Проза

 

 

 

 

Эпизод двадцать третий

Незримый Коллегиум. Librum M

 

 

В небе раздавались гулкие, трескучие раскаты грома. Крупные капли дождя ударяли в мостовую, разлетаясь мелкими брызгами от ручейков, быстро собирающихся в лужицы. Он не понимал, как сюда переместился... Кажется, это произошло после неожиданной темноты во сне про небесный остров, на котором жили философы. Точно, всего мгновение назад он разговаривал с ними — Боже, так он общался с самим Павлом Флоренским! А с ним был еще один философ, но Женька уже не мог вспомнить его имя. Под проливным дождем он продвигался по темному переулку, не имевшему названия. На мокрых стенах домов не было видно ни номеров, ни обозначений улицы, но его беспокоило вовсе не это.

Ему хотелось сохранить в памяти предыдущий сон, пока от него оставались хотя бы смутные обрывки фраз, мыслеобразов, впечатлений. Он знал, что если их не восстановить сейчас, то после пробуждения он окончательно их забудет. Решив поскорее укрыться от дождя, он подбежал к арке, зиявшей над переходом между домами, но в темноте перехода уже стоял какой-то человек, надвинувший на глаза широкополую фетровую шляпу с загнутыми полями. Тогда Евгений повернул назад, чтобы подыскать для себя другое укрытие, но человек окликнул его:

— Женэ? Ты меня узнаешь?

«Женэ»… именно так в одном из сновидений его называл Ренэ Декарт, но, судя по голосу, это был совсем другой человек. Евгений не мог поверить, что это был Ренэ — тот самый выпускник Королевского колледжа, с которым он посетил загадочное собрание ученых. Приглядевшись к лицу стоявшего в тени арки пожилого человека, он угадал некоторое сходство с Декартом, хотя седая бородка и вкрадчивый шепот совершенно не сочетались с привычным для него образом.

— Месье Ренэ? — спросил Евгений, чтобы удостовериться в своей догадке.

— Ты меня помнишь? Это хорошо, очень хорошо. Он уже являлся к тебе?

— Кто? — растерялся Женька.

Впрочем, Евгений быстро сообразил, что речь шла о Люцифере, и тут же вспомнил предыдущие события сна, оборвавшегося как раз после упоминания о незримом братстве, хранившем некую книгу.

— Падший ангел света, вот кто! — устрашающе выпучив глаза, прохрипел Декарт, машинально потянувшись к рукоятке шпаги.

— Думаю, являлся, так сказать, под видом кардинала Мазарини, — ответил Евгений, решив не упоминать про Лючию, потому что престарелый Декарт был явно не в себе.

— Ты был у него в библиотеке? Все сходится, да, все сходится… — твердил Декарт, вращая глазами как сумасшедший. — Он хотел, чтобы ты вернул ему «дыню», не так ли?

— «Le Melon», кажется, не дыня, — сообщил Евгений. — Насколько я понял, это античный трактат или книга, которая очень нужна Люциферу, но это все, что мне удалось выяснить.

— Ты неплохо поработал, — одобрительно кивнул Декарт. — Как ты, наверное, уже догадался, таинственный иностранец, отправивший мне «дыню», был Люцифером. По счастливой случайности я забыл сверток на собрании незримого братства. Иначе, я бы стал таким же сотрудником Люцифера, как библиотекарь Джулио Мазарини.

Гроза стихла, над крышами домов заблестели редкие звезды. Ренэ Декарт приподнял кончик шляпы, чтобы взглянуть на небо. Евгений смотрел на Ренэ Декарта с надеждой, что тот ему все объяснит.

— Твоя голова готова взорваться от вопросов, она как пушечное ядро с дымящимся фитилем, который вот-вот догорит, — пошутил Декарт, продолжая разглядывать на небе звезды, среди которых мелькнула полоса метеора. — Когда-то ты побывал в моем сновидении. Будем считать, что теперь я совершаю ответный визит. О, я смотрю, на этот раз ты успел переодеться!

Ренэ Декарт, озираясь по сторонам, выбрался на тенистую улочку. Евгений тоже вышел из укрытия, обнаружив себя одетым в средневековые студенческие хламиды, не очень удобные, но зато не такие броские, как вычурный парадный костюм месье Декарта. В полумраке лунного света на нем можно было разглядеть роскошный пурпур мантии, бежевый колет с пышным воротником, бархатные шаровары с бантами чуть ниже колен и помпезные замшевые ботфорты, поверх которых были выпущены белоснежные кружевные отвороты.

— Но причем тут «дыня»? — не выдержал Евгений, задав недоуменный вопрос в спину идущего впереди Декарта.

— Даже не знаю, с чего начать, конец одной истории становится началом другой… — по-философски произнес Ренэ.

— Может быть, с тамплиеров?

— Ах, да, тамплиеры, — спохватился Декарт. — Кое-кто из первых рыцарей Храма даже свое имя не сумел бы прочесть, когда к ним попали все эти манускрипты. Пыльные кучи свитков, гностических текстов, толкований, географических карт, чертежей и долговых книг, конечно. Они могли сжечь всю эту ересь, ведь они надеялись найти несметные сокровища царя Соломона. Но они стали учиться, переводить непонятные закорючки, собирать крупицы знаний по всему миру. Они поняли, что знания важнее сокровищ. Так они и открыли великую книгу… 

— Образ проявленной тьмы? — спросил Евгений, чтобы показать Ренэ, что ему тоже кое-что об этом известно.

— Да, так называемая Librum M., книга книг, — с видом знатока произнес Декарт. — Она же тьма, скрывающая свет.

— И тебе ее подарил Люцифер?! — пораженно воскликнул Женька.

— Нет, конечно, книгу книг невозможно подарить, ведь она содержится всюду, во всех книгах. В этом смысле «Le Melon» всего лишь ее частица, один из отрывков Апокалипсиса. Да, пилигрим Женэ, образ проявленной тьмы содержится не только в чернокнижных трактатах. Больше всего тамплиеров занимало толкование библейских пророчеств, и однажды они решили, что сами будут их исполнять. Они обнаружили, что христианские тексты и первоисточники можно использовать для борьбы с христианством. «Ad Melonem»... тьма, из которой в конце времен должен явиться свет.

Декарт приподнял руку вверх, и Евгений заметил над воротами ближайшего дома маленькую дыню, подвешенную, словно цеховой знак ремесленников или секретное послание, предназначенное для посвященных. Откуда и когда появилась эта дыня, он понятия не имел, но она висела здесь неспроста. 

— По преданию на этой тихой улочке тамплиеры прятали свиток Откровения, написанный рукой самого Иоанна Теолога. Реликвия хранилась в храме Михаила Архангела, в ковчеге, имевшем форму дыни. Смекаешь, почему именно здесь, на этой неприметной улочке, зародилось Богемское братство?

— Так мы находимся в Праге?

Вместо ответа Декарт предпочел сам спросить у Женьки:

— Говорят, слово «прага» означает «порог»?

— Да, так называют каменистое русло реки, — заметил Евгений. — Говорят, Пражский Град получил свое название от порога Влтавы.

— Все верно, — согласился с ним Декарт. — Хотя некоторые алхимики, приближенные ко двору пфальцграфа, уверяли меня, будто место это всегда было священным, оно всегда считалось порогом… между мирами.

В подтверждение этих слов пространство близ Картезия вдруг потекло, задрожало разноцветным маревом — и рядом с ним, а может, сквозь него, прошли три господина. Один из них был в сером сюртуке с черными лацканами и указывал тросточкой на дорогу впереди себя. Женька отлично помнил черты лица этого господина в сюртуке и мог поклясться, что перед ними промелькнул дух Петра Ильича Чайковского! Ренэ Декарт приложил палец к губам, призывая Евгения к молчанию.

— Только тише, он любит здесь прогуливаться по ночам, — прошептал Декарт, провожая композитора взглядом, словно знал его лично. — Музыка сфер, она пронизывает весь этот космос, где-то это пастуший рожок, а где-то оркестр, и Прага как раз такое место, где звучит целая симфония. Прислушайся к этой тишине, Женэ, и ты услышишь ее звучание даже внутри своих мыслей.

— Кстати, о мыслях, — Евгений вспомнил вопрос, который задавал Ренэ еще в первую их встречу. — Ты ведь тогда так и не ответил, почему человек не перестает существовать, хотя во сне он временно утрачивает способность мыслить?

— Ты все-таки это запомнил, да? — хитро прищурился Ренэ. — Ладно, после того сновидения меня самого очень долго терзали вопросы, на которые не было ответов. «Cogito, ergo sum» — один из них. Много лет я посвятил поиску философского метода, который бы исключил допущение ошибок, и, смею тебя заверить, достиг на этом поприще ощутимых успехов. Истина существует хотя бы потому, что существую я, мое существование и есть для меня безусловная истина. Но если во сне я могу существовать бессознательно, не имея собственных мыслей, то как определить, что мыслю именно я? Может быть, на самом деле это ты мыслишь. Ты мыслишь, а я существую! Понимаешь?

Евгений усмехнулся над каламбуром Декарта.

— То есть ты поставил под сомнение даже положение «я мыслю»?

— Интуиция не может быть основана только на существовании нашего ego, она непрерывно связана с интуицией других res cogitans. Августин Блаженный изрек максиму: «Сомневаясь во всем, я не сомневаюсь лишь в том, что я сомневаюсь». Ты только вдумайся, Женэ, это же мой метод! Как Августин Блаженный мог использовать метод Декарта прежде Декарта? Те же мысли, те же самые чувства в несколько иной композиции может испытать кто угодно. Когда я принимаю за исходную точку интуиции только положение «я мыслю», то уже пропускаю звенья многих других мыслительных цепей, в которых мыслю не только «я».

— Выходит, если я в чем-то сомневаюсь, если моей интуиции недостаточно, чтобы установить истину, сознание обращается к интуиции других мыслителей? — попытался обобщить его слова Евгений. — Следовательно, всякое мышление содержит интуитивную связь с другими res cogitans, и наш разум существует как вложенный образ такого коллективного сознания, как нейрон одного и того же мозга, пребывающего в разных эпохах, в различных когнитивных состояниях.

— Другие полагают, что коллективное сознание лишь моделируется нашим воображением, но что это меняет, если сумма воображаемого нами формирует единую ткань мышления, пространство сознания, в котором движутся все языки, в котором живут все образы.

Ренэ Декарт важно поправил шляпу, посмотрев на Женьку немного раскосыми глазами:

— В этом пространстве все было бы прекрасно, если бы в нем обитали только такие res cogitans, которые направляют нас к истине. Однако в нем обитают и другие сущности...

— Такие, как Люцифер?

— Дьявол, сатана, Люцифер… Как бы их ни называли, их воздействие обращает разум ко лжи.

Они подошли к концу улочки, туда, где тени от домов, надвигаясь друг на друга, образовали непроницаемую тьму, в которую нырнул Картезий. Евгений уперся руками в холодную кирпичную стену перед собой. Ощупывая ее руками, он подумал было, что Ренэ прошел сквозь нее, но вскоре обнаружил в кладке секретный проход. Выбравшись на другую сторону улочки, Евгений встал рядом с философом, который тихо глядел на часовою башню и безлюдную площадь, пересеченную лентой серебристого тумана. Позади тумана, на фоне звездного неба, громоздились мрачные шпили готической церкви. 

— Все, как тогда… — вздохнул Декарт, погрузившись в воспоминания. — После сражения у Белой горы я представлял, как наши доблестные солдаты пройдут победоносным шествием по площади Града. Но что я увидел? Мародерство, насилие, святотатство. Вот оно подлинное лицо войны! После этого военная служба меня больше не прельщала. К тому же, она была только прикрытием для выполнения главной моей задачи, я должен был разыскать членов тайного братства Розы и Креста.

— Незримое братство, на собрании которого мы с тобой побывали?

Декарт высоко приподнял дугообразные брови, не зная, как ответить на Женькин вопрос. Не придумав ничего подходящего, он сказал то, что считал более всего близким к истине:

— До того, как найти следы братства в Праге, я уже был новицием Общества Иисуса. Да, я был иезуитом, дорогой Женэ, — признался Ренэ Декарт. — Мне поручили найти это братство и влиться в него, это было мое задание.    

На площади сквозил ночной холодок, Декарт, приблизился к астрологическим часам на башне у городской ратуши и стал изучать циферблат с зодиакальным кругом и миниатюрным солнцем, которое находилось внизу, указывая на двенадцать часов пополуночи.

— Пражский Horologium, — произнес Ренэ на латыни с легкой примесью французского. — Одни по нему определяют время, другие пытаются угадать судьбу, но мастера, создавшие Орлой, видели в нем мистический план божественного амфитеатра. Если бы с минуты на минуту в нем началось представление, ты бы согласился принять участие?

Предложение Декарта принять участие в каком-то мистическом представлении вызвало у Женьки смятение. Можно ли было вообще ему доверять, если он, будучи католиком-иезуитом, вел двойную жизнь, имея сношения с учеными-протестантами.

— Надеюсь, это не шабаш ведьм? 

— О, нет, конечно же, нет! — Декарт повел кистью руки, словно отгоняя мух. — Незримый Коллегиум ничем подобным не занимается, хотя, по моим наблюдениям, все ученые в некотором роде занимаются чертовщиной.

Внезапно посреди ночи на Пражских курантах задвигались кукольные фигурки. Переворачивая песочные часы и дергая за шнурок колокола, вдруг ожил скелет, от которого отвернулся суфий, играющий на мандолине, эгоцентричный нарцисс смотрел на себя в зеркало, а вечный жид позвякивал мошной с монетами. На дальних подступах тына послышался резвый стук копыт по брусчатке, и к часовой башне подъехал экипаж, запряженный четырьмя лошадьми вороной масти. Двое кучеров наверху кареты были одеты в маскарадные костюмы. Тело одного было обмотано бинтами, подобно мумии. Второй держал длинные розги и был одет в мантию доктора Шнобеля, из-под шляпы которого торчал босхический птичий клюв. Тут же с задних приступок спрыгнули еще два пажа, которые элегантно отворили дверцы кареты. В свете фонаря Евгений успел различить, что голова одного пажа была собачьей, а другой корчил рожицы мордой обезьяны.

Ренэ Декарт, сняв шляпу, забрался в салон, обитый тисненым бархатом, и одернул ширму над окошком.

— Кажется, это за нами. Боишься? — ободряющее улыбнулся он. — То ли еще будет!

Расположившись возле окна, чтобы отслеживать путь, Евгений услыхал позади кареты собачий вой — и экипаж покатился по улочкам ночного Града, между тем Ренэ Декарт продолжил свой рассказ:

— Мне не о чем сожалеть, — после небольшой паузы сказал он. — Твое предсказание сбылось, люди запомнили меня как ученого, хотя всю мою жизнь я был солдатом. Мне выпало жить в довольно скверные времена, заниматься наукой ради шпионажа и шпионажем ради науки. При этом я умудрился никого не предать, некоторых даже удавалось спасти. Здесь, в Праге, я надеялся добиться встречи с Вацлавом Будовцем, влиятельным деятелем Богемского братства, как о нем отзывался один книгоиздатель из Ульма. Была надежда, что казнь столетнему старику заменят на заточение в тюрьме, ему ведь и так немного оставалось. Но страх перед новым восстанием взял верх, вдохновителя повстанцев трусливо казнили, так и не установив круг лиц, стоявших за движением, охватившим всю Европу. Тогда Общество Иисуса разыграло весьма опасную, как я затем понял, инсценировку. По моему возвращению в Париж братья-иезуиты распространили листовки и пустили слух, что я, мало кому известный ученый, был принят в незримое братство, и тамплиеры на это клюнули, они приняли меня за своего.

— Тамплиеры? — переспросил Евгений, не совсем понимая, о каких тамплиерах идет речь.

— Тайные общества, продолжавшие их дело, — поправился Ренэ. — Но дыма без огня не бывает, девять великих рыцарей Храма продолжают существовать как ментальный эгрегор всех иллюминатов. По сути, это такое же незримое братство, но у них одна цель — уничтожение всех народов, языков и культур. В отличие от фанатичных католиков, считавших убийство гугенотов богоугодным делом, я понимал, что протестанты были только пешками в руках игроков, которых на шахматной доске никто не видел. Можно сказать, я был двойным агентом, вел переписку с иезуитами, установив весьма доверительные отношения с видными протестантами, и я помогал им по мере своих возможностей. Поверь, если бы при дворе принцессы Пфальцской служил другой иезуит, война бы продолжалась еще дольше.

За окошком кареты проплывали извилистые пражские улочки, освещенные масляными лампами и населенные безмолвными призраками, которые то возникали, то затухали в пространственно-временных потоках, теряясь где-то в темноте безвременья. Мрачный экипаж, запряженный четырьмя лошадьми, проехал под воротами черной башни и покатился дальше, вдоль по мосту через Влтаву. Тревожный ветерок то и дело задувал в окошко кареты. Из уст астрального духа исторические события звучали, конечно, очень зловеще, но в них присутствовала связанность, которая вымарывалась из текстов официальной историографии, которой как раз не хватало, чтобы не только зубрить историю для сдачи экзаменов, но и кое-что в ней понимать. Хотя именно в понимании истории меньше всего были заинтересованы те, кто эту историю создавал, кто чутко за ней следил, время от времени ее переписывая. 

Наконец, карета остановилась, дверцы отворили два жутких пажа, и Декарт выбрался из салона, разгладив камзол перчаткой и надвинув на брови серую шляпу с пышными страусиными перьями.

— Мы уже приехали? — спросил Евгений, выпрыгивая за ним из кареты.

— Нет, дальше будем передвигаться пешком.

Декарт взял из рук человека-обезьяны горящий факел и пошел по узкому коридору улицы, освещая дорогу между стенами домов. Затем они прошли по унылому саду, встревожив своим появлением стаю ворон, вспорхнувших с деревьев. Обошли крепостные стены, ряды дворцовых построек и оказались возле готического собора с капеллами и двойными аркбутанами, которые опоясывали главный неф подобием изящной зубчатой короны.   

— Пражский собор святого Вита, — Ренэ обвел рукой храм и высокую колокольню. — Возведен на капище славянского бога Свентовита. Не спрашивай, как в названии католического собора сохранилось языческое название, я сам этого никогда не понимал.

— Ты знаешь верования древних славян? — удивился Евгений.

— В молодости я был очень любознательным, вообще-то, как всякий ревностный католик, я питал отвращение ко всем этим сарматам, скифам, венедам, и славян относил к таким же варварским племенам, — Декарт испытующе взглянул на Евгения. — Позже выяснилось, что в незримом братстве считают иначе. Мой друг Парацельс отождествляет славян с народом, жившим в легендарной Гиперборее. Он полагает, что культуры древних греков и славян переплетались задолго до распространения христианства. Ему же принадлежит пророчество о кресте, который воссияет над страной гипербореев. Среди розокрестных братьев есть разногласие, следует считать гипербореями какой-то один народ или это группа народов. Но то, что гипербореи не вымерли, с этим согласны все незримые.

Декарт остановился у подножия колокольни собора. Придерживая шляпу, он посмотрел вверх, Женька тоже задрал голову, различив в темноте остроконечные башенки.

— Нам туда! — Ренэ пригладил седую бородку и указал вертикально поставленным большим пальцем на колпаки крыш.  

— А что за пророчество? Если не ошибаюсь, Нострадамус в твоем сне тоже говорил о каком-то Розовом Кресте, восходящем над страной гипербореев.

— Ах да, те странные голоса! — по-старчески рассмеялся Декарт. —  Они меня больше всего напугали, так что я почти ничего не запомнил. Но если кто-то говорил о Розовом Кресте, то это наверняка был Мишель! Да, это его словечко… Он лучше всех знает, как тамплиеры используют пророчества в своих грязных политических играх. Каждая эпоха меняет созвездие, от которого ведется отсчет астрологического года. По периодам предварения равноденствий можно вычислить страну, с которой будут связаны те или иные ключевые события. В прошлые эпохи это был Египет, Вавилон, Иерусалим, Рим, весь последующий период будет связан с северной страной, которую мы называем Гипербореей, там определенно что-то будет происходить…

— И поэтому… — недоуменно прошептал Женька. — Поэтому каждые сто лет тамплиеры пытаются захватить Россию? Чтобы в течение целой эпохи оказывать влияние на весь мир?

— Вот именно, я же говорю тебе, они используют пророчества для достижения мирового господства, и они не остановятся ни перед чем! Сам посуди, в какой опасности находится земной мир.   

Из-за пазухи Ренэ вытащил связку отмычек и ключей весьма причудливой формы, выбрал крючок-отмычку и навалился на входную дверь, за которой показалась длинная лестница, ведущая на верхние этажи колокольни.

— Все-таки не могу понять, на чьей ты стороне, — продолжил разговор Евгений, начав подниматься по лестнице. — Как католик-иезуит, ты, вроде бы, осуждаешь деятельность тайных орденов. В то же время сам являешься розенкрейцером, то есть без пяти минут тамплиером.

— На чьей я стороне? — усмехнулся Декарт. — А почему я должен быть на чьей-то стороне? Я стараюсь быть на стороне Разума, но когда вокруг безумие, я предпочитаю быть сам по себе. На первых порах палестинские рыцари были романтиками, христианскими идеалистами, которым бы в голову не пришло плести темные интриги. Но постепенно, обретая сакральную и мирскую власть над народами и царями, тамплиеры попали в зависимость от демонических сил. В каком-то смысле ученое братство Розы-Креста задумывалось как возвращение к идеалистическим традициям, но тамплиеры сразу их взяли в свой оборот. Когда я по-настоящему сблизился с розенкрейцерами, то узнал, что неуловимые заговорщики, за которыми мы, рядовые иезуиты, гонялись по всей Европе, были очень даже видными людьми. Некоторые занимали в Ватикане весьма высокое положение. Орден Храма, который считали давно уничтоженным, оказался куратором всей международной политики от протестантов до Апостольского престола в Риме. 

— Войну с протестантами вели те же рыцари Храма, которые были инициаторами протестантского движения? Но это же абсурд, для чего им это?

— Им неважно, кто победит в войне, главное — чтобы народы воевали, чтобы одна культура уничтожала другую. Во время войн они поддерживают и тех, и других, получая контроль и богатства, которые не снились царю Соломону. Вот тогда-то мне и открылась истина… миром правит древний змий, и этот змий кормится собственным хвостом. Когда заговорщики узнали, какими сведениями я располагаю, они подбросили протестантам донесения, написанные мной для Общества Иисуса. Видишь ли, Женэ, эти донесения мог раздобыть только иезуит, так что тамплиеры были даже среди нас.

— И что было потом?

Ренэ Декарт передал Женьке факел и продемонстрировал отвратительный трюк. Он сдавил ладонями скулы и отделил свою голову от туловища, продолжая при этом говорить:

— Если бы истина была распутной девкой, думаю, она бы не лишала головы каждого, кто узрит ее без одежд.

Евгений чуть не выронил факел, содрогнувшись всем телом.

— Умоляю тебя, верни ее на место!

Декарт осторожно соединил голову с телом и взял факел из рук Евгения.

— Меня ожидала та же участь, что постигла Вацлава Будовца, он был умным. Думаю, он тоже догадался, как тамплиеры обвели вокруг пальца Богемское братство. Протестанты были везде, а кто больше всех пострадал? Правильно, чехи! 

Так они миновали комнату с массивным колоколом и продолжили подъем по крутым ступням. Было видно, что каждый шаг по лестнице был для Декарта довольно обременительным, отдыхиваясь, Картезий продолжал ворчать о своей участи:   

— Иоанн Креститель разве не поплатился головой за то, что узрел неприкрытую истину? Иродиада с Саломеей ни о чем тебе не напоминают? — переведя дух, философ остановился посреди лестницы.

Евгений лишь пожал плечами, глядя на лицо Декарта, освещенное неровным полыханием пламени.

— Не знаешь, почему безумные менады оторвали голову Орфею? — продолжал задаваться вопросами Ренэ. — Почему черная богиня Кали танцует с отрубленной головой демона? Я-то думал, ты уже начинаешь кое в чем разбираться. Истина, друг мой, не может открываться каждому встречному, она семью оболочками тайны покрыта. Наверное, поэтому она иногда отбирает разум, а иногда прихватывает и голову в придачу.

Напустив страху, Декарт расхохотался, и Евгений узнал, наконец, за старческими повадками того самого Ренэ — студента Королевского колледжа, ради знаний готового пуститься на любые безрассудства. Они прохохотали целый лестничный пролет, после чего Ренэ ненадолго остановился, чтобы сделать очередную передышку. Постояв среди деревянных балок, на которых висел еще один колокол, они вышли на смотровую площадку. Здесь прохладный воздух остудил Евгения. Внизу виднелись шатры Пражских башен, черепичные скаты крыш, окутанные едва заметным туманом. В серебристом свете луны мирно поблескивала Влтава, вид на город отсюда, и правда, был восхитительным.

Только сейчас Евгений смог оценить непередаваемый мистицизм ночной Праги без восторженных туристов и машин, без ослепительно мигающих вывесок. Вдыхая чистый, пьянящий воздух, он видел постройки старого Града такими, какими они могли быть сотни лет тому назад. Ради одного этого уже стоило подняться на колокольню и вляпаться в сомнамбулическую историю с Декартовой дыней. Однако Картезий, судя по всему, забрался на колокольню вовсе не для того, чтобы делиться впечатлениями от вида старинных улиц. Он высунул из ножен шпагу и совершил ею весьма странную операцию, которую попросил держать в секрете, а затем показал на луну, краешек которой наливался густой кровью, словно это была воспаленная роговица глаза.

— Что это?! — поразился Евгений жуткому зрелищу в небе.

— Лунное затмение редкостной красоты или пугающей, называй, как тебе больше нравиться.

Бросив на пол потухший факел, Ренэ Декарт забрался на узкий бордюр и сделал широкий шаг в пустоту. Евгений вскрикнул, но Ренэ все же никуда не упал, продолжая висеть в воздухе рядом с колокольней. Ветер раздувал короткий плащ Декарта и перья на его шляпе, а под ботфортами у него простиралась неохватная темно-серая бездна. Декарт парил над ней, спокойно положив одну руку на эфес шпаги, а другую — протягивая Женьке!

— Нет-нет, я так не могу, — Евгений отрицательно помотал головой. — Ты что, хочешь, чтобы я разбился?

— Не бойся, ты не разобьешься, если не разобьется этот богемский хрусталь.

Декарт сделал осторожный шаг, и Женька убедился, что он шагает по невидимой, абсолютно прозрачной плоскости. Евгений сел на бордюр, ухватившись за перемычку между окнами, и нащупал под ногами твердую поверхность. Встав на нее, он сразу принялся балансировать руками. Никакого пространственного ориентира внизу не было, а это, надо сказать, доставляло при ходьбе определенные неудобства. Кистью руки Евгений отер себе висок, на котором выступила испарина, и сделал медленный шаг, стараясь не отрывать подошвы ног от невидимой поверхности.

— Превосходно! — похвалил его Декарт, дважды хлопнув в ладоши. — Теперь мы можем двигаться дальше.

— Погоди, — у Женьки закружилась голова. — Кажется, я падаю!

Декарт молниеносно схватил его за руку.

— Постарайся не смотреть вниз, там же ничего не видно, — поддержал его Ренэ. — А вот наверху есть на что посмотреть!

Евгений поднял глаза выше — и застыл в совершенном изумлении! Над колокольней, над всем собором святого Вита мерцал огромнейший купол как бы из чистейшего горного хрусталя, точнее, это была дорога или каскадный мост, который спиралью закручивался в небо. Мост был подпираем длинными колоннами, на кончиках пинаклей бледно светились наэлектризованные фиалы. От многочисленных огней создавалось впечатление, что они с Декартом оказались внутри люстры, параметры которой сложно было описать, потому что под нею свободно умещался весь кафедральный собор с капеллами и колокольней, имевшей весьма внушительные размеры.   

 

 

 

— Идем, у нас мало времени, — Декарт одернул Женьку, чтобы тот поскорее вышел из состояния оцепенения. — Небесная Лестница будет видна, пока Хор Египетский в сражении с темным владыкой не вернет свое магическое око.

Декарт потыкал пальцем в луну, накрываемую земной тенью, намекая на то, что потерянным оком Хора было начавшееся лунное затмение. Евгений сдвинулся с места, разинув рот от удивления и осматривая конструкцию хрустального моста.

— А куда ведет эта лестница? — тихо спросил он, опасаясь, что громкие звуки каким-то образом разрушат эту хрустальную фантасмагорию.

— На небо, конечно, а ты как думал? — иронично ответил Ренэ. — Не слыхал про Лестницу Иакова? Изредка она до сих пор появляется в разных местах, хотя L'escalier de Jacques звучит для моего слуха привычнее.

— Не хочешь ли ты сказать…

— Постарайся не думать об этом, — прервал его Декарт. — Ты видишь сон, вот и воспринимай это как сон, иначе тебя начнут отвлекать глупые мысли, и ты проснешься прежде, чем мы поднимемся наверх.

Они вошли в прозрачную арку, за которой начиналась череда ступенек. Декарт положил руку на прозрачные перила, окинув взором предстоявший долгий подъем.

— В другое время, в другом месте одному великому математику являлась во снах прекрасная муза. Она говорила с ним, давала советы, утешала в минуты отчаяния. И вот однажды она повела его по такой же лестнице, уходившей выше облаков. Она обещала, что все небеса станут доступны тому математику через числа Всевышнего, которые он открыл своим блестящим умом. Но только прекрасной музой математика оказался Люцифер. В конце концов под влиянием люциферианских наваждений он написал трактат «Ex Oriente Lux», в котором доказывал, что Иисус был внебрачным сыном Иосифа Аримафейского, и это вскоре окончательно свело его с ума.

— Постой, так ты говоришь про Георга Кантора? Ему тоже являлся Люцифер?

— Не надо имен, — грустно произнес Ренэ. — Ты, я, сотни и тысячи других людей сталкивались с чем-то подобным, просто об этом не принято говорить. Поэтому никто не знает, сколько несчастных душ погубил Люцифер, и сколько еще погубят.

Евгений невольно вспомнил юную обольстительницу Лючию, обещавшую ему открыть путь в неистощимую сокровищницу знаний, и у него екнуло сердце — неужели та же Лючия являлась во снах Георгу Кантору?

— В библиотеке Люцифера я видел прекрасную девушку, она тоже много чего обещала.

— Браво, Женэ, Люциферу всегда удавались женские образы! Надеюсь, ты не поддался его чарам?

— Нет, кажется, нет, но все-таки я не понимаю… разве это возможно?

— Многое из того, что считается невозможным, на самом деле возможно, — серьезно ответил Ренэ. — Весь вопрос в том, каким образом это возможно. Незримый Коллегиум располагает многими тайнами, но он не всесилен. Пускай нас давно нет в живых, но мы такие же люди. Нам не ведомы помыслы Люцифера, поэтому мой тебе совет — не воспринимай все, что увидишь там, на верху, буквально.

— И как мне тогда это воспринимать?

— Как подсказку, как возможность верного понимания, вместе с тем, как возможность допустить ошибку. Скажи, Женэ, а чем бы ты мог пожертвовать ради обретения истины?

Вопрос Декарта прозвучал как стремительный выпад в фехтовании, от которого почти невозможно было увернуться.

— Ну, не знаю, некоторые говорят, что ради истины готовы пожертвовать всем. По-моему, это бессмысленно, не думаю, что истине нужны какие-то жертвы. Какие бы жертвы ей ни приносили, в лучшем случае это может пробудить только жалость, но не любовь.

— Ты прав, — с некоторой горечью согласился Декарт. — Путь отречения от всего часто заводит души в пустыню. Многим кажется, что в блужданиях по пустыне они находят некую мудрость, некоторые говорят, что видели в пустыне истину, но после выясняется, что это был только мираж.

— Ты знаешь, однажды я тоже задался вопросом: «Не являюсь ли я иллюзией самого себя, подобно тому, как герой некоторой книги является иллюзией автора? Не следует ли мне отречься от этой иллюзии себя, чтобы обрести себя истинного?».

— Хм, и что ты решил? От чего нужно отречься?

— Пытаясь освободить себя то от одной, то от другой иллюзии, человек попадает в зависимость от иллюзии освобождения. Но чтобы отречься от лжи должно отречься еще и от иллюзорного отречения. Что бы мог принести в жертву разум, лишенный ложного? Что бы мог отделить, что бы мог присовокупить? Чем бы приблизил к себе истину? Ничем. Потому что истина пребывала бы в нем, а он в ней, и они были бы с ней тем, что что Августин Блаженный называл Истиной-Разумом-Любовью. Поразительно, что индусы, представляя это состояние по-своему, называли его практически точно так же Сат-Чит-Ананда. Не об этом ли была последняя проповедь Христа: «Боже! Боже Мой! Для чего Меня оставил?». Иисус принес Себя в жертву, но Отец не принял Его в качестве жертвы, ибо это бы означило, что Отец увидел в Сыне ложное, но во Христе была только истина, узы любви которой сильнее всякой смерти.  

— Ты размышляешь так, словно тебе открылся истинный философский метод, — рассмеялся довольный Декарт. — Теперь понятно, почему Коллегиум поручил тебя разыскать…

Они беседовали, поднимаясь по хрустальным ступеням Небесной Лестницы. Декарт то и дело с опаской поглядывал на луну, а Женька любовался видом на средневековый Град с высоты птичьего полета. Когда они почти подобрались к самому краю, на котором возвышался великолепный готический портал, где-то внизу, у основания грандиозного хрустального каскада, раздался звук бьющегося стекла. Ренэ Декарт быстро толкнул Евгения, показав жестом, чтобы тот бежал к порталу, не дожидаясь его. Евгений взметнул вверх, перепрыгивая через дребезжавшие под ногами ступеньки. Не раздумывая, он прыгнул в открытый портал, из которого вырывались облачные столбы, и плюхнулся на что-то твердое и холодное.

— Женэ? — позвал его Картезий в кольцах густого тумана. — Ты успел войти, где ты?

— Если это Незримый Коллегиум, то название себя оправдывает, — отозвался Евгений, поднимаясь на ноги и озираясь по сторонам.

В прохладных облаках раздался старческий хохот Декарта, его мушкетерская шляпа выросла из клубов тумана прямо перед Женькиным носом.

— Здесь всегда довольно облачная погода, — прикрывая шею, заметил Ренэ. — Крепость небесного Света построена высоко в горах, если наш мир однажды погибнет, именно в Porta Lumen прибудут уцелевшие братья, чтобы встретится лицом к лицу с легионами Тьмы. Попасть в эту крепость не так просто, в ней находится штаб-квартира и секретная служба R.C.F.  

— Секретная служба R.C.F.?

— Rosae Crucis Fraternitatis, — расшифровал Декарт. — Обычно мы используем сокращенное название ордена. 

Тонкие струйки тумана двигались по каменной тропе, стекали широкими потоками в глубокую, обындевевшую пропасть между скалами. Через пропасть висел перекидной мост. Позвякивая шпорами и громыхая каблуками ботфортов, Ренэ Декарт вальяжно прошагал по мосту и остановился напротив истукана, преградившего путь к воротам сторожевой башни. Точнее, это был рыцарь-великан, облаченный в готические доспехи с чеканкой в виде барочных альдов на шлеме, кирасе и наплечниках. Рядом с этим трехметровым рыцарем Ренэ Декарт смотрелся сущим карликом.

— Пароль, — прогремел голос рыцаря из-под закрытого забрала.

— Jesus nobis omnia…

— Пароль был изменен, — последовал беспристрастный ответ.

— Изменен? То есть как изменен? — возмутился Ренэ. —Какой смысл отправлять меня на задание без пароля?

— Стандартный пароль был небезопасным, — невозмутимо ответил рыцарь.

— Хорошо, тогда как мы попадем внутрь? Кричать будем? — Ренэ приставил руки к губам и завопил, смешно подражая блеянью козленка. — Кто-нибудь, помоги-ите, мы не знаем пароль!

— Без пароля нельзя войти в Porta Lumen, — пробурчал угрюмый страж. — Правила непреложны.

— Но я не знаю пароль! — воскликнул Картезий, не находя себе места.

— Может быть, он знает? — страж вытянул вперед руку и указал на Женьку.

Евгений отпрянул от великана, заметив на стальной перчатке кольцо, которое сразу его насторожило. Было довольно странно, что страж башни носил кольцо поверх доспеха, но еще страннее было то, что такое кольцо Евгений уже где-то видел. Он мог видеть его в каком-нибудь каталоге древних предметов или в энциклопедии по античности. Кольцо казалось очень знакомым, и тут он вспомнил, где встречал уменьшенную копию такого же перстня с греческими буквами «ΛΟΓΟΣ» вокруг пентаграммы. Ну, конечно, это не могло случиться в дневной жизни! Он видел его в одном сновидении на руке Аристотеля, объяснявшего значения пифагорейских символов, но не придал тогда этой безделушке никакого значения.

— Я уже видел такое кольцо, — признался Женька, — но пароль мне никто не сообщал.

— Вспоминай, — настойчиво вмешался Декарт. — Они могли сменить пароль, чтобы проверить, что ты — это ты. Быть может, это была фраза, которую просили запомнить.

— Да, было что-то такое, какой-то корень Диониса. Да не помню я, это же во сне происходило!

— Младенец тот давно расчленен был на части, — мрачно отозвался рыцарь заученным речитативом.

— А что, если «Феб собрал все части Диониса»? — всплыло в памяти у Женьки.

Не произнося ни звука, страж уступил дорогу. Внутри башни загрохотал механизм, поднявший решетку ворот, и Евгений с Декартом вошли во двор крепости с почерневшими от времени статуями мифических существ, с аркадами и лестничными галереями, ведущими на крепостные стены. На противоположной стороне двора стояли две башни, между которыми имелся узкий дверной проем. В руках Декарта вновь блеснула связка ключей, но на этот раз внимание Женьки привлекла не связка, а замок на дверях. Замочная скважина повторяла очертания дверного проема, а сам замок был точной копией двух башен, под которыми он стоял с Ренэ Декартом.

За тесным проходом между башнями открылся просторный сад с ухоженными газонами и выложенными на зеленой траве лабиринтами из булыжников. В саду произрастало несколько белых деревьев с гладкими стволами, напоминающими платаны, хотя их породу сложно было определить, поскольку листьев на них не было. В воздухе не ощущалось ни единого дуновения ветра, но ветви деревьев медленно шевелились. Они словно спали и махали во сне своими ветвями, воображая себя большими белоснежными птицами. Дивные ветви, которые раскачивались сами собой, скрывали в саду небольшую часовню, выложенную в романском стиле. Наверху часовни стояли семь ангелов, печально опустивших головы, они держали перед собой длинные трубы. В боковых частях фасада имелись два ланцетных окна, но больше всего поражала витражная роза над входом. Она была в виде цветка шиповника, окруженного шестнадцатью стрельчатыми лепестками. Витражную розу с четырех сторон обрамляли Т-образные концы геральдического креста de potence, что придавало композиции некое сходство с ведической янтрой.

На входе Ренэ Декарт снял шляпу и перекрестился на католический лад.

— Помнишь, что я тебе говорил? Не воспринимай то, что увидишь, буквально, — напомнил он.

— Там будет собрание незримых?

— Скажем так, они захотят задать тебе несколько вопросов, — спокойно сказал Декарт. — Представь, что это экзамен.

— Экзамен? Обычно на подготовку к экзамену дается время.

— Не смеши меня, Женэ, хочешь сказать, ты всегда готовишься к экзаменам? — Картезий приподнял бровь. — Говори то, что думаешь, и у тебя все получится.

С этими словами Ренэ вошел в храм, и Женька последовал за ним. Вход в главный неф преграждал камень с греческой монограммой Иисуса Христа из двух совмещенных букв «IX». На камне покоилась чаша, у кромки которой полыхали языки пламени. Декарт взял огненный кубок и отпил содержимое. Евгений догадался, что ему тоже предстоит это сделать, чтобы пройти обряд очищения. Так и есть — Декарт передал кубок Женьке. Ожидая привкус спиртосодержащей жидкости, Евгений отпил из чаши, однако в ней оказалась прохладная вода, которая, между прочим, продолжала гореть. Сквозь сон ему подумалось, что такое в принципе возможно. Он сам видел в одной деревне источник, из которого бежала обычная вода, которая при соприкосновении с огнем могла воспламеняться.

В этот самый момент Евгений перестал различать стены храма и открыл глаза, обнаружив себя сидящим за кухонным столом среди библиотечных книжек. Тогда Ренэ Декарт вновь, как на хрустальной лестнице, ухватил Женьку за руку, не позволяя покидать сновидение. Получилось так, что уже полностью пробудившийся Евгений продолжал осязать у себя на запястье хваткую кисть Декарта, разумеется, в упор не видя ничьей руки, которая могла бы сжимать его запястье.

 

***

 

— Ничего, такое бывает, — произнес Декарт, склонившись над упавшим в обморок Женькой.

Взгляд Евгения сфокусировался на глазах Ренэ, они с ним по-прежнему находились возле притвора храма, хотя окружающие предметы, крестовидный свод, настенные фрески с херувимами, — все расплывалось в лучах многочисленных светильников. Пока они поднимались, Евгений насчитал в храме семь золотых подсвечников, на каждом горело по семь свечей. Затем они медленно подходили к алтарю, вокруг которого молча стояли длиннобородые рыцари в белых плащах. Пересчитать их тоже не составило труда, потому что слева и справа от алтаря они стояли рядами по три, четыре и пять рыцарей в каждом, образуя как бы два треугольника по двенадцать рыцарей в каждом. Возможно, в их расположении был намек на пифагорейскую тройку 3²+4²=5², а может, на число 3³+4³+5³=6³, или на то и другое вместе взятое.

Евгений старался внимательно подмечать любые мелочи, потому что был уверен, что ему будут задавать вопросы о том, что означают все эти загадочные светильники и бородатые рыцари внутри храма. Что еще, кроме чисел, могло волновать ученых алхимиков? Но когда он увидал перед алтарем четырех незримых великанов, такого же, как страж башни, роста, то осознал, что геометрические головоломки имели здесь, пожалуй, второстепенное значение.

Закованные в изысканные чеканные доспехи незримые рыцари скрывали свои лица за гротескными шлемами. Шлем первого был выполнен в виде орлиной головы с хищным клювом и золотистыми перьями. На втором была маска с человеческими ликами по бокам, спереди и, наверняка, на затылке тоже. На шлеме третьего рыцаря были воловьи рога, а шлем четвертого имел форму львиной головы с разинутой пастью. За спиной у каждого имелись по две пары крыльев — у льва с орлом более вытянутые и прямые, у тельца и многоликого смотрителя чуть короче, с изогнутыми концами. Несмотря на то, что крылья эти были декоративными и крепились к кирасам, они придавали четырем незримым недвусмысленную схожесть с библейским тетраморфом.

— Того ли ты нам привел? — вопрошал Декарта орел гулким, металлическим басом. 

— Пусть рассудит Незримый Коллегиум, — был ответ Картезия.

— Тогда Коллегиум задаст вопросы. Ты же,  — обратился рыцарь-орел к Евгению, — отвечай на них честно, не повторяя ни мнение ученой премудрости, ни мнение праздной толпы. Во тьме ли ты сейчас находишься?

— Во тьме, если это обманчивый сон, — ответил Евгений.

Орел повернулся к многоликому смотрителю, который удовлетворенно кивнул, ничего не произнося. И тогда рыцарь в воловьем шлеме сомкнул ладони, словно в молитве, и задал свой вопрос:

— Сказано было: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гоняющих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного». Надлежит ли нам возлюбить сатану, заклятого врага Господа Бога и всех сынов человеческих?

Евгений встал, как вкопанный, будто бы его кипятком обкатили. Мягко говоря, вопрос был из ряда вон выходящим. Тем не менее, тщательно подбирая слова, он решился ответить:

— Возлюбить врага — не значит принять его сторону, слышал я одну притчу, в которой древний змий светом заблудших душ питался. Кто не готов к глубочайшему состраданию, тот никогда не станет возвращать потерянный свет у врага, и сам свет души своей потеряет.           

— Так за что нам благословлять того змия? Не его ли уста изрекли «Возлюбите врагов ваших», чтобы никто не тревожил его, покуда он питается светом душ человеческих? — спросил рыцарь в воловьем шлеме.

— И сатана может изречь эти слова, чтобы ввести в заблуждение. Однако благословлять врага следует не за то, что он желает нас погубить, а за то, что есть враг, без которого не было у нас бы победы. Лишь побеждающий может благословить, хотя, конечно, не всякий благословляющий побеждает.

— Еще было сказано: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Разве не уста сатаны изрекли слова эти, чтобы вовек не нашлось побеждающего? — вступил в спор рыцарь-лев.

— И эти слова может изречь сатана, и изрекает для того, чтобы никто ему не смел противиться, — ответил Евгений. — Но все же смысл этих слов не в том, чтобы прислуживать сатане, злу не противляясь.

— А в чем же? — раздался глас под львиным забралом.

— Кто ударяет по правой щеке, ударяет вполсилы, а сильный удар приберегает напоследок. Если кто сразу ответит ему в полную силу свою, тот первым упадет в истощении. В этом мудрость тех, кто будет стоять до конца.

Рыцарь в львиной маске крестообразно сложил руки на груди и сделал кивок головой, показывая, что такой ответ его вполне устраивает. Но тут голову поднял сверкающий золотом рыцарь-орел и заговорил:   

— Разве не Сам Господь нас искушает? Не к Нему взывал Христос: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого»?

Евгений не знал, что ему ответить и можно ли было ответить на такой каверзный вопрос. Но рыцарь в маске орла непреклонно ждал ответа, не произнося ни слова.

— Не знаю, тут что-то не то, — потер лоб Евгений. — Возможно, как раз отождествление Бога-Отца со Змием-искусителем и было тем лукавством, от которого молил избавить Христос.   

В храме все стихло, из чего Евгений заключил, что вопросов к нему больше не будет. Рыцари-великаны в доспехах изредка поворачивались друг к другу, мысленно совещаясь между собой о том, как Женька прошел испытание. Затянувшуюся тишину нарушил многоликий рыцарь:

— Что ж, Незримый Коллегиум счел твои ответы достойными места во Храме Святого Духа, а по сему спрашиваю тебя — желаешь ли ты вступить в высокочтимое братство наше, дабы прославлять Имя Господа нашего, служа человекам земным и своим братьям незримым?

Предложение многоликого после вопросов Коллегиума ничуть не обескуражило Женьку, и все же ему показалось странным, что ровно перед тем, как повстречать Декарта в пражском переулке, он видел сон, в котором Павел Флоренский предупреждал его, что вступление в тайное общество накладывает на душу вечные оковы.

— А разве без этого нельзя? — шепнул Евгений на ухо Декарту, который стоял справа от него.

— Нельзя, — коротко ответил Картезий.

— Тогда… — Женька замер с открытым ртом. — Нет, пожалуй, я откажусь.

— Подумай, тебя никто не торопит, возможно, сейчас разум твой смущен, но, влившись в наше высокочтимое братство, ты сумеешь открыть путь истинной мудрости. Итак, спрашиваю тебя еще раз, хочешь ли ты вступить в наше братство? — повторно задал вопрос рыцарь в шлеме с четырьмя человеческими лицами.

— Нет, — окончательно решил Евгений. — Не думаю, что для отыскания истинного пути необходимо состоять в каком-либо тайном братстве, даже если это незримое братство мудрецов.

— Ты находишься на верном пути, — многоликий смотритель согнул руку в локте, то ли приветствуя решение Евгения, то ли отдавая остальным присутствовавшим условный знак. — Знай, что никакие обряды и признаки учености не открывают врата истинного света.

После этих слов в алтаре храма отворились ажурные дверцы, за которыми на жертвеннике стоял кивот, накрытый парчовой завесой с узорами, вышитыми серебряными нитями.

— Теперь я спрашиваю у вас, братья, — воскликнул многоликий рыцарь, обращаясь ко всем находившимся в храме. — Все ли вы слышали ответы? Достоин ли сей муж войти в Святая Святых?

— Άξιος! Достоин! — вторили ему рыцари в плащах и незримые в чеканных доспехах.  

— Άξιος! Да будет так! — отозвался многоликий смотритель, освобождая проход к алтарю.

Евгений перекрестился, и они с Ренэ вошли в алтарные дверцы, обогнув с правой стороны кивот, как в таинстве крещения. Однако за ковчегом Декарт остановился у стены, в которой имелся тайный лаз. Чтобы в него протиснуться, Декарту пришлось опуститься на колени. Евгений последовал за ним, и они попали в подземелье, своды которого опирались на толстые колонны. Посреди крипты стоял стол со скамьями, кое-где на столе лежали книги. Больше в помещении ничего не было, если не считать двух свечей с застывшими мутными ручейками воска. Ренэ Декарт навалился на одну из колонн, за которой оказалась секретная комната. По всей видимости, отворяли эту комнату нечасто. Вдоль стен, насколько мог различить Женька, стояли обломки плит с древнегреческими и вавилонскими письменами, египетские обелиски с иероглифами, окутанные слоем паутины.

Дальняя стена представляла собой роскошный селлаж из черного дерева с полками и ящиками для хранения свитков и книг. А в центре комнаты, прямо из каменного пола, выступал восьмигранный подиум с истертыми изображениями на каждой грани. И это было, пожалуй, самым интригующим. Если крипта и каменный подиум были вытесаны задолго до строительства Porta Lumen, то выходило, что вся эта небесная крепость покоились на остатках древнего храма, определить возраст которого не представлялось возможным. Пока Евгений об этом размышлял, Декарт вылил на подиум лужицу воска и закрепил горящую свечу.

— Ты сразил их наповал, — признался он. — Не припомню, когда еще Незримый Коллегиум позволял вот так запросто входить сюда воплощенной душе.

— Походит на музей, — отметил для  себя Евгений, осматривая пыльные экспонаты.

— Здесь собраны артефакты, связанные с Librum M., — Ренэ Декарт выдвинул ящик из шкафа и осторожно показал клочок пергамена с обгоревшими краями. — Вот и она, та самая «дыня», с которой началось наше знакомство. Подозреваю, в том сне Люцифер хотел меня завербовать в качестве своего шпиона. Обычно он так и заманивает в свои сети, предлагая взамен какие-нибудь знания. Но тогда он явно дал маху, передав мне этот свиток.

— А для чего он ему? — спросил Евгений, осматривая пергамен. — Неужели дело только в том, что этот свиток держал в руках сам Иоанн Богослов?

— Женэ, это же бесценная реликвия! — недоумевал Декарт. — В своей земной жизни Мазарини мечтал бы заполучить такой свиток для библиотеки Ришелье. Древние пергамены и манускрипты всегда вызывали озабоченность Ватикана, особенно, если они попадали в руки протестантов. Иезуиты выслеживали не только людей — книги иной раз были важнее! Позже к этой работе был привлечен Габриэль Ноде, доверенное лицо кардинала, человек исключительных способностей. Может быть, «Le Melon» как раз и нужна Люциферу для дискредитации текста Писания, кто знает? В Стокгольме, например, мне показывали очень древнюю Септуагинту, обрывок неканонического текста, который заговорщики использовали для того, чтобы обвинить Апостольский престол в искаженном переводе Ветхого Завета. 

— Понятно, — покачал головой Евгений. — Даже сам Люцифер подрабатывает в свободное время переводчиком.

Впрочем, глядя на свиток, его мучило чувство какой-то неудовлетворенности. Он никак не мог взять в толк, по какой причине вокруг этого кусочка пергамента царил такой сверхъестественный ажиотаж.

— Там, в библиотеке Люцифера, доктор Мазарини сказал, что ты веришь в существование книги Агнца, содержащей в себе все знания мира, — вспомнил Женька. — Она что, в самом деле существует?

— Librum M., — вкрадчиво шепнул Декарт, приставив ладонь к переносице. — Выжившие тамплиеры составили свой великий сборник, потому что верили, что это и есть книга Агнца. Но, по правде говоря, как определить, что это именно та самая книга книг? Если истина и ложь были перемешены во всех книгах, то так ведь и запутаться недолго. 

Декарт положил обгоревший свиток на место и взял с полки увесистый фолиант in quatro в ниелловом окладе. На лицевой стороне книги сверкали двенадцать разноцветных яхонтов. 

— Librum M., «Magnum Arcana», — Ренэ с увлечением открыл фолиант на подиуме. — «Великая тайна изначального света», Прага, 1604 год. От рукописного варианта сохранился только оклад, надо сказать, у этого сборника очень длинная история. По преданию, к его составлению приступили еще тамплиеры. Первый трактат был написан в 1378 году — этот год и стал годом рождения Христиана Розенкрейца, отца-основателя незримого братства. Да, студиус Женэ, духовный отец C.R. — не человек, это книга или даже, как считают незримые братья, сигнатура философского камня.

— В самом деле, ты в это веришь?

— Конечно! Как частица божественной мудрости Lapis Philosophorum содержится в разуме каждого из нас. Разве то, что мы сейчас общаемся, не доказывает это? — задал он риторический вопрос. — Ты не задумывался, Женэ, с чего это вдруг алхимики стали искать таинственный камень? Где был, так сказать, первоисточник этой идеи?

— Если честно, то нет, не задумывался.

— Откровение Иоанна Теолога, это было Откровение: «И вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий; и Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису», — процитировал Ренэ. — Звучит не слишком-то согласованно, не находишь? Камень один, а название у него двойное.

 — М-да, — задумался Женька. — И как это понимать?

Декарт открыл титульный лист филианта, постучав пальцем по гравюре, на которой был изображен дракон, охранявший у корней дерева некий ключ.

—  Откровение было написано на общегреческом диалекте койне. Из текста Librum M. видно, что тамплиеры имели в своем распоряжении список, где вместо слова «ιασπις», означающего яшму, стояло слово «ασπις» — аспид, то есть змей, почитаемый у эллинов за лучший охранительный талисман. За сим словом получалось: «И Сей Сидящий видом был подобен камню аспида сардису». Вот откуда появился алхимический дракон, скрывающий в себе камень философов.

Евгений коснулся гравюры подушечками пальцев, разглядывая картинку:

— Стало быть, незримое братство считает такое прочтение верным?

— Нельзя отрицать, что в первых веках существовало разночтение, — уклончиво ответил Ренэ. — Предание о святителе Иоанне, которого не мог убить яд змеи, можно понимать как свидетельство в пользу прочтения «аспид». На острове Патмос ученик Зеведеева сына Прохор мог записать слово «аспид» с уст апостола, а камень «яспис» мог появиться в поздних списках, чтобы избавить текст от ереси офитов и разнообразных гностических измышлений.

— То есть для того, чтобы верующие не стали отождествлять Господа Бога с Древним Змием, — подумал вслух Евгений. — Странно, это очень странно, я ведь как раз сочинение об этом написал, о том, что эта проблема затрагивает основания не только математики, но и самого мышления.

Евгений провел рукой по фолианту, над символами которого размышляли древние философы, теологи, гностики, тамплиеры, затем алхимики-розенкрейцеры, математики… Если знать подоплеку всех этих попыток осмысления антиномийной истины, то они действительно напоминали этакую книгу книг — непрерывную философскую эстафету, в которой принимали участие мыслители всех исторических эпох.   

— Да, алхимический камень послужил толчком к развитию практически всех наук. Каждый ученый, достойный этого имени, напрямую или опосредованно пытался его синтезировать в своих теориях. Но, видимо, без иммунитета к яду повергнуть этого дракона невозможно, — усмехнулся Декарт. — Тем не менее, меня по сей день не оставляет надежда, что сущность этой книги когда-нибудь будет приоткрыта

— Но ведь все уже здесь, в этой книге, — Евгений указал на титульный лист. — Вот же он, змий!

От души расхохотавшись, Ренэ Декарт положил руку на плечо Евгения. 

— Прошу тебя, Женэ, только не стоит портить книгу!

— Но я не собираюсь ничего портить. Смотри, это же матрица гравюры! Один иконописец научил меня, что гравюра — это символ софистической загадки. Загадки, которая сложена из пустотелых штрихов матрицы, из отсутствия бытия. Видимое на матрице слева на эстампе отображается справа. Наши тела воспринимают реальность подобным образом, за движение правой руки отвечает левая доля мозга, за движение левой — правая…

— «Книга, написанная внутри и отвне», — пробормотал Декарт. — И что же ты предлагаешь?

— Ничего! Нужно просто представить матрицу эстампа. Ты же сам говорил, что это не книга, а сигнатура, то есть — печать. За ней может отрыться эфирная плоскость в другое измерение. Знаю, это походит на спонтанно разыгравшееся воображение, но это же сон… Мой сон, не так ли?

— В отличие от меня, у тебя есть тело и есть чему разыграться, — пошутил Декарт. — Что ж, думаю, стоит попробовать, хотя для подобной когитации требуется весьма специфический опыт.

Ренэ отступил от подиума, предоставив гравюру в полное распоряжение Евгения, не слишком веря, что у него получится открыть астральный переход в книжной странице, но решив, по крайней мере, ему не мешать.

— Надо сосредоточиться и немного подождать, — не сводя глаз с гравюры, сказал Евгений.

Он стал мысленно представлять инверсию гравюры, как бы перекрашивать ее, представляя черные линии белыми, заливая пустоты пространством, которое вытравливал гравер, чтобы получить оттиск. Чернильные штрихи перетекали друг в друга, словно живые. Вот понемногу стали расширяться и удлиняться корни дерева. Дракон на гравюре расплылся и исчез, а ключ словно занесло песком. Евгений хотел спросить у Декарта, видит ли он то же самое, потому что через гравюру прорисовалось астральное пространство другого сновидения, и это пространство стало затягивать Евгения в скалистую местность на песчаном берегу. Из темной крипты с книгохранилищем он перешел в мир дикой доисторической красоты, где, казалось, не действовало человеческое мышление. Его здесь еще не было.

Кажется, это был тропический остров, наподобие Сокотры. Вместо травы всюду росли бутылкообразные деревья и кактусы с красными бутонами. Прибрежная полоса была усеяна огромными раковинами и рогатыми валунами. Некоторые из этих валунов медленно ползли к воде, может быть, это были гигантские крабы или причудливые морские черепахи. В воздухе витали сладкие ароматы экзотических цветов. Евгений подошел к морю, прислушиваясь к неведомым звукам — к оглушительному стрекоту насекомых, к какому-то шипению и вскрикам, доносившимся вдали.

Он ощущал себя на самом краю вселенной среди этих двигающихся к воде рогатых камней. Он находился у самых истоков мироздания — и эти ларимаровые небеса, и этот первобытный океан, кишащий морскими обитателями, и эти острова, над которыми парили красно-фиолетовые и зеленые фениксы-археоптериксы, — во всем этом кипела иная жизнь! Весь этот мир охватывала более насыщенная атмосфера, позволяющая различать и понимать каждый шорох. Это было тревожно и радостно. Не оставляя следов, которые тут же смывал морской прибой, он отправился к старому высохшему дереву. Должно быть, оно простояло на этом скалистом берегу тысячи лет.

Присев на сросшиеся корни, Евгений улыбнулся, обнаружив в древесной излучине притаившуюся ящерку. Он заглянул в ее юркие, несогласованно мигавшие глазки. Она, конечно, была очень древней, но на древнего змия она нисколько не походила. Подобрав на песке пустую раковину, он вытряхнул из нее песок и приложил к уху. Затем поднялся и бросил в море, заметив, как на линии прибоя поднялась несоразмерно большая волна. Но весь ужас состоял в том, что волну рассекал огромный плавник, виляющий из стороны в сторону.

В один прыжок Евгений спрятался за дерево. Продолжая наблюдать за виляющим плавником, он заткнул себе рот ладонью, когда увидел, как на морской песок выбрался чудовищный ящер с кожистым гребнем на хребте, словно парус диметродона. Вероятно, это и был диметродон-переросток с частоколом торчавших из пасти клыков. Ящер важно выполз из воды, царапая берег кривыми когтистыми лапами, стряхнул влагу с загривка и остановился, принюхиваясь пупырчатыми ноздрями. Ничего не учуяв, старый дракон закрыл глаза и стал греть бока под теплыми лучами солнца.

Евгений подумал, что настал самый подходящий момент убежать подальше, и сделал шаг в сторону. Но резкое шипение, которое издал ящер, заставило его навострить уши, потому что шипение представляло собой вполне членораздельную речь, а точнее шепот:

— Зач-ем ты приш-ел, че-ловек? — гипнотически зашелестел дракон, высовывая змеиный язык из зубастой пасти.

По затылку Евгения в миг пробежала холодная дрожь, разумеется, рептилия не могла произносить человеческие слова! Но когда с тобой говорит дракон, об этом как-то не задумываешься.

— Э-э, мне не хотелось вас тревожить, — вежливо сказал Евгений. — В это странное время и место я попал совершенно случайно.

— Случ-айно? Нет, ты приш-шел не случ-айно, — ящер покачал морщинистым подбородком, свисавшим под жуткими челюстями. — Ты кое-что ищ-ешь, и ты кое-что зна-ешь!  

Диметродон стремительно атаковал, щелкнув зубами как раз там, где мгновение назад стоял Женька. Ухватившись за ветку над головой, Евгений залез на дерево, поглядывая сверху на черного ящера с оранжевыми полосками на бугристой спине.

— Ты ведь камень охраняешь, — крикнул ему Евгений. — Отлично, можешь оставить его себе! Скажи только, как отсюда выбраться?

— Если ищ-ешь выход, я могу показать, где он нахо-дится, — прошипел дракон, разинув пасть. — Вот тебе подсказ-ка от ядовитей-шего змея Мриту-саттвы: «Кто входит, находит. Кто находит, уже не уходит, а кто уходит, того не находят».

— Тебя ведь зовут «дух смерти», значит, это загадка о смерти, — догадался Евгений, сидя на дереве. — Попадая к тебе, нельзя вернуться обратно, потому что кто находит смерть, тот уже от нее не уходит. Но, видишь ли, я не хочу ничего находить, я просто решил проверить одну дурацкую идею…

Кажется, Евгений понял, что и имели в виду небесноафонские братья, когда предостерегали его, что Librum M. нельзя считать во сне, что в ней можно заблудиться. В самом деле, если Мриту-саттва его сожрет, он может остаться в книжном астрале, его сознание воспримет это за наступление смерти, и он впадет в летаргический сон.   

— Не ва-жно, как ты вошел — ты уже на-шел ме-ня...

Мриту-саттва безо всякого предупреждения ударил хвостом по стволу дерева, которое сразу хрустнуло. После второго удара послышался громкий треск, а после третьего дерево медленно повалилось на землю. Пока оно падало, Евгений словно завис в воздухе, судорожно обдумывая обстановку. Раз переговоры с драконом смерти зашли в тупик, не мешало бы уже перейти к более решительным действиям. Но как? Ведь у него ничего с собой не было… В этот самый момент он ощутил необычайное расслоение своего тела!

Он увидел свое астральное тело как бы изомерически, когда из одной точки можно обозреть сразу несколько точек линейного пространства-времени. Оказывается, такое зрение было возможно, более того, он осознал, что такое зрение было хорошо знакомо древним индусам, изображая своих богов и демонов многорукими, они пытались передать именно это удивительное состояние — способность видеть изомерически. Но самое поразительное состояло в том, что после расслоения в руке у него появился остроконечный предмет. Евгений не стал его разглядывать, потому что времени на это не было. Падая вниз, он вонзил острый конец орудия между глаз Мриту-саттвы, и только после этого увидел, что в руке у него появилась стрела, вернее, сломанный наконечник стрелы!  

Резко изогнув шею, дракон отбросил Евгения к самой кромке океана и взревел так, что с ближайшей скалы посыпался песок. Из пасти и ноздрей смертельно раненого Мриту-саттвы вырвался фонтан черной кровавой пены — и дракон рухнул рядом с поваленным деревом, продолжая шевелить на земле длинным хвостом. Евгений подступил к мертвому ящеру, подумав, что теперь Мриту-саттва окончательно стал «мриту саттвой». Из головы дракона торчала отравленная стрела нефритового лука, предмет из совершенно другого сновидения, о котором он почти забыл. Но тут взгляд Евгения опустился ниже — и он увидел нечто такое, от чего разом остановились все мысли. Возле острозубых челюстей Мриту-саттвы лежал камень неземной красоты, отливавший снаружи всеми цветами радуги, а внутри созданный словно из твердого застывшего огня. Внутри камня сверкали мириады звезд и созвездий, галактических туманностей и немыслимых миров. В созерцании этих вселенных Евгений преисполнился такого волнения, что даже перестал дышать.

Ему захотелось дотронуться до этого камня, от ужаса перед его красотой он упал на колени. В голове у него мелькнула только одна мысль: «Это же Он — это же Он!». Камень стал притягивать его к себе. Это было самое настоящее гравитационное притяжение, исходившее от такого небольшого предмета. И когда пальцы коснулись поверхности камня, в груди у него пронесся обмораживающий вихорь, а может, наоборот, молниеносно вспыхнул пожар, с которым он ничего не мог поделать. После этого сердце его остановилось, и возникло необъяснимое умиротворение. Тишь… Он осознал, что умирает и что никто больше не может вернуть его к жизни. Затем последовало воспоминание, будто раньше он уже приходил за этим камнем, будто уже слышал эту странную загадку Мриту-саттвы: «Кто уходит, того не находят». Поистине, кто находил этот камень, не мог вернуться обратно к прежней жизни, но, вот так уходя, не горечь испытывал он, а потаенную радость и нескончаемое блаженство.

— Что? Что это было? — спросил Евгений, открывая глаза и глядя на незнакомых людей, собравшихся вокруг. — Где я?

— Хвала небесам! — торопливо ответил господин в мушкетерской шляпе, показывая какой-то пустой пузырек. — Ты держал это в руке. Не знаю, откуда у тебя взялась эта микстура, но она вернула тебя к жизни. Ты перестал дышать и весь посинел! Мы находимся в Porta Lumen, братья вынесли тебя в сад, на свежий воздух.

Из этих сбивчивых объяснений он ровным счетом ничего не понял. Приподнявшись на один локоть, Евгений осмотрел газоны с древними стелами и лабиринтами, выложенными из булыжников. Затем увидел ветви деревьев, левитирующие при полном отсутствии ветра. Он их узнавал, но не помнил, как и для чего здесь очутился. К тому же из храма, расположенного посреди сада, вышел громыхающий доспехами рыцарь-великан. Его лицо было скрыто золотой маской, сделанной наподобие орлиной головы.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся он. — Ты раздобыл его? Ты нашел камень заточенного света! Героический поступок, полагаю, весь Незримый Коллегиум перед тобой в неоплатном долгу, с твоей помощью мы сумеем преобразить саму природу вещей. А теперь отдай его мне...

Рыцарь-орел простер кованую лапу к Женькиному сердцу. В глазах мушкетера, сидевшего рядом с Евгением, застыла тень ужаса, видимо, он тоже не понимал, что происходит.

— Это измена, мечи к бою! — громогласно приказал многоликий воин, стоявший на пороге храма.

За ним выдвинулись еще двое воинов, за спинами которых виднелись белые крылья. Над поляной прокатился металлический лязг одновременно изъятых из ножен мечей. Мушкетер сорвал с себя шляпу и тоже выхватил шпагу. Два-три десятка мечей приготовились атаковать всего одного рыцаря, что сперва выглядело как неравный бой. Правда, лишь до тех пор, пока рыцарь-орел не увеличился в размерах, сбросив с себя золотую маску и приняв облик демонического грифа, поднявшего вверх свои чудовищные, измазанные копотью крылья.

— Тысячи лет ожидания не прошли даром! — торжествующе провозгласил демон. — И вот я, облаченный знаниями и славой Приор преисподней Каббалаим, стою перед вами, и никто не в силах отнять у меня то, что скрывал от моего Господина дракон смерти. Как же я благодарен тебе, человек, о наиглупейшее из созданий! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

Сказав так, он порывисто двинул когтистой лапой, возбудив в пространстве мощную темную волну, сбившую с ног сразу дюжину воинов в белых плащах. Из скрещенных десниц трех воинов света, вырвались пучки голубых молний, ударивших прямо в грудь демоническому грифу. Однако грозовые разряды, пробежавшие по телу демона, были для него как щекотка.

— Хо-хо-хо! — загоготал он, обращаясь к рыцарю, имевшему на шлеме четыре лика. — Херувим Света, где же ты? Чего ты боишься? Как же долго ждал я этого часа! Как долго подменял одного из этих шутов под удушающей меня маской! Но скоро все кончится, я приказываю вам всем сложить свои мечи, ибо все имеет свое начало и конец. Изначальный свет истины — не исключение, и я вам это сейчас докажу.

Небеса потемнели над демоном — и все вокруг налилось темнотой! Собравшись с силами, демонический гриф устроил вокруг себя немыслимый ураган, вырывающий клочья травы, поднимающий с земли небольшие камешки и булыжники.            

— Уходи отсюда, живо! — крикнул мушкетер, махая рукой Женьке. — Ты должен спрятать камень, слышишь? Спрячь его!

В оглушительном свисте смерча разобрать его слова было почти невозможно.

— Как? Какой камень?! — развел руками Женька, все еще находясь в беспамятстве, но уже припоминая, что это был Ренэ декарт:

— Проснись, просто проснись! — прочитал он по губам Декарта, затыкая себе уши, чтобы не свихнуться от бешеного гудения и завывания вихря.         

***

 

— Женич, хорош дрыхачить за столом, — раздался на кухне Аделаиды Прокопьевны голос Витяя, который уже вскипятил чайник и собирался перекусить после пяти пар, проведенных в университете.

Как же он был рад снова услыхать его голос! Поднимая голову с книжки Павла Флоренского, Женька молчал, щурясь от света лампы над круглым кухонным столом.

— Слушай, мне сейчас такой сон приснился, — вымолвил Евгений, постепенно приходя в себя.

— Опять с русалками купался, которые тебя чуть не утопили? — пошутил Виктор. — Кстати, что у тебя с лицом?

— Да нет, какие там русалки! — улыбнулся Женька, ощупывая свой подбородок.

— Ну, ладно, тогда рассказывай, — пробурчал Витяй, заглядывая холодильник. — Все равно нам еще суп готовить.

— Короче говоря, сначала меня избили на улице, но это, как ты уже заметил, был не сон. Потом я пришел, сел читать книжку. Так, погоди, что же там было написано...