Проза

       В одной семье родился мальчик, который, когда ему пришло время начать говорить, заговорил на незнакомом и непонятном языке. Вместо привычных «мама», «папа», «кака», «баба» он произносил какие-то совершенно странные слова, причем выговаривал их бойко и, казалось бы, с пониманием.

Родители поначалу не тревожились, полагая, что так и надо, но уже ко второму-третьему году жизни обеспокоились не на шутку. Сынишка их учился быстро, но непонятно чему. Часто он с радостью указывал на какой-либо предмет – например, на горшок и называл его так, что у папы с мамой перехватывало дыхание; а самих родителей он окликал словами, от которых у взрослых слёзы наворачивались на глаза.

К четырем-пяти годам малыш болтал – да так бойко, что оставалось бы лишь умиляться, при условии, что смысл сказанного дошел до сознания слушателя. Но нет. Ничего подобного. Люди слушали – и не понимали. Тем более что они обратили внимание, скажем так, на непостоянство речи ребенка: в одном случае он обращался к матери с одними звуками-словами, в другом случае – с другими и, чесссное слово, они никогда не повторялись.

Поэтому и словарь его речи составить было невозможно.

Конечно, мальчика смотрели специалисты: логопеды и педиатры, психологи и психотерапевты, два невропатолога, три академика и даже один сайентолог. Но все они вынуждены были развести руками. Парнишка им что-то рассказывал – весело, увлеченно, и глаза его светились радостью; с ним пробовали вступить в диалог, но, казалось, ему было интересней самому общаться с собеседником, потому что – вроде бы? – ему было что рассказать. Мнение взрослых, их вопросы, их тревога меньше всего его занимали. Он сам являлся источником информации, и его эмоциональный мир был глубок, мордашка выглядела предельно счастливой; что еще с него возьмешь? Родители плакали. Не спали ночами. Но сын не воспринимал себя в качестве объекта сострадания.

Масла в огонь подлила прохожая цыганка. «Ай, умница! – восхитилась она мальчиком прямо на улице. – Ай, молодец! Далеко пойдешь! Тебе дано многое!» И тут же, как водится, захотела ребенка похитить, но бдительные родственники пришли в ужас, и бедняжку спасли.

Мысль цыганки, в общем, подтвердил и святой дедушка, живший где-то в пригороде, и к дедушке тому постоянно выстраивалась очередь из страждущих людей. Дедушка читал молитвы, отводил привороты и снимал порчу. Он-то и дал надежду родителям, разъяснив, что ребенок их – не от сатаны, и разум его нормален, ничуть не поврежден.

Когда пришла пора идти в школу, мальчик чрезвычайно возбудился и не мог скрыть нетерпение. Он даже сам изготовил тетради и учебники из бумаги, в которых аккуратным почерком написал невразумительные значки. К сожалению, ни одна школа не желала его принимать, да и родители понимали всю пикантность ситуации. Стал вопрос о том, чтобы отдать несмышленыша в какое-либо спецучреждение, но тут мать вдруг стала горой и, с плачем прижимая к себе свое дитя, категорически отказалась отпускать его от себя. Сынишка лишь весело рассмеялся и сказал в ответ нечто такое, от чего всем остальным взрослым стало стыдно, но почувствовали они это на интуитивном уровне, ибо разобрать отдельные слова и выражения не смогли.

В конце концов органы государственной опеки отступились и оставили семью в покое, сочтя, что случай не является социально опасным. Мальчик жил себе дома, много занимался, работая при этом с информацией, которую сам же откуда-то – может, из головы – и брал.

Папа и мама очень часто плакали по ночам на кухне, обсуждая все действия и поступки сына за минувший день. Папа не переставал надеяться, что найдет решение проблемы, и месяцами просиживал в библиотеке или перед компьютером, перерывая весь Интернет. Мама же больше ходила к бабкам, и они ее утешали и давали наставления; и сердце материнское разрывалось от горя, и глаза ее всегда были красными от слез.

Однажды папа прочитал в газете об удивительном случае, произошедшем в Китае. Там, если верить новостям, в некой семье родился на свет мальчик, говоривший на языке, недоступном его семье, окружению, да и вообще ни одному китайцу. Долгое время считалось, что в результате демонической петли в пространстве произошла подмена разумов, и язык тот есть португальский. Либо нивхский, одно из двух. Но заезжий бразилец, этого не подтвердил; так же и странствующий нивх-торговец отказался признать в языке мальчика что-либо своё. Родителям не оставалось ничего другого, как обратиться к средствам массовой информации за помощью, чтобы они поведали миру о загадочном случае, и, может быть, помощь придет оттуда, откуда ее не ждут.

В тот же вечер мама и папа мальчика, о котором мы здесь и ведем рассказ, приняли решение немедля ехать в Китай.  Они почувствовали родство душ и посчитали, что вместе будет сподручнее решить проблему. Сборы были недолги. Сыну объяснили, как умели, что родители хотят, и снарядили его в дорогу. Ребенок же лишь рассмеялся по своему обыкновению и пробормотал нечто задорное и, возможно, обнадёживающее. На том и порешили. Рано утром выехали на такси в аэропорт, и долго мчались по пустынному, еще спящему городу, который лишь готовился к очередному шумному дню.

Мама молчала, прижимая к себе сына. Папа о чем-то советовался с водителем, и замершие в предрассветной тишине улицы провожали их в путь.

В самолете выяснилось, что среди пассажиров есть еще одна семья с ребенком, болтающим тоже невесть что. Для папы с мамой это оказалось шоком. Выяснилось, что та, другая семья услыхала в новостях о китайском синдроме и посчитала нужным немедленно отправиться в дорогу, чтобы сообща с китайцами решить, что делать с детьми. Да, их чадо также общалось на неведомом никому языке, и распознать речь не смогли даже всемирно признанные лингвисты.

Наши папа с мамой вдруг обрели надежду, силы вернулись к ним, и – с новыми попутчиками – они уселись парами, в одном ряду самолета. Дети их между тем сидели отдельно, впереди; устроились они вместе и о чем-то живо заговорили, обсуждая общую тему, – чуткое ухо распознало бы, что каждый из них общался на своем языке.

Летели несколько часов, которые промелькнули незаметно. Уже в аэропорту назначения, в автобусе, направлявшемся в морской порт – далее следовало пересесть на корабль, – взрослые заметили еще несколько пар с мальчиками и девочками, которые, судя по всему, добирались к прославившейся на весь мир китайской семье. Все дети громко говорили, причем возбужденно, активно, на каких-то немыслимых наречиях. Родители не понимали их совершенно, но взгляды их выдавали страдание и надежду на то, что, наконец, проблему удастся разрешить.

Вот и сели все на корабль. Уже на пристани стало ясно, что родителей с необычными детьми – десятки, сотни, может, тысячи. Все они съехались из разных стран мира, и у всех душа болела об одном. Палубы наполнились ребячьим гомоном (звучащим странно для уха) и встревоженными голосами взрослых – отцов и матерей, не предполагавших, что товарищей по несчастью так много. Люди знакомились друг с другом, обсуждали случившееся и выражали уверенность в том, что всё сразу прояснится, как только они прибудут на место.

Потом все разошлись по каютам – каждый наедине со своим горем, и после ужина постепенно начали сходиться вновь: на правой стороне судна, на левой и на корме… Желающих поделиться своей бедой было много. Папы и мамы говорили – сбивчиво, надрывно, долго, часто не слушая друг друга. Им очень хотелось высказаться самим. Дети же, оставленные на попечение нянек, матросов и друг друга, быстро научились разбираться в хитросплетениях палуб и вскоре мало-помалу, группками стали собираться в районе игровой. Они галдели, перешучивались, улыбались во все рты – полные здоровых, молодых зубов, и явно чувствовали себя как дома. Радость светилась на их лицах, они что-то лопотали – весело и задорно, обменивались впечатлениями, вскрикивали от радости, причём каждый общался с другими в свойственной ему манере. Персонал корабля дивился тому, что увидел, а детки, окрыленные, шумели и резвились, кто во что горазд.

Им было светло, и свет этот передался судну.

Вскоре сияющий корабль очутился в ночи, и упрямо плыл в черную мглу, рассекая волны. Свежий ветер взметал барашки волн, пена белела где-то внизу, за бортом. Яркие палубные огни придавали происходящему какой-то мистический вид; пахло солью. Стенания взрослых и восторженные возгласы детей сливались в хоровод звуков, и звёзды, мудрые звёзды слушали их, будто симфонию, летящую над водой.

Впереди было море.