стоял перед проблемой: нужно искать нового себя и свою – только свою! – новую дорогу. Для такого, каким я теперь стал.

(Продолжение следует)