Комментарий | 0

Затерянный город Нагарасинх

 

Обширное, расписанное яркими весенними травами плоскогорье резко обрывалось над морской пучиной, которая неистово билась внизу, под отвесными стенами утесов, стараясь дотянуться до вкраплений диковинных самоцветных камней, то и дело сверкавших на темной поверхности скалистых склонов. Присмотревшись к равнине, можно было заметить длинную дорогу, огибавшую плато по самому краю пропасти. Сделав несколько шагов в сторону дороги, еще не понимая, стоит ли к ней приближается и, тем более, идти по ней, он ощутил в своих движениях смутно припоминаемую легкость, с такой же легкостью он, бывало, перемещался в детских своих сновидениях, когда достаточно было как следует оттолкнуться, чтобы парить над землей сколь угодно долго.

Посмотрев под ноги, он убедился, что все-таки идет по земле, а не летит по воздуху, хотя длинная белая туника, в которую он был одет, полностью скрывала при ходьбе его ступни. Туника была просторна, даже несколько великовата, отчего казалось, что морской бриз беспрепятственно проходит сквозь его живот и спину. Но это нисколько не пугало, скорее, было приятно, и даже необходимо, поскольку снимало накопленную со временем усталость от собственного тела. Женька не сомневался, что он все видит, слышит и осязает в точности как обычно, воспринимая происходящее во всей остроте чувств.

В стороне от дороги, на пригорке, стоял каменный столб, некогда украшенный изысканной резьбой, следы которой хорошо виднелись издалека. Однако когда Женька приблизился к изваянию, все признаки обработки камня стерлись, и перед ним предстала обычная изъеденная временем глыба. Он уже развернулся, чтобы спуститься обратно к обочине дороге, как вдруг услышал голос.

- Начав путь по этой дороге, ты не сможешь с нее свернуть, – как бы промежду прочим прошептал кто-то.

Женька ошарашено уставился на глыбу, потому что ему почудилось, что эти звуки исходили от камня. Обойдя его со всех сторон, он разглядел углубления, оставшиеся кое-где от древнего орнамента и письма, но никого, кто бы мог скрываться за столбом, не обнаружил. 

- Заговорив первым, мне бы следовало представиться, – чтобы убедиться в том, что камень издает звуки, Женька прислонился к нему ухом, услыхав внутри монолита совершенно неземное, космическое эхо, заполнившее собой все пространство. – Аш-ма-ра-а-а-а

Заткнув уши, Женька упал на колено и чуть не потерял сознание от этого всепроникающего звона, который все звучал и звучал, как будто стараясь свести его с ума. 

- Обычно камни не нарушают обет молчания, они не произносят своих имен, но за последние несколько тысяч лет многое изменилось. Никто больше не читает Ашмара, поэтому Ашмара научился читать себя сам.

Камень замолчал, уставившись в бескрайнее море. Он снова превратился в неподвижную глыбу, говорить с которой было неловко. Тем не менее, Женька решил поддержать разговор, в конце концов, говорящие камни встречались ему не каждый день. Но тут произошло нечто необъяснимое. Женькин рот произнес слова, принадлежавшие иной культуре и языку, на котором он никогда раньше не говорил.

- Меня зовут Парамаджана, – поклонившись, представился Женька. – Что же заставило тебя, йогин Ашмара, вернуться к своей самости? Скажи, что могло измениться, если даже камни не находят больше покоя?

По древнему старцу пробежал солнечный луч, он снова засветился изнутри и ожил. Если камни умеют улыбаться, то это, несомненно, была улыбка. Похожую улыбку Евгений видел только однажды, у одного из преподавателей истфака, когда на вступительных экзаменах в университет правильно ответил на самый сложный дополнительный вопрос.

- Ты находишься на верном пути, Парамаджана, но готов ли ты обменять беспокойство от неведения на ужас от постижения сути?

Женька насторожился, так как ему всегда казалось, что в постижении сути нет ничего ужасного, однако возразить камню не успел.  

- Были времена, когда Ашмара называли скрижалью просветления. Ашмара не имел тогда своей самости и был письменным наставлением для тех, кто стремится обрести мудрость. Но это было давно, задолго до эпохи великого затмения.

Евгений закрыл веки, чтобы лучше вслушаться в слова священного камня, и перед его взором, одно за другим, стали проноситься многочисленные осколки далеких воспоминаний, а камень тем временем продолжал говорить.

- Могущество даймонов всегда было ограничено пределами материального мира. Однажды под их разрушительным воздействием вселенная перестала быть пригодной для пребывания высших духовных сущностей. Многие, очень многие утратили тогда свет истины. Это должно быть тебе известно,Парамаджана, ведь ты явился из материальной вселенной…

В самом деле, Евгений вспомнил, что слышал об этой предыстории, пересказанной на все языки мира, огромное множество раз, и всякий раз она звучала по-особенному, так, словно каждый человек, рассказывавший ее, принимал в тех далеких мифических событиях самое непосредственное участие.

- В эпоху великого затмения высшие сущности стали впадать в безумие, они стали забывать о былом единении. Тлетворное влияние даймонов ширилось все дальше и дальше, и постепенно они проникли во все миры, которые считались для них недоступными, посеяв семена лжи там, где раньше могли обитать лишь души просветленных. С тех пор великою скорбью наполнилось сердце Ашмара.      

На этом месте его рассказ прекратился. Женька открыл глаза, надеясь услышать продолжение, но камень стоял, не издавая ни звука, тогда Евгений поднялся с колен и сказал:

- Ты многим помог обрести истинный путь, йогин Ашмара. Теперь настало время помочь тебе – я пойду по этой дороге и буду идти по ней до тех пор, пока не разыщу способ, как снять печать твоей скорби.

Женька, назвавший себя на древнем языке Парамаджана, поднес ладони к лицу. Говорящий камень, следовавший предназначению даже тогда, когда все письмена стерлись с его поверхности, вызывал у него чувство глубокого почтения. 

- Будь осторожен,Парамаджана. Тысячи лет Ашмараготовил обусловленные сущности к всеблагому единению, но в мирах, захваченных сынами хаоса, единение достигается путем погружения в еще более тяжкое состояние, называемое Майявидьей. Состояние, возникающее как смешение истинного света с чарами асуров. Теперь ты можешь идти, ибо знаешь причину возвращения Ашмара к своей самости.

Поблагодарив скрижаль просветления за напутственные слова, Евгений пошел по дороге, лежавшей у скалистого обрыва и сворачивавшей вглубь зеленой равнины. Он долго размышлял над словами Ашмара. Ему никак не верилось, что в этих шелковистых травах, в этом изумительном небе с четырьмя разноцветными планетами могут обитать демонические сущности. Почва на возвышенности, куда поднималась дорога, становилась каменистой, на холмах кое-где стали попадаться невысокие, коренастые маслины с толстыми стволами. Под тремя такими деревьями, сросшимися в одно целое, он сделал привал, чтобы полюбоваться цветущими кронами. Он развалился на гранитной плите, и лежал, блаженно улыбаясь и беззаботно раскачивая ногой, как вдруг заприметил человека, спускавшегося к нему по узкой тропе из ущелья.

Бронзовый загар путника сверкал на мускулистом торсе и строгом лице, которое сразу показалось Женьке знакомым. Только огромные усы и борода, сплетенная в две косы, никак не давали вспомнить, где и при каких обстоятельствах они могли раньше встречаться. В правой руке воин держал золотой лук, украшенный россыпью зеленоватых каменьев, а за плечами виднелся кожаный колчан со стрелами.

- Не слишком ли много проходимцев в последнее время садится на этот камень?

Грозный воин привстал на дыбы, чем окончательно убедил Женьку в справедливости предостережений Ашмара, так как Евгений воочию увидел перед собой демоническое существо в облике кентавра.              

- Мое имя Парамаджана, – в знак благорасположения Евгений сложил ладони вместе и поклонился. – Я всего лишь проходил мимо по этой дороге.

- Разве ты, всего лишь проходящий мимо по этой дороге, не знаешь, что, сев на камень этот, не мне, но самому себе бросаешь ты вызов! Если ты не проходимец, скажи, способен ли ты пережить великую боль и великую слабость, превосходя себя снова и снова? Достаточно ли в тебе силы, чтобы ты мог вполне обессилеть? Ибо только через великую слабость приходит великая сила, воистину, она подобна натяжению лука, которое изгибает и истончает тетиву.  

 Кентавр сурово свел брови, указав на светящийся щит, висевший в нескольких шагах от него.

- Видишь, вот цель, она близка, слишком близка, чтобы в нее попасть из этого лука. На камне написано: нефритовый лук, попадающему в цель открою тайное искусство. Многие великие воины приходили к Фридонисиусу, чтобы разгадать эту загадку, но, возложив на себя мою ношу, лишь обузой нефритового лука оказывались они. Придется ли тебе мой дар впору, Парамаджана?

С такими словами кентавр передал ему позолоченную стрелу из колчана и вручил огромный лук. Осмотрев лук, собранный из двух изящных рогов невесть какого животного, Евгений перевел взгляд на щит, который висел, казалось, совсем рядом. Никакой опасности в том, чтобы выстрелить из лука, Женька не находил, ведь из слов кентавра следовало, что соревноваться он будет с самим собой. Плотно прижав стрелу к луку, Евгений, не раздумывая, стал натягивать тетиву.

Прицелившись в середину щита, он уже хотел выпустить стрелу, но к своему изумлению не смог расцепить пальцы. Тогда он решил немного ослабить тетиву – но тут же почувствовал в пальцах пронзительный холод! Он почувствовал под кожей руки странное движение, словно вся кровь из нее отхлынула, а затем устремилась в нефритовый лук.

- На безумца походишь ты сейчас, Парамаджана, – лукаво расхохотался кентавр, наблюдая за тем, как Женька с расширенными от ужаса глазами пытается понять, что происходит. – Скажи мне, достаточно ли в тебе безумия, чтобы эта стрела смогла лететь?

Евгений потерял дар речи, он чувствовал только, как в руке снова отхлынула кровь, и нефритовый лук приготовился сделать еще один глоток. На этот раз, чтобы втянуть в себя всю кровь без остатка. Резко одернув тугую тетиву, Женька догадался, что в таком натянутом состоянии демонический лук не может высасывать кровь. Однако расцепить пальцы руки по-прежнему не получалось. Все, что он мог делать, так это натягивать лук все сильнее и сильнее. До тех пор, пока тетива не окаменела, и уже ничто не могло сдвинуть ее дальше. От перенапряжения жилы на его руках покрылись кровоподтеками, и тогда глубоким, вдвойне и втройне глубоким внутренним взором, он увидел нечто такое, отчего тетива все же сдвинулась! Но это движение было иным, не таким, как все прежние движения. Оно было столь неизмеримо мало, что его невозможно было заметить, его можно было только почувствовать. В тот же миг сердце его взорвалось, и все вокруг потемнело.

Он издал душераздирающий крик, а затем нечеловеческий, устрашающий рев, который отразился от самого неба и вернулся на землю, где все еще стоял Евгений. Только теперь ощущение было такое, будто стоял он здесь всегда, целую вечность стоял, как тот камень у дороги, что следовал своему предназначению даже тогда, когда письмена стерлись с его поверхности. Он смотрел на кромешную тьму, в которой медленно вращался свет, и видел стрелу, летевшую к этому свету. Стрела приближалась к свету все ближе и ближе и вдруг молниеносно в него вошла.

Женька покачнулся, словно от порыва сильного ветра, и открыл глаза, хотя он знал, что его глаза и так были открыты. Не понимая, как такое возможно, он снова закрыл глаза, но продолжал видеть сквозь веки, которые оказались прозрачными. Светящийся щит впереди бесследно исчез, чего нельзя было сказать о кентавре Фридонисиусе, он стоял на прежнем месте и выжидающе смотрел на Евгения. Затем вздрогнул, ударил копытами и удивленно попятился назад.

- Ты жив, Парамаджана?

- Кажется, да… – кашлянул Евгений. – Так ты… ты хотел убить меня?

Фридонисиуссмущенно уставился в землю, из чего Женька заключил, что никто из лучников, приходивших к кентавру, обычно не выживал.

- Вот цель, она близка, слишком близка, – усмехнувшись, напомнил ему Женька. – Хотел бы я знать, где она теперь, и куда подевалась стрела?

Кентавр обернулся назад, туда, где в пыли возле ручья, кто-то отчаянно бился о землю. И когда они с Женькой подошли ближе, то увидали среди камней скрученную в предсмертных судорогах змею. Стрела пробила ей голову так, что позолоченный наконечник вышел прямо из отравленной пасти.      

- Теперь я вижу: совсем не проходимец ты,Парамаджана, ты поразил цель, которую никто не видел! Но змея эта знакома мне. Каждый день приползала она к ручью, чтобы отравить его, и никто не решался пить из этого источника. Отныне он будет чист, и всякий может утолить из него жажду. – Фридонисиус снял с себя колчан со стрелами и протянул Женьке. – Все эти стрелы и нефритовый лук по праву принадлежат тебе, Парамаджана.

- За нефритовым луком, а не для того, чтобы познать тайное искусство, приходили к тебе воины. Ты видел, что с ними стало, так неужели ты все еще думаешь, что знать и обладать – одно и то же? Я испытал твою ношу, и она оказалась достаточно тяжела – теперь нефритовый лук станет для меня обузой.

Евгений вернул кентавру лук со стрелой, а затем подошел к воде, чтобы смочить сильно болевшую руку. Тем временем Фридонисиус завернул позолоченную стрелу в плащаницу.

- Поистине, не иначе как тайное искусство стрельбы открылось тебе, раз ты отказываешься принять нефритовый лук. Твоя мудрость, Парамаджана, поразила меня так же, как стрела поразила эту змею, позволь мне сопровождать тебя в пути – в этих местах нечасто встретишь достойного собеседника.

- Так и быть, хотя в мире людей ты сам слыл великим собеседником, пока не сошел с ума, только не Фридонисиус, а Фридрих Ницше тебя там называли.

Женька пристально посмотрел на кентавра, чтобы определить, известно ли ему, что он как две капли воды походит на Фридриха Вильгельма Ницше, вернее, та его часть, которая была человеческой.

- В мире людей? – усмехнулся кентавр с таким видом, будто Женька рассказал ему небылицу. – Много летпрожилФридонисиус на этой земле, и ни разу не довелось ему увидать человека. Впрочем, встречался мне один сфинкс, одиноко живущий в горах, который утверждал, будто мир людей существует. Не отшельником, а мошенником был он на самом деле, ибо учил вечной жизни, вечной любви и неизменной истине, которая одна для всех миров.

- Всякое учение об истине подобно одеждам целомудренной девы; и всякий, кто находит только одежду, находит ее вывернутой наизнанку. Из того, что ты поведал об этом сфинксе, я не вижу в его учении ничего плохого, хотя и его учение может быть вывернуто наизнанку. И потом ты говоришь, что никогда не встречал людей: по-твоему, я не похож на человека?

Евгений посмотрел на свое отражение в воде, и то, что он там увидел, многое ему объяснило. Он увидел себя как бы со стороны, только вместо своего лица он смотрел на ослепительно белую пятнистую голову ягуара с черными обводками вокруг глаз. Женьку охватила неописуемая, потусторонняя радость, от которой вопрос, заданный кентавру, отпал сам собой. Ощупав свою голову, он убедился, что это не была маска, и расхохотался веселым смехом. Отчего Фридонисиус тоже заметно повеселел и сбросил с себя излишнюю напыщенность.

- Все мы люди, отчасти, – хохотал кентавр. – Но ты еще безумнее, чем кажешься, Парамаджана, если думаешь, что ты человек.

- Да нет, я не думаю, я совершенно точно это знаю. Оставаться человеком даже в облике ягуара! Если бы ты знал, какое в этом облегчение, только теперь я понял, что меня тяготило в мире людей. Вот она, тонкая грань между разумом и безумием, Фридонисиус, смотри, она отражает действительность, как этот ручей. Кто не знает о ней, тот, захотев утолить жажду, начинает дышать под водой, так что он может утонуть даже в этом ручье. Если бы в мире людей я стал доказывать, что я наполовину ягуар, меня бы тоже, пожалуй, сочли за сумасшедшего. Зато здесь мне стало ясно, как можно избавиться от привычки быть человеком или ягуаром, равно как от привычки быть кем угодно или вовсе никем не быть.

- Так неужели отшельник был прав? Ведь он прорицал, что близится время, когда в наш мир вновь придет человек, и он бросит вызов могущественному владыке Майятустре. Неужели ты, Парамаджана, и есть тот человек?

Сердце Женьки тревожно забилось, сознание подсказывало ему, что он видит глубокий сон, только и всего. Сон, от которого скоро должен проснуться. Вместе с тем, он чувствовал, что, помимо его воли, во всех этих событиях угадывалось присутствие другой воли, другого, более дальновидного разума, а значит, с чего он, собственно говоря, взял, что должен был обязательно проснуться? Быть может, единственно верным решением было попытаться очнуться ото сна прямо сейчас, пока не стало слишком поздно. Но ведь он дал слово помочь Ашмара! И пускай говорящий камень был всего лишь сновидением, желание помочь ему, которое испытал Евгений, было все-таки настоящим.         

- Что ж, тогда это пророчество стоит проверить. Скажи, о чем еще говорил тот отшельник? И куда ведет эта дорога?      

- В незапамятные времена, говорил он, люди могли посещать наш мир. Они построили семь городов и семь храмов, которые связывает эта дорога. В семи храмах некогда обитали светоносные сущности. Они могли свободно перемещаться в другие великие храмы, построенные на различных умозрительных уровнях вселенной. Затем на вселенную обрушился Сатананта, он захватил этот мир и двинулся дальше, оставив своим наместником даймона Майятустру. С тех пор люди не могут здесь пребывать, и светоносные сущности навечно покинули этот мир, хотя многие из них перешли на сторону Сатананты, возглавив его демонические полчища.

- Сатананта… сущая бесконечность? – переспросил Евгений, который из потока слов неизвестного языка, на которомговорил с кентавром, впервые услыхал знакомое по смыслу сочетание звуков.

- Именно так нарекал его отшельник. Сущий в бесконечности, могущество его превосходит всякое разумение, и никто не в состоянии обозреть его астральное тело целиком, ибо оно подобно бесконечноголовому змею. Кажется, он изображен в одном из заброшенных храмов неподалеку отсюда. Пойдем скорей, Парамаджана, я тебе его покажу!

Фридонисиусоказался неплохим проводником. Пока они с Женькой поднимались по дороге, ведущей к храму, он успел высказать несколько предположений, для чего люди в древности строили и перестраивали семь храмов, а также историю о том, как он нашел нефритовый лук под крышкой ковчега, принятого Женькой за базальтовую скамью, и стал его хранителем. По мнению Фридонисиуса, ковчег с нефритовым луком пытались вывезти из храма в эпоху войн, начавшихся после вторжения Сатананты. Но Евгений слушал его краем уха, предпочитая не забивать себе голову местной мифологией, которая, как и любая другая мифология, не отличалась особой ясностью. Гораздо больше его волновали колонны, торчавшие из земли то тут, то там, а также руины храма, которые показались впереди на вершине холма.

Поначалу развалины храма можно было принять за памятник древнегреческой архитектуры, но, чем ближе они с кентавром подходили к нему, тем очевиднее становилось то, что ионические колонны стояли на блоках более древнего сооружения. Монолиты в основании храма были выложены в два яруса. Фридонисиус не стал подниматься по лестницам к лицевой части храма. Он махнул рукой и грациозно проскакал по травянистой поляне, усеянной остатками поваленных колонн. Там, с обратной стороны подножия храма, на блоках первого яруса Евгений увидел горельеф, сложенный из толстых плит. Многие плиты наверху и по бокам отвалились, либо треснули, обнажив поверхность плотно подогнанных блоков с квадратными углублениями для крепежа скульптур. Женька вспомнил, что такие же по форме выемки он видел на снимке стен Баальбека. Судя по ним, искусная резьба должна была опоясывать оба яруса у подножия храма, однако по непонятной причине уцелел только горельеф, изображавший битву многоголового змея с богами или, быть может, с ангелами, так как у некоторых фигур за плечами имелись по два, а иногда сразу четыре, крыла. Словом, все указывало на то, что при возведении храма использовались элементы разных культур, разделенных друг от друга тысячелетиями.

- Что скажешь, Парамаджана? – спросил кентавр с видом археолога, собственноручно раскопавшего горельеф.

- Мне это напоминает пергамскую гигантомахию, только древнее и гораздо крупнее, – полностью захваченный батальной сценой, Женька забыл, что для Фридонисиуса эти слова мало что значили.

- Если ты задумал свергнуть владыку Майятустру, – промолвил кентавр, – то, я бы хотел умереть в бою, как эти небесные воины, сражаясь плечом к плечу рядом с тобой,Парамаджана.

- Надеюсь на это; надеюсь также на то, что Всевышний этого не допустит, – пошутил Евгений, а Фридонисиус разразился веселым гомерическим хохотом, от которого с карниза храма спорхнули две испуганные гарпии.      

Погладив рукой чешуйчатое кольцо, которым змей опутал одного из воинов, Женька решил поправить кентавра:

- Только я бы не стал утверждать, что здесь изображен Сатананта. Ты же сам говорил, что он бесконечноголовый, но у этого змея, по-моему, всего десять голов.  

- Вот именно, Парамаджана, как у владыки Майятустры. Раздумывая над этим, я пришел к глубочайшей мысли о том, что головы даймона Майятустры суть части бесконечноголового Сатананты, хотя самая моя глубочайшая мысль состоит в другом. Она терзает меня с тех пор, как ко мне попал нефритовый лук, но я не смею тебе ее высказать.    

- Все самые глубочайшие мысли сходны между собой, Фридонисиус, хотя к ним ведут разные дороги. Я уже говорил тебе о Фридрихе Ницше, который пришел к мысли, что является воплощением божества, и эта мысль, в конце концов, свела его с ума. Если твоя мысль терзает тебя, она заставляет тебя страдать, чтобы подготовить к глубочайшему состраданию. Не всякое сердце бывает способно его пережить, однако лишь через него достигается избавление от всех страданий. Избавление, которое ведет к всеблагому единению не в ущерб отличению истинного от ложного. 

- Ты угадал мои мысли, Парамаджана, и слова твои как бы подтверждают учение отшельника, но тогда скажи, как ты отличаешь истинное от ложного?

- В том нет никакой тайны. Каждый может быть добрым, если имеет то, ради чего стоит оставаться добрым. Каждый, может быть щедрым, если сам ни в чем не испытывает нужды. Каждый может быть учителем, обучившись тому, как быть учителем. Каждый может прослыть мудрецом, научившись говорить противоречиями. Но все это – не то, Фридонисиус. Добрый преумножает зло, впадая в заблуждение относительно того, ради чего он добр. Щедрый преумножает зло, впадая в заблуждение относительно того, ради чего он щедр. Учитель вводит в заблуждение относительно того, ради чего он учит. Мудрый может ввести в заблуждение относительно того, ради чего была дана его мудрость. Только глубочайшее сострадание помогает находить истинное через относительное, только оно сохраняет разум даже тогда, когда нет ничего, ради чего его бы стоило сохранять.

Обдумывая ответ Евгения, кентавр скрестил на груди руки и стал теребить длинные космы бороды.

- Твое учение об истине неуловимо, как свет самой далекой звезды, Парамаджана. Его нельзя заметить, пока светят другие звезды, и не всякий заметит его в бездне абсолютной тьмы. И все же оно будет продолжать светить, даже если остальные звезды погаснут. Я бы назвал твое учение последней надеждой, но разве можно надеяться, когда не остается ничего, на что еще можно надеяться; я бы назвал твое учение последней верой, но для этого недостаточно просто верить в то, чего не знаешь; последним знанием назвал бы я твое учение, но как можно назвать последним то, что всегда начало и начало другого знания? Быть может, молчанием следует назвать его?

- Для меня нет нужды в таком учении, и в молчании тоже нередко скрывается ложь,Фридонисиус. Существует много учений, но все они существуют благодаря ученикам, нуждающимся в этих учениях. Есть только одно учение всех учений, все ученики которого великие учителя, поэтому оно существует благодаря учителям, а не ученикам. И, хотя все великие учителя создают одно учение, нельзя сказать, что оно содержит в себе все учения. Если бы это было так, оно бы имело одну форму, имея одну форму, оно бы оказалось слишком несовершенным, чтобы отражать в себе Истину.

- И все-таки скажи мне, Парамаджана,почему истинное учение не может иметь одну форму?     

- Вода принимает форму сосуда, но мы не называем воду сосудом. Зачем называть формой то, что может не иметь формы? Превращаясь в лед, вода обретает форму, раскалывая стенки сосуда. Так зачем называть содержанием то, что может обрести форму? Испаряясь в воздухе, вода собирается в облака. Так зачем отрицать и форму, и содержание там, где может быть и форма, и содержание? Как вода, принявшая одну форму, перестает обладать всеми качествами воды, так же истинное учение, приняв одну форму, перестает обладать всеми качествами истинного учения.     

- Ты учишь, что мудрость может служить добру или злу, что ложь подстерегает всюду, даже в пустоте подстерегает она. Однако ты забываешь, что существует другая мудрость. Мудрость того, кто находится по ту сторону добра и зла. Разве не выше она этих двух обусловленных понятий? Разве может она служить добру или злу?

- И в мире людей, откуда я пришел, многие учат о добром зле, не различать добро и зло – так учат они. Ослепителен свет такой мудрости, ибо он не ведет обусловленные сущности к просветлению, но лишь к самоотречению подталкивает он их. Такая потусторонняя мудрость научает более великому злу, которое называется Майявидьей. Об этом мне поведал йогин Ашмара, который в прежние времена был скрижалью просветления.

- Тогда учение хранителей Майятустра-дхьяны и есть то зло, о котором ты говоришь. Их учения придерживался и я, пока не повстречал мудрого сфинкса. Много лет Фридонисиус искал хотя бы одно подтверждение словам отшельника, и вот ты стал таким подтверждением, Парамаджана.

- Внутреннее чутье подсказывает мне, что нам следует идти к тем, кого ты назвал хранителями Майятустра-дхьяны,если, конечно, ты не передумал меня сопровождать.

- Хранители Майятустра-дхьяны правят в Нагарасинхе, самом древнем из семи городов, который лежит к востоку отсюда. Если ты решил идти туда, я последую за тобой, Парамаджана, хотя это приключение может закончиться плохо для нас обоих, – сказав так, Фридонисиус мрачно усмехнулся и многозначительно поиграл тетивой нефритового лука.

Взглянув еще раз на развалины древнего храма, Евгений двинулся дальше по каменистой дороге. Кентавр вышагивал рядом, иногда нетерпеливо забегая вперед, иногда останавливаясь, чтобы придумать очередной каверзный вопрос, которые сыпались из него как из рога изобилия. Так они шли, беседуя друг с другом, отчего длинная дорога становилась короче.    

- Из твоих слов, Парамаджана, следует, что даже мудрость, основанная на глубочайшем сострадании, может стать источником зла. Правильно ли я тебя понимаю?

- Ты прав,Фридонисиус, хорошо, что ты об этом спросил, – замедлив шаг, Евгений приостановился. – Ведь сострадая тому, чья душа всецело предана злу, можно перестать отличать истинное от ложного, и тогда ты сам устремишься к великой лжи. Таковы все проповедники, взывающие к глубочайшему состраданию неправедно. Знай, их устами говорит Сатананта, наитягчайший осквернитель Истины.

Фридонисиус успокоился, но ненадолго. Вскоре он вновь вспомнил сфинкса-отшельника, учение которого казалось ему слишком невероятностным.

- Еще предсказавший твое появление говорил о непорочном зачатии, якобы оно существует у людей. Так ли это? Или отшельник в том заблуждался?

Пока Евгений подбирал слова, Фридонисиус несколько раз повторил свой вопрос, сначала подумав, что Женька его не расслышал, а потом подумав, что он вовсе не собирается ему отвечать.

- Прошу тебя, Парамаджана, ответь, правда ли, что у людей существует непорочное зачатие?

- Да, говорю тебе.

- Ты в самом деле в это веришь? За всю свою жизньФридонисиус не слыхал ничего более нелепого.

- Не богохульствуй на Истину, которая есть непорочная дева. От нее был зачат всякий разум, всякая обусловленная сущность. Говорю тебе, каждый, кто был зачат в любви истинной, был зачат непорочно. Но каждый, кто отпадает от нее, отпадает от единого, которое находится через двойственное и содержится в тройственном. Поэтому однажды, когда мою страну захватили варвары и услыхали, что народ мой не ведает плотского соития, то засмеялись и не поверили ушам своим, и тем посрамили себя сами. Мы же им правду сказали.

- И все же слишком многое в твоих словах об истинной любви остается скрытым, - произнес кентавр, разглядывая песчаную дорогу перед собой.

- Любовь истинная есть таинство, и всякий, кто отрицает его, вводит в заблуждение. И всякий, кто скажет: я познал таинство любви истинной, вводит в заблуждение. И всякий, кто много говорит об этом, теряет мысль, связующую все проявленное и непроявленное. Так он уподобляется всем практикующим наслаждение через отречение от духовного, впадающим в состояние телесно-духовной двойственности.

- Верно ли я тебя понимаю, Парамаджана, что каждый, кто был зачат непорочно, подобен Всевышнему?

- Каждый, кто был зачат непорочно и кто следует путем истины, восходит к Всевышнему, только того могу назвать состоявшимся человеком и своим единокровным братом, даже если он будет сфинкс, одиноко живущий в северных горах.

- Но разве возможно всегда следовать путем истины? Бывает, что благие сущности оступаются, а дурные по природе своей перевоспитывается.

- Сущности, дурные по природе, сбиваются повторно и сбиваются более тяжко, чем прежде. Слишком отягощенные заблуждениями прошлого, они становятся легкой добычей Сатананты, не таковы благие сущности – оступившись однажды, они не оступаются более тяжко, чем прежде.

Так они беседовали друг с другом, пока не подошли к древнему граду Нагарасинху, который раскинулся цветущими террасами на склонах скалистой горы. Войдя в город, они оказались в пыльной толчее торговцев, охранников, извозчиков, знатных горожан и прислуги. Все были поглощены своими насущными делами. Нужда гнала каждого, и каждый думал только о себе, о своей работе, о своих близких. В этом состоял смысл существования каждого, никаких других мыслей у них, похоже, никогда не возникало. Нечто подобное Женька часто наблюдал и даже испытывал на себе в больших городах, но не придавал этому гипнотическому состоянию особого значения. Тут же, наблюдая за причудливыми мифическими созданиями, населявшими город Нагарасинх, он знал, что они находились во власти демонических чар, которые незримыми щупальцами управляли их мыслительными образами и поступками.

Впрочем,далеко не все события, происходящие в Нагарасинхе, вписывались в дьявольски продуманный спектакль Майятустры. Проходя вдоль торговых палаток, Женька и Фридонисиус попали в плотное кольцо зевак, наблюдавших за тем, как свирепый минотавр лупил плетью нищего сатира с перебитыми ногами.

- За что ты его бьешь? – спросил Женька, определив по глазам несчастного калеки, что тот никак не мог быть вором.

Минотавр резко развернул рогатую голову, но, увидев, что с ним говорит Женька в облике ягуара, почему-то сразу умерил свой пыл, свернул плеть и подвесил ее к поясу.

- Он, похоже, возомнил себя человеком, – усмехнулся минотавр. – Постоянно здесь попрошайничает и рассказывает всякие глупости про людей, якобы, они существуют и обладают знаниями, недоступными верховному иерофанту. Разве такое позволительно в Нагарасинхе, Ваше Превосходительство?

- Да он просто помешанный! Разве не видно? – вмешалсяФридонисиус.

Женька взглянул на сатира, который, как ни в чем не бывало, сел возле каменной стены и стал безучастно бубнить себе под нос стихи на русском языке, отчего его слова казались окружающим непонятной тарабарщиной:

- Бессонница… Гомер… Тугие паруса… Я список кораблей прочел наполовину…

- Да уж, скучнейшая песнь во всей Илиаде, – согласился с сатиром Женька, – хотя Мандельштам и подобные ему декаденты мне никогда не нравились.

Сатир покрутил в разные стороны нечесаной головой с небольшими рожками. Мельком, боясь встретиться взглядом с Евгением, посмотрел на него, и на глазах у сатира заблестели крупные слезы:

- Вы… вы говорите по-русски? Я так и знал, правда, я так и знал… Нет, это невозможно! Скажите что-нибудь еще, умоляю! Как я люблю этот язык, сам не знаю почему, откуда… Скажите! Ведь мне это не почудилось?! – сатир был явно не в себе, он цепко ухватился за белую тунику, в которую был одет Евгений, и припал к его ногам.

- Все хорошо, все нормально, поднимитесь, пожалуйста, я Вас прошу, – ответил Евгений, пытаясь утереть сатиру слезы, совсем позабыв, что у того были перебиты ноги.

Но сатир уже ничего не слышал, невменяемый, он стал биться в пыли, опираясь жилистыми руками о землю, падая и жадно хватая ее губами. Грохнувшись оземь, он стал ползать в пыли, волоча за собой козлиные ноги. Он пытался подняться, дрыгая копытами в разные стороны. И когда он сел на одно колено, толпа изумленно ахнула. Женька схватил протянутую сатиром руку и помог ему удержаться на ногах. Среди собравшихся вокруг зевак с головами и телами различных животных пронесся тихий ропот.

- Господин исцелил калеку! Полоумный Хосси научился ходить, наконец-то он уберется с нашей площади! – завопилмальчик-крол, радостно замахав лапками и побежав к соседним торговым лавкам.

- Слушайте, никакой он не полоумный, – возразил Женька. – Хранители Майятустра-дхьяны скрывают от вас, что люди существуют, чтобы погрузить в созерцание лжи, чтобы вы окончательно разучились думать. Все непонятные слова, которые он здесь бубнит, – всего лишь один из человеческих языков. Вы же сами видели, как я с ним говорил!

Толпа ошалело уставилась на Евгения, не понимая, что происходит. Еще больше сумятицы внес Фридонисиус:

- Одно могу сказать – если он лжет, то лжет очень искусно, слишком искусно, чтобы в его словах не было правды.

И тут человекоподобные существа начали выкрикивать вопросы, а Женька стал от них отбиваться. В конце концов, дажеФридонисиус соблаговолил ему помочь, пересказав слова сфинкса, казавшиеся местным жителям более правдивыми. Сатир Хосси, выпучив глаза, вдруг замычал, стал дергать себя за волосы, покачиваться, вырываться из толпы. Его беспокойство стало понятно, когда над толпой раздался грубый голос минотавра. На этот раз рядом с ним стояли два орлоголовыхстража.

- Всем разойтись! Этого заковать! – рычал минотавр, разгоняя народ, тыкая мясистым пальцем в Фридонисиуса. Однако,оказавшись перед Женькой, он потупил взор и показал медную пластинку, висевшую на шее. – Следуйте за мной, у меня приказ на ваше задержание.

Кентаврбыл наготове, целясь из лука в стражей, но Евгений подал ему знак, чтобы тот опустил стрелу. Стреножив и заковав кентавра, орлоголовые стражи отшвырнули Хосси, нервно бросившегося на них с зажатыми кулаками. Рыночная площадь моментально опустела. Все стихло даже на улице, по которой Женьку с Фридонисиусом повели конвоиры. Они шли по мощеной булыжником дороге с узкими колеями для повозок, среди желтоватых домов, на стенах которых виднелись крохотные отверстия, заменявшие окна. Их провели через изразцовые ворота, отделанные лазуритом, с гордыми крылатыми барсами по бокам, чьи мускулистые лапы и резные перья переливались перламутровой эмалью морских раковин. Это был проход во внутренний город, где цвели фруктовые сады, искрились волшебные родники, медитировали скульптуры древних богов. Дальше они стали подниматься по ступеням ярко-зеленых террас, откуда можно было увидеть миниатюрный нижний город, его узкие улочки,  плотно застроенные кварталы.

Так они поднимались, пока не оказались на самой верхней площадке, среди которой стоял храм, защищенный со всех сторон дивными скалами, поросшими мелким кустарником. Точь-в-точь как в перуанском городе Мачу-Пикчу, только храм был построен в форме усеченной пирамиды. Впрочем, разглядеть его Женька не успел, потому что их с кентавром толкнули в направлении другого храмового строения – по его мрачной архитектуре можно было догадаться, что оно представляло собой здание суда. Их ввели под своды жуткого амфитеатра, на стенах которого громоздилась эсхатологическая лепнина и огромные каменные головы зооморфных существ, расположенные по кругу, как бы нависавшие над всем залом. Под самой большой из них, напоминавшей осьминога, неподвижно восседал верховный жрец Нагарасинха – в царских одеяниях, в маджентовом клобуке с золотой диадемой и с навершием, в котором красовался огромный гладко отшлифованный турмалин. Вместо человеческого лица у царя была голова багиры – остальные присутствовавшие тоже были ягуароподобными, но черным ягуаром среди них был только престарелый царь-иерофант. Евгений, наконец, догадался, что ягуары в Нагарасинхе были высшей жреческой кастой, теми самыми хранителями Майятустра-дхьяны, о которых ему говорил Фридонисиус.

Верховный иерофант резко открыл сомкнутые веки и нервно махнул рукой орлоголовым стражам, чтобы те передали ему колчан со стрелами и нефритовый лук.

- Знать и обладать – не одно и то же, – шепнул Женька, чтобы подбодрить раздосадованного Фридонисиуса.

- Да, великолепная работа, – сухим старческим голосом произнес верховный жрец, любуясь луком. – Древний мастер умел вкладывать душу в свои творения.

Он погладил тетиву и взялся за нее. Евгений, ожидая появления светящегося щита, переглянулся с Фридонисиусом, но иерофант лишь приподнял седую бровь и улыбнулся таинственной улыбкой.

- Ты содержал его в идеальном состоянии, кентавр, но, как видишь, нефритовый лук помнит своего прежнего хозяина, – верховный жрец простер длинный коготь в сторону Евгения, – Скажи, как ты мог поверить в бредни этого проходимца? Знай же, кентавр, благодаря ему, ты потеряешь все, что у тебя было, и даже больше. Но для начала…

Царь с головой черного ягуара сверкнул янтарными глазами и вложил стрелу в тетиву.

- Для начала ты станешь свидетелем бесславной кончины человека, который впервые за много циклов проник в наш безмятежный и благополучный мир. Да, кентавр, древнее пророчество – не вымысел, и сейчас ты в этом убедишься, ибо я попаду в цель, которую никто из вас не видит.

Стрела рассекла воздух так быстро, что Женька успел лишь шелохнуться. И тут он увидел, как стоявший рядом ягуар растворился в воздухе, а на мозаичный пол плавно слетела его белая туника. Тем ягуаром был он, Евгений! Хотя теперь он стоял на месте одного из орлоголовых стражей, точнее говоря, он и был теперь орлоголовым стражем, пораженно глядя на свои же пустые одежды. Впрочем, так же растерянно на его тунику смотрели все, не исключая царя-иерофанта, который быстрым взглядом приказал минотавру запереть двери зала суда, а стражникам кивком головы повелел расправиться с кентавром. Но Евгений оказался быстрее, молниеносным движением он бросил пику в глазницу второго стража, быстро полоснув шею минотавра мечом, так что по лезвию хлынул багряный поток. Все это произошло почти само собой, как если бы Евгений оттачивал эти движения десятки лет.

- Убейте его! Это он, – приказал ягуарам иерофант, взяв на прицел орлоголового стража, в которого вселился Женька.      

Сверху спрыгнули два ягуара, а за ними бесшумно опустились еще трое, но Евгений уже висел в воздухе. Сделав кувырок, он оказался как раз между двумя хранителями Майятустра-дхьяны и, выставив меч, рассек одному из них живот. В тот же миг Женька услыхал жужжание тетивы. Приглушенный удар стрелы… Орлоголовый страж, из груди которого торчала стрела, опрокинулся назад, выронив меч, который вновь подхватил Евгений, швырнув его прямо в горло свирепому ягуару, стоявшему справа. Два других ягуара опешили, не зная, как поступать с жрецом-ягуаром, в которого переместился Женька из тела стражника.

- Что вы стоите, болваны?! – прошипел царь с головой черного ягуара, оскалившись и обнажив зубастую пасть.

Ближайший жрец, лицо которого было скрыто под золотой маской, произвел в воздухе круговое движение – и из длинных рукавов его изящного, расшитого жемчугами наряда вылетели две веревки. Евгений хотел от них отскочить, но они с невероятной жесткостью перетянули ему руки и сдавили грудь. Осмотрев себя, он понял, что это были не веревки, а ветви дерева. В точности понять суть дальнейших событий было почти невозможно, потому что спустя пару секунд к двум жрецам, стоявшим перед Женькой, присоединились остальные хранители Майятустра-дхьяны, и отовсюду послышалось многоголосое шептание – жрецы стали произносить заклятье, от которого у Евгения закружилась голова.

Вокруг опутанного ветвями жреца-ягуара пробежали зеленые огни, и его глаза расширились от жутких ощущений. Если раньше Женька был уверен, что всего лишь видит сон, то теперь стал ощущать, как тело жреца, в котором он оказался, значительно потяжелело, оно словно наливалось изнутри ртутью. Он вдруг почувствовал, как начинает срастаться с каждой клеточкой ягуара, как весь его сон материализуется. Судорожный страх сковал мышцы, потому что чьи-то невидимые руки потянули его вниз, хватая за лодыжки, бедра, талию. Само его естество подверглось глубокому изменению, обретая темное могущество и, вместе с тем, как будто заражаясь генетическим заболеванием. Он полностью воплотился в ягуара, он стал таким же, как окружавшие его хранители Майятустра-дхьяны. Из последних сил он выдохнул имя того, кому пообещал помочь, но не сдержал слова:

- Аш-ма-ра-а-а-а…     

И он пришел к нему на помощь. Излучая сосредоточенность и умиротворение, йогин Ашмара возник над головой Евгения в виде святящегося шара, исцеляя своим светом от тех изменений, которые, казалось, были необратимыми. Освободив Женьку от чар хранителей Майятустра-дхьяны, он вспыхнул – и на груди Евгения загорелся вензель из древних знаков.

- Некоторое время ты сможешь двигаться быстрее, чем они,Парамаджана. Знаешь ли ты, как этим воспользоваться? сказав так, Ашмара быстро уменьшился в размерах и исчез.

Вышагнув из бездыханного жреца-ягуара, Евгений увидел в глазах хранителей Майятустра-дхьяны волну ужаса – они не верили в то, что он выбрался из ловушки, которую они устроили из мертвого тела. Боковым зрением он заприметил, как самый воинственный из ягуаров бросился на него с ритуальным обсидиановым кинжалом. Решив увернуться, Женька тут же пригнулся, сиганул в сторону, предстал лицом к лицу перед еще одним ягуаром, и вошел в него. Не успевая остановить занесенный для удара клинок, воин вонзил кинжал в грудь своему собрату, а затем с криком кинулся на второго, в которого вселился Женька. И тогда на Евгения напали сразу все хранители Майятустра-дхьяны, так что принимавшие участие в схватке слились в одну многорукую, многоголовую ягуароподобную сущность, совершающую хаотические движения. Женька быстро уворачивался, вселялся то в одного, то в другого жреца, иногда вынужденный причинять смертельные раны. Наконец, он поверг последнего хранителя Майятустра-дхьяны, и из груды все еще падающих тел вышел тот самый ягуар в золотой маске, из рукавов которого несколько минут назад вылетели удушающие ветви.

- Нет, я не могу убить тебя! – взмолился престарелый царь-иерофант, рыдающий от горя, усилием воли удерживая в трясущихся руках нефритовый лук. – Нет, не заставляй меня делать это…

- Никто не заставляет тебя убивать меня, отец… – мелодичным женским голосом ответил Евгений, осознавая, что он стоит напротив верховного жреца в обличии совсем еще юной и нежной девушки-ягуара, в жилах которой текла царская кровь, – просто скажи мне, где укрывается даймон Майятустра.

- Ты не понимаешь!.. Ты ничего не понимаешь! – оранжевые зрачки царя стали бешено вращаться. – Дай мне слово, что не убьешь ее! Дай слово, что моя дочь… моя единственная и любимая дочь наследует престол Нагарасинха!

- Даю слово, верховный иерофант, власть в Нагарасинхе да наследует твоя дочь.    

- Тогда, – и обезумевший царь направил наконечник стрелы себе в сердце, – если хочешь увидеть его, загляни в мой глаз!

Верховный жрец выронил нефритовый лук и рухнул на пол, по которому прокатилась царская диадема. Евгений опустился на колени возле царя. Оглушенный произошедшим, он пытался вникнуть в смысл его последних слов.

- Подвиг твой прославится в веках, учитель Парамаджана! – раздался в опустевшем зале голос кентавра, – или отныне Ваше Преосвященство надлежит к тебе обращаться?

Евгений очнулся и, прежде чем таинственные знаки, начертанные у него на груди, окончательно потухли, в два шага пересек зал суда, снял с кентавра, стоявшего у входных дверей, кандалы, а затем задумчиво наклонил голову.

- Ваше Преосвященство – сказал ты, но разве похож я на жреца?

- О, мудрый правитель Нагарасинха, воистину так! В обликепрекрасной царицы-ягуара ты превзошел всеведающего старца, так скажи сам, как следует тебя называть?

- Даймон Майятустра говорит языком твоим, – упрекнул Фридонисиуса Евгений. – Вижу, ты в замешательстве, потому что не знаешь, как назвать того, кто превзошел великого чародея. Но неужели ты думаешь, что власть верховного жреца и есть то, к чему ведут все дороги? Что ж, мое имя, известное в мире людей, иногда произносится как Йуджин. Думаю, и ты можешь меня так называть, а теперь – идем, нам не мешает взглянуть на царский венец чуть поближе!

И они подошли с кентавром к диадеме царя-иерофанта, лежавшей посреди зала. Девушка-ягуар нагнулась, подняв ее, и Евгений понял, что в навершии клобука был закреплен не турмалин, а демонический глаз. Присмотревшись к полусфере, под которой вращалось око, он заметил внутри холодного зрачка осмысленное движение. Глаз ожил и принялся искать того, кто на него смотрит, так что Женьке невольно вспомнились слова зловещего потустороннего предупреждения:

 

«Каждый, кто борется с чудовищами, должен быть готов к тому,

чтобы самому не стать чудовищем.

И если долго всматриваться в бездну, то и бездна заглянет в твою душу».

 

Перед ними выстилалось пустынное светло-зеленое пастбище, над которым уныло паслись туши пепельных облаков. Сгущаясь вдалеке над склонами темных гор, облака стягивались вокруг мрачной возвышенности, где не было видно ни следов растительности, ни других признаков жизни. Только скалы, густо осыпанные охрой и черной золой, торчали из земли подобно костлявым рукам усопших. Прямой взгляд демонического глаза и вспышка света – последнее, что запомнил Евгений перед тем, как здесь очутиться.И если бы не стоявший рядом кентавр, затаивший дыхание и озирающийся по сторонам, то Женькабы подумал, что перенесся в следующее сновидение, тем более, что он вновь появился в человеческом обличье. Настороженно осмотрев слева от себя русло высохшей реки, тянувшееся безводными изгибами к цепям мутно-оливковых гор, он отправился прямиком к сумрачному холму. Кентавр, сделав за ним несколько шагов, вдруг остановился.

- Странные воспоминания нахлынули на меня, Йуджин, как будто однажды Фридонисиус уже стоял в этой долине: и это вот поскуливание ветра, и это шебуршание змей, – они когда-то мне снились, только раньше я приходил сюда совершенно один.

- Ты начинаешь ощущать свою человеческую природу, о которой я тебе говорил. – Женька показал в сторону холма. – Видишь там, среди скал, лежит тень поваленного дуба? Нам нужно идти туда,Фридонисиус, быть может, там мы повстречаем и твою прежнюю тень.

- Возвращение, да, это вечное возвращение к первоистоку, который есть повторение одного и того же. Не в этом ли весь смысл, не в этом ли истина, сбросившая с себя всякую одежду, манящая нас ко всему греховному, побуждающая к движению во тьме повторенных случайностей? И что есть грех, если мы ходим по кругу вечности, повторяя одни и те же ошибки? Снова и снова хватаем мы то одну, то другую пышногрудую красотку, говоря: ах, наконец-то, это она, непорочная дева! И не замечаем, как в объятиях наших вновь трепещет тьма заблуждений. И есть ли он, грех, коль скоро извечная правда для нас заключается в повторении одних и тех же ошибок, если воистину так целомудренна Истина?

- Важно не то, что проходит, но то, что после этого остается, вот что действительно важно и что поистине неповторимо – ответил кентавру Евгений. – Разные вечности существуют, и не во всякой вечности достижимо всеблагое единение, хотя всякая вечность обусловлена истиной, не будь этой вот пречистой девы, разве мог бы тогда существовать разум? Ведь он, как древо, которое возносится к неисчислимым мирам, но то, благодаря чему оно возносится, это твердь, за которую хватаются его корни.

- Так скажи, что сдерживает духовные сущности от единения с истиной?

- Прежде всего, заблуждение относительно того, ради чего достигается единение, а также заблуждение относительно того, посредством чего оно достигается. И в мире людей есть такие мудрецы, которые учат, как заключить в себе начало и конец, прекратив движение в порочном кругу повторений, но на полпути останавливаются они, ибо останавливаются на окружности. Не догадываясь об истинном начале, они всего лишь перестают ходить по кривой. И наибольшая сложность состоит в том, как пройти оставшиеся полпути, нигде не оступившись. Научись проходить по прямой − и постигнешь свободу от необходимости оставаться постоянно в движении или в неподвижности. Тогда ты уже не собьешься с пути, каким бы он ни был.

- Есть также мудрецы, которые учат, что достижимо лишь приближение к истине. Разве из этого не следует, что нет никакой непорочной девы? – скептически заметилФридонисиус

- Ты прав, есть такие чародеи, которые переворачивают все cног на голову, а с головы на ноги, – согласился Женька. – Всесовершенная истина достигается через недостижение, кто никогда не достигает, лишь тому открывается великая тайна, – такпроповедуют они, направляя чары на то, чтобы обусловленные души никогда не достигли просветления. И среди людей немало тех, кто состязается ради состязания – не ради победы, кто ищет истину ради поиска – не ради познания, кто верует ради верования – не ради обретения мудрости.Так, чтобы о них всегда можно было сказать: вот борец, который состязается, вот мудрец, который ищет, вот верующий, который верует. Но знай – то, благодаря чему возможно это извечное недостижение, и есть непорочная дева, непорочная в силу того, что дурные сущности не могут к ней прикасаться.

- Теперь, когда я узрел в тебе человека, когда каждый шаг возвращает меня к прежним видениям, что-то подсказывает мне, что Фридонисиус стал таким же скитальцем, чтобы вечно скитаться, никогда не достигая цели, чтобы кружить, всегда находясь в половине пути, – промолвил Фридонисиус.   

Евгений понимал, что слова сочувствия ничем не помогут странствующему философу, поэтому некоторое время шел, не произнося ни звука, – ведь непреодолимая любовь к мудрости, как и всякая другая искренняя любовь, страждет взаимности, а не сочувствия, и умение оставлять в покое означает иногда умение оставлять влюбленных наедине. О чем бысейчас ни шептался кентавр со своей возлюбленной, его демоническая природа больше не пугала Евгения, намного страшнее теперь представлялись демонические сущности, населявшие мир людей и убежденные в своей принадлежности к человеческому роду.

Вскоре Женька и Фридонисиус оказались на каменистом холме. В окружении острых скал они вышли на заброшенную дорогу, которая вела к исполинскому дубу, грязно-чернильные корни которого шевелились в воздухе, словно нащупывая струны призрачной арфы. Когда же они подошли совсем близко, то увидали, как над их головами возвышался сам владыка семи миров и семи древних храмов могущественный сиддх Майятустра. Его жестокое, неподвижное лицо, будтослепок, снятый с головы ниневийскогольва, даже в полном спокойствии источало отголоски всех ужасов преисподней. Вместо львиной гривы голову Майятустры венчали десять змей, показавшиеся издали вывернутыми древесными корнями. Если бы не змеи, сползавшие на грудь и плечи Майятустры, обвивавшие ему шею, неспешно исполнявшие угрожающие танцы, можно было подумать, что погруженный в медитацию асур – скульптурное изваяние, охраняющее мегалитические врата, сложенные на самой вершине холма, потому что ноги его, согнутые в сидячем положении, были по щиколотку занесены песком.

- Вот и он, даймон Майятустра, непревзойденный воин и всесильный наместник Сатананты! – пробубнил кентавр, впечатленный кошмарным видом демонического создания.

- Кажется, он спит, – шепотом подтвердил Женька. – Может, навестим его в другой раз?

На одной из четырех рук Майятустры треснул и отвалился слой окаменевший пыли, после чего демон вдохнул полную грудь воздуха, и тонкий слой штукатурки посыпался со всего его тела.

- Для тебя не будет больше другого раза, – медлительно ответил асур благородным мужским голосом, который никак не сочетался с изуверской внешностью Майятустры. – Нет никакой пощады тем, кто нарушает мою глубочайшую аскезу.

- Твоя аскеза заслуживает уважения, могущественный сиддх, но ты стал причиной великой скорби йогина Ашмара, распространяя во всей вселенной зловредное учение Майявидьи.

- Так значит, ты пришел, чтобы сразиться со мной? А-ха-ха-ха, а-ха-ха-ха, – просмеявшись, Майятустра неожиданно серьезным тоном добавил. – Твой вызов оскорбляет меня, человече, как смеешь ты бросать мне вызов? Если йогин Ашмара желает оспорить мое учение, почему не явился сам, почему послал человека?

- Пророчество, ты совсем забыл о пророчестве, Майятустра, – на стершихся каменных ступенях, ведущих к вратам, появился йогин Ашмара в облике старца, одетого во все белое. – Ведаешь ли, зачем Сатананта оставил тебя охранять эти развалины? Ох, да, это очень древняя легенда, мало кто о ней слышал, кое-кто, может быть, еще сумеет ее пересказать, но лишь немногие могут о ней рассказать.

Призадумавшись, Майятустра сложил все четыре руки на широкой груди, поглаживая одну из своих змеиных голов.

- Рассказывай, почтенный старец, мне некуда спешить.

- В былые времена, задолго до великого затмения, решили высшие сущности заглянуть в воды океана причинности, дабы узнать, чему надлежит статься в грядущих временах. И открылось им дурное знамение, что один из богов, самый старший среди всех проявленных сущностей, великим обманом овладеет высшими и низшими мирами, так что Истина, Справедливость, и Равновесие будут убывать, и даже до тех пор, пока непреложные нравственные законы не будут сокрушены в конце времен. Когда же волны морской пучины стихли, а небесная твердь расступилась, то вышел из нее необыкновенный жеребец, имевший над головой малый рог. Мудрейшие из богов восприняли это как знак утешения, ибо только тем рогом можно было уязвить коварного клеветника Сатананту, который вознамерился подменить своей самостью Непроявленного Всевышнего. Прознав об этом, Сатананта потребовал принести жеребца в жертву, так, чтобы рог жеребца не мог возрасти и окрепнуть. Обнаружив, что жеребец растет слишком медленно, и целой эпохи не хватит, чтобы он возмужал, разве могли младшие братья ослушаться старшего? Тогда бог ритуального мастерства воспользовался оговоркой Сатананты, укрыв неокрепшего жеребца от старшего брата. И потому в свирепую ярость пришел Сатананта, узнав, что обряд жертвоприношения был проведен в его отсутствие, и расчленил своего брата, отрубив ему голову.

- Позволь тебя перебить, мудрый йогин, слова твои и мысли разнятся, ведь ты хотел объяснить, зачем властитель обусловленных душ оставил меня охранять каменные врата? – напомнил Майятустра.

- Что ж, взгляни на эти врата, должно быть, тебе известно, что у них два лица, две дороги сходятся здесь, и каждая из них длинною в вечность. Никто не проходил по ним до конца, название же у ворот написано наверху: «Нимешта». Знаешь ли, что Мгновеньем боги древности называли человека? И что это значит: человек откроет врата, Мгновение и есть то, что может пройти оба вечных пути – позади и впереди себя. Да, именно так был спрятан когда-то от Сатананты тот необыкновенныйжеребец. Он и поныне сокрыт во вратах, и поэтому наложены были чары, чтобы ни один человек не мог сюда проникнуть.

- Ты умеешь убеждать, йогин Ашмара. Да будет так, если этот человек хочет, чтобы я с ним сразился, я сражусь с ним, но как мы будем биться, зная наперед, что одолеть меня ему не под силу? Майятустра убивал тысячи и тысячи воинов света, но никогда не сражался с теми, у кого не было ни единого шанса на победу. Если ты действительно мудр, почтенный старец, ты должен знать, что любой человек супротив бессмертного асура все равно что назойливая муха, попавшая в мед. Скажи, убивая муху, разве сражением называют это люди?

- О твоей, Майятустра,беспримерной доблести в ратных делах я наслышан; ты один сокрушил несметные фаланги лучших воинов Бхатхиратха, окружившие твое войско, вырвав сам у себя третье око, из которого излилась разрушительная энергия космоса. Если бы не твое мужество и самопожертвование, никогда бы овладел даймон Сатанантаэтим миром. Но другие времена вспоминаются мне, времена богов, сошедших в материальную вселенную, чтобы соревноваться в аскезе, бороздить морские волны, воздвигать горы и населять девственные леса. В ту эпоху индиговая планета приревновала бога морских глубин к своей сестре, пинковой планете, окрасила себя в ее цвет и вступила в тайную связь с богом, от которой родился веселый карлик Читха. Но прошли века, и Читха влюбился однажды в сумрачную Винайя-деви, которая отказалась принять его в свои мужья, потешаясь над его ростом. И тогда карлик обратился за помощью к богу мудрости, жившему на вершинах Снежных гор, и тот подсказал ему способ, как стать могущественным великаном. Для этого, сказал он, надлежит тебе совершить великое множество добрых дел. Поблагодарив бога мудрости, карликЧитха пошел странствовать по свету, творя благо каждому нуждающемуся. И с каждым добрым делом он возрастал все больше и больше, пока не стал самым великим сиддхом среди асуров. Ты задал мне вопрос: как тебе биться с человеком, чтобы он имел шанс на победу? Что ж, думаю, будет достаточно, чтобы вы померились ростом, ведь тем карликом был когда-то ты, владыко Майятустра.

- Как ты узнал об этом,премудрый Ашмара? После битвы с Бхатхиратхом не осталось никого, кроме меня самого, кто мог бы помнить об этом! Давно Майятустране испытывал столь сильного удивления. Хорошо, я буду состязаться с этим человеком, но, прошу, ответь еще на один вопрос: почему сумрачная Винайя-деви так и не полюбила карлика Читху, который стал самым могучим асуром? Когда к нему пришло осознание, что Винайя-деви все равно не любит его, великое отчаяние и горе навсегда разбили ему сердце, так что оно перестало быть восприимчивым к добру.

Мудрый старец вздохнул, покачал головой, разгладил длинную седую бороду, а затем произнес:

- Спросил ты у бога мудрости как стать великаном, а не как добиться ответной любви Винайя-деви, в том была твоя ошибка, Майятустра. Приступим же к состязанию, – обратился старец к притихшему Женьке, который представить себе не мог, как будет состязаться с Майятустрой, но целиком полагался на свое сновидение, в котором одно за другим следовали необыкновенные чудеса. – Если ты готов, Парамаджана, то начинай первым.

- Прости, почтенный йогин, но что мне следует делать, ведь я никогда еще не принимал участие в состязаниях сиддхов, – Женька покосился на демона Майятустру, который самодовольно поставил нижнюю пару рук себе на бока, и добавил, –впрочем, я всегда готов оказать сопротивление злу, сколь бы великим ни было его проявление.

- Тогда постарайся расслабиться, Парамаджана, – старец прикрыл ладонью Женькины глаза, а затем сделал ему по лбу легкий щелчок. – Вот так, а сейчас вспоминай добрые дела, которые были совершены тобой из искренних побуждений.

Поначалу в памяти у Женьки вспыли детские его воспоминания о том, как он кормил бездомных животных, отчего границы его тела вдруг обмякли, потом в голове у него долго мелькали многочисленные шалости, хотя нет, он вспомнил, как однажды вступился за слабого – и тут же по всему его телу словно растеклись разноцветные узоры. Они растекались снова и снова, всякий раз, как только он вспоминал добрые дела, даже если они были совсем незначительными. Вскоре Женька решил проверить, как продвигается состязание. Он открыл глаза и не смог узнать местность, потому что каменные врата, кентавр, йогин Ашмара, – все куда-то пропало. Перед ним в той же надменной позе сидел лишь демон Майятустра, хотя он был не таким огромным, как прежде. Опустив голову, Женька уткнулся в верхнюю перекладину ворот, которая находилась где-то на уровне живота, а там, внизу, у подножия врат, он увидел бородатого старца ростом, никак не выше колена, а по другую сторону Фридонисиуса, который, подняв голову, радостно провозгласил:

- Человек по имени Йуджин, не считая змеиных голов, ты выше, чем даймон Майятустра!

- До сих пор я состязался с тобой сидя, человече, – проговорил Майятустра  медным голосом.– Посмотрим же, на что ты способен, если я встану в полный рост.

Земля под ногами Евгения задрожала – то поднялся могущественный сиддх Майятустра, и поднялся он так, что тысячекратно увеличились его размеры. Чудовищные его змеи нависли над всем горизонтом, поблескивая чешуей, как самые противоестественные и страшные тучи, затаившие в себе грозовые разряды. Евгений и его спутники оказались как бы на дне глубокого каньона, которым были пальцы левой ноги Майятустры. Величайший из асуров, казалось, заполнил собой все пространство от земли до неба, и даже самые высокие облака всего лишь касались его могучих плеч. При виде подлинного обличья Майятустры, стало ясно, что никаких добрых дел человека не хватит, чтобы сразиться с ним.            

- Он слишком велик, почтенный йогин, кажется, ты ошибся – я не тот, кто в состоянии одолеть даймона Майятустру, – едва сдержав волнение, обратился Евгений к стоявшему внизу старцу.

- Ты ошибся – я не тот, – повторил седовласый старец, который, похоже, не заметил никаких изменений в ландшафте, произошедших в ходе состязания. – «Ты – другое я», вот что было начертано на скрижали просветления – этого недостаточно,Парамаджана. В мирах, захваченных демоническими сущностями, прежде всего, важно понять «Другое». Ты знаешь, в чем состоит это «Другое»?

Евгений напряг слух, надеясь услышать подсказку, но строптивый старикашка смолк – в самый неподходящий момент, потому что с неба спустилась змея, разинувшая пасть таких размеров, что в ней уместился бы целый город Нагарасинх со всеми  его обитателями. Гигантская космическая змея, с помощью которой Майятустра хотел учинить расправу над нарушителямисвоей аскезы, напомнили Женьке легенду о дервише, придумавшем шахматы: вот если бы ему сейчас увеличиться в размерах, как тот амбар, где предполагалось хранить двадцатизначное число зерен! Не успел он об этом подумать, как над каменными вратами золотистыми лучами засверкало невесомое пшеничное зернышко. Женька, не раздумывая, подставил под него ладонь и поднес ко рту, услыхав напутственные слова йогина Ашмара:

- Помни о «Другом», Парамаджана, только так ты достигнешь всеблагого единения, избежав погружения в состояние, называемое Майявидьей.

То, что произошло дальше, было похоже на сон, увиденный во сне. Ощутив дуновение пламенного ветра, астральное тело Евгения вознеслось в радужные слои атмосферы, растекаясь по небу, словно капля акварельной краски, соскользнувшая с кончика кисточки в кристально чистую воду. И в этой краске смешалось все. Он перестал чувствовать себя, он зараз чувствовал все десять тысяч вещей, все десять тысяч дорог, все десять тысяч сущностей. И это он был тем царем-иерофантом с головой багиры, и это он был той девушкой-ягуаром, которой предстояло стать правительницей Нагарасинха, а затем непостижимо для всех родить человеческого сына. И сам город Нагарасинх, и нефритовый лук, и бездонное море, и высокие скалы с самоцветными каменьями, – все они обладали теми же свойствами, которые были присущи его разуму, которые и были его разумом. О чем бы он ни подумал, куда бы ни устремил взор, – он был везде, но не всегда – он был всегда, но не везде. И даже демон Майятустра

Да, и даже демон Майятустра, увидевший над двумя разноцветными планетами северное сияние в образе человека, – это тоже был он, Евгений, точнее, это была его тень, пожелавшая слиться с астральным телом человека, дабы расширить свое влияние, усилив учение Майявидьи ментальными образами всеблагого единения.

- Ты и я, мы одно и то же, – шептали десять змеиных голов Майятустры, – мы неотличимы друг от друга, ты – всего лишь другое я, мы одно и то же…                  

Околдованный сиддхом, Евгений утратил способность сопротивляться его воле, недавнее предостережение Ашмара о том, что в демонических мирах важно помнить, насколько тыдругое я, почти стерлось из памяти. Тем не менее, демон не сумел этим воспользоваться. Когда Майятустра овладел астральным телом человека, то неожиданно для себя ощутил, как сгусток света, исходивший от несметного числа обусловленных сущностей, устремился в него через человеческую оболочку. Вобрав в себя этот свет,  могущественный асур, невосприимчивый к добру, попытался его исторгнуть, но вместо этого он развоплотился в забавного карлика. Того самого карлика, который теперь бегал вокруг смеющегося йогина Ашмара.

- Ха-ха, я знал, что у тебя получится, – молвил старец, глядя на небо и улыбаясь сквозь седую бородку. – Ты постиг «Другое», Парамаджана, теперь ты можешь следовать дальше.

- Как же врата? И заточенный в них необыкновенный жеребец? – мысленно спросил его Женька.

- Не беспокойся об этом, Парамаджана, человеческой сущности твоего проводника вполне достаточно, чтобы снять печать, затворившую эти врата от начала мира. Ведь это он сумел отыскать их, не так ли?

Старец с одобрением кивнул Фридонисиусу, и тот, оглянувшись, поднялся по ступеням древних врат, возвышавшихся над пустынным холмом. Посмотрев на ожившие базальтовые колонны, испещренные непонятными знаками, кентавр вошел во врата – и с другой стороны портала вырвался конь.

Никто никогда не видел его раньше, от него исходила волна времени, сама череда эпох, в продолжение которых его удерживало заклятье. Он был словно облачен в белую попону из чистого света, которая развевалась на скаку длинными полосами. Погарцевав у ворот, он поскакал во весь опор в поле, безумно изогнув шею, испытывая неведомое раньше чувство высвобождения. В глазах старика Ашмара заблестели слезы счастья – и Евгений, продолжавший растворяться во вселенной неуловимым реликтовым излучением, уже знал почему. Ведь это он и был тем богом ритуального мастерства, которого разрубил бесконечноголовый Сатананта за сокрытие необыкновенного жеребца, и это он был той скрижалью просветления, и богом мудрости, жившим на вершинах Снежных гор, и это он был тем одиноким сфинксом, который тысячи лет хранил в себе тайну священного пророчества.      

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка