Проза

Борис Владимирович Савычев, школьный учитель русского языка, был возмущен до глубины души, когда узнал, что 7 февраля японцы отмечают так называемый День северных территорий: по всей стране проходят многотысячные демонстрации с требованием возвращения Курильских островов. Увидев во время завтрака посвященный этому дню телевизионный репортаж, Савычев аж поперхнулся яичницей.

«Как же так? – подумал он. – Почему наши ничего не делают? Почему никто не ответит, почему у нас нет своих демонстраций, почему никто не крикнет во весь голос, что Курилы – наши?» Он почувствовал, что если правительство спит, то хотя бы он, Борис Савычев, должен действовать. Приняв такое решение, Савычев наскоро соорудил из картона плакат, написал на нем большими красными буквами «Курилы – Россия!» и отправился на демонстрацию.

Савычев вставал спозаранку, а в школу ему сегодня нужно было лишь ко второму уроку. Таким образом, у него оставалось еще время, что пройти по центральной улице – проспекту Ленина – со своим плакатом. Двигаясь маршевым шагом по склону, ведущему к автомобильному мосту через реку, Савычев во все горло скандировал «Курилы – Россия! Курилы – Россия!», размахивая транспарантом и стараясь подходить поближе к встречным прохожим, чтобы привлечь больше внимания. На Бориса Владимировича раздраженно оглядывались, кто-то покрутил пальцем у виска, кто-то грубо оттолкнул его – но Савычев не обращал внимания на эти проявления недоброжелательства: он чувствовал, что выполняет свой долг, и был горд и доволен собой.

Как назло, город сегодня выглядел как-то по-особенному празднично; температура стояла плюсовая, грело солнце, и казалось, что на дворе уже весна. Люди улыбались и приветливо кивали друг другу, и только Савычев портил им настроение своим недовольством: его словно бы не замечали и старались обходить, а те, к кому Борис Владимирович приближался сам, принимали оборонительные позы, как бы заранее готовясь ударить его. «Вероятно, они просто не знают, что за день сегодня, а объяснить им некому, – с огорчением подумал Савычев. – Может быть, даже принимают меня за ненормального. А если бы знали – пошли бы за мной. Неужели люди у нас так одичали, что совсем не смотрят телевизор и даже не представляют, что делается на свете? Вот позорище! Можно подумать, что мы живем в какие-то пещерные, доисторические времена». Резкая реакция прохожих несколько охладила рвение Савычева, он почувствовал себя обиженным – и шел теперь уже не так бодро, несколько приглушенно скандируя свой лозунг.

По пути педагога обгоняли трамваи, которые перед началом крутого спуска к реке несколько замедляли ход, а потом, словно решившись, вдруг резко набирали скорость и скатывались вниз по склону. Борис Владимирович пробовал было сначала идти по проезжей части, чтобы находиться на виду, решив, что автомобили должны объезжать его; однако трамваи проносились мимо него с таким лязгом и грохотом, что Савычев струхнул и перешел на тротуар. Прежде он не обращал внимания на то, как ловко и стремительно трамваи совершают спуск; свежевыкрашенные, ярко-красные, они сегодня как-то особенно выделялись и казались сияющими. Они напомнили педагогу новые игрушки или части какого-то аттракциона, устроенного на праздник. Его охватило вдруг детское желание бросить свой транспарант и прокатиться на одном из трамваев, чтобы самому почувствовать, как они разгоняются и затем взмывают на противоположном берегу реки – и Савычеву стоило большого труда удержать себя и продолжить путь пешком.

«Ишь, вырядились», – раздраженно думал он, глядя на нарядно одетых людей, некоторые из которых почему-то еще и несли цветы. Ему вдруг подумалось: уж не подстроено ли все это кем-то специально, чтобы поиздеваться лично над ним, Борисом Савычевым, поставить его в дурацкое положение? «Ну нет, это было бы уж слишком. Кому я нужен?» – подумал он и как-то успокоился на этой мысли.

По пути Борис Владимирович несколько раз останавливался и отхлебывал из бутылки водки, уже традиционно прихваченной с собой из дома. Администрация школы знала о том, что он пьет и перед уроками, и на переменах между ними – но его держали из жалости и уважения к прошлым заслугам: он работал в своей школе уже более 20 лет. Директор, Леонид Валентинович Юльев, сам когда-то был учеником Савычева, и у него рука не поднималась выгнать старика, пока не было «уважительной причины» избавиться от него. В результате Юльев терпел Савычева, хотя и боялся, что о пьянстве педагога станет известно начальству. Юльев не раз уже трясся от страха, прислушиваясь к бессвязным разглагольствованиям Бориса Владимировича на уроках, и считал свое отношение к учителю каким-то благодеянием, за которое тот остается перед ним в неоплатном долгу.

Ввалившись в школу в День северных территорий, Савычев тут же натолкнулся на Юльева и неловко ткнул ему своим плакатом в лицо. Поскольку Савычев держал в этот момент транспарант наклоненным, его край попал Юльеву в рот, так что у того голова резко мотнулась назад на шее. Юльев от неожиданности пытался вскрикнуть, но случайно закусил транспарант, оторвал от него зубами край и выплюнул. «Что вы тут вытворяете? – накинулся он, потеряв самообладание, на Савычева. – Опять пьяны! Какое свинство, и вам не совестно появляться перед детьми в таком виде!» «Курилы – Россия!» – гаркнул в ответ Савычев и, не дожидаясь реакции директора, отстранил его с дороги и с важным видом прошествовал в учебный класс.

Урок начался уже пять минут назад, и ученики в ожидании Бориса Владимировича баловались. Они давно потеряли всякое уважение к своему пьянице-преподавателю, но любили его за то, что его уроки можно было безнаказанно прогуливать, не делать домашних заданий. Класс его располагался на первом этаже; в теплое время школьники, открывая окно, преспокойно вылезали на улицу курить – и некоторые потом уже не считали нужным возвращаться. Когда сорванцам становилось скучно, они издевались над Савычевым, дразнили и обзывали его – но делали это беззлобно, просто потому, что так уже было принято, что само поведение Савычева располагало к этому. Борис Владимирович не обижался на детей, как-то не придавая значения их грубым шуткам; возможно, дело тут было в том, что он осознавал, как опустился, и сам потерял всякое уважение к себе и своей деятельности.

Вместе с тем, Савычев сохранял какое-то благоговение по отношению к своему предмету – русскому языку, к России и всему, что было с ней связано. На его учительском столе неизменно стоял российский флаг, и, позволяя школьникам потешаться над самим собой, Борис Владимирович ревностно оберегал достоинство этого флага и мог сурово наказать ученика, позволившего себе опрокинуть или сбросить его. Подчас в свои светлые минуты Савычев входил в раж и с увлечением доказывал ученикам, как им важно знать свой язык и быть грамотными; в глубине души он сожалел, что не в состоянии уже проводить полноценные уроки, справляться с детьми, что не может совладать с собственным пьянством – и в результате лишает детей необходимых знаний. Савычев не раз уже задумывался о том, чтобы самому написать заявление об увольнении и уйти из школы – но не решался «оторваться» от нее: он так привык, сросся с ней, что уход из школы представлялся ему чем-то вроде необходимости вырвать кусок мяса из собственного организма. В результате Борис Владимирович продолжал тянуть время, проводя уроки подчас в полубессознательном состоянии и оставаясь посмешищем для детей и предметом беспокойства и стыда для коллег и директора.

Сегодня Савычев вошел к ученикам воодушевленным и сразу же, приставив к классной доске стул, водрузил на него свой плакат. «Курилы – Россия! – вновь повторил он, потрясая кулаками. – Дети, это очень важно знать! Сегодня японцы собираются отнять у нас Курилы, но острова – наши, и нашими останутся! Если будет нужно, мы пойдем защищать их с оружием в руках!"

Чтобы закрепить у детей знание и понимание принадлежности Курильских островов, Савычев решил задать им небольшой диктант на эту тему. Пока он собирался с мыслями, кто-то с задних рядов кинул в него скомканную тряпку, но Савычев только рассеянно отмахнулся, отбросив ее в сторону. «Что же, дети, давайте писать, – сказал наконец он. – Пишите: Ку-риль-ски-е ост-ро-ва – не-отъ-ем-ле-ма-я ча-сть Рос-си-и. Мы их ни-ко-му не от-да-дим!». Однако затем Савычев не выдержал ритма диктовки и, продолжив быстрее, закричал: «Курилы – наши! Пусть японцы только попробуют к нам сунуться, мы им надерем задницы, всыплем им по первое число!"

Савычев так разволновался, что, не в силах уже сдерживаться, достал из своего старого кожаного портфеля бутылку водки и, запрокинув голову, сделал большой глоток. Школьники, опешив от такого зрелища, засмеялись и зааплодировали; кто-то забрался на стол, кто-то оглушительно засвистел. Ученики принялись кричать, мяукать, лаять, блеять, хрюкать. Несколько человек выбежали из-за своих парт, стали жать руку Савычеву и, приговаривая: «Наш человек!», потребовали, чтобы тот еще выпил. Борис Владимирович не заставил себя упрашивать.

Все это время Юльев, обливаясь холодным потом, стоял у двери и прислушивался к вакханалии в классе. Мягкий, нерешительный человек, он все никак не мог собраться с силами и войти, чтобы сделать Савычеву выговор построже; разнервничавшись, он думал о том, что же такое сказать, как воздействовать и на учителя, и на учеников, чтобы водворить порядок. Юльев небезосновательно опасался, что, когда он начнет распекать Савычева, сцена выйдет не устрашающей, а комической; в результате он мог и сам потерять авторитет среди школьников, как бы оказаться с Борисом Владимировичем на одной доске. Ему было стыдно за Савычева, неспособного осадить школьников; он чувствовал, что обстановка на уроках русского языка может «перекинуться» на всю школу. В конце концов, когда нарастающий безобразный гам раздавался уже на весь коридор, Юльев запаниковал. Он потерял самообладание – и думал только о том, что продолжать так дальше невозможно.

«Что это за безобразие! – взвизгнул он, врываясь в класс и кидаясь на Савычева с окружающими его учениками. – Как вам не стыдно! Вы уволены, выметайтесь из школы!» Еще за минуту до этого Юльев не думал выгонять Савычева, но сейчас как-то инстинктивно почувствовал, что его необходимо наконец удалить – что именно Савычев превращает занятия в балаган и без его присутствия ученики сами угомонятся. Директора прорвало; маленький и тщедушный, раскрасневшийся и растрепанный от волнения, он, как козленок, напрыгивал на Савычева то с одной, то с другой стороны. Затем, упершись обеими руками в плечо Бориса Владимировича, он стал толкать его к выходу.

Савычев, однако, уперся и с неожиданной силой отпихнул директора. С появлением Юльева к нему вернулась странная собранность; кажется, он воспринял эту ситуацию как угрозу, которую обязательно необходимо отразить. «Вот как! – крикнул Савычев. – А я не уйду! Молокосос, не тебе меня выгонять!» Школьники, сгрудившиеся вокруг Савычева и Юльева, смеялись: худенький, низкорослый директор со своими румяными от волнения щечками был сейчас сам похож на мальчика, который капризно требует чего-то у своего дедушки.

Юльев, чувствуя, что не может справиться с Савычевым, голося, выбежал из класса. На его крики прибежали охранник и учитель физкультуры. «Уберите его! – истерически кричал Юльев, указывая пальцем на Савычева. – Он пьян, он спаивает учеников, чтобы духу его больше не было в моей школе!» Полупустая бутылка, которую Савычев выронил и которая сейчас катилась по полу, действительно, обличала Бориса Владимировича, и прибывшие встали на сторону директора; совместными усилиями они втроем, обхватив Савычева, стали тащить его из класса и затем по коридору к выходу. Савычев повис у них на руках, извивался и, кажется, совсем перестал соображать, что происходит; вырвавшись, он повалился на пол и, дрыгая руками и ногами, как перевернутый жук, стал, захлебываясь, кричать: «Курилы – Россия! Курилы – Россия!» Чтобы выдворить его из школы, директору, охраннику и учителю физкультуры пришлось взвалить Савычева себе на плечи и выносить, как бревно.

На выходе Савычеву неожиданно удалось крепко зацепиться за дверь. Глухо мыча и хрипя, он сосредоточенно отбивался от своих противников, пытаясь лягать их ногами. Один из ударов, действительно, пришелся директору в голову, так что тот упал с лестницы. «Ах так! – вскричал тот, поднимаясь, весь в снегу. – Не хочешь уходить! Не хочешь! Так я тебя вышвырну!» Подбежав к Савычеву, он резко дернул за дверь и захлопнул ее, защемив пальцы Бориса Владимировича; тот взвыл от боли и был вынужден отпустить дверь. Директор, охранник и учитель физкультуры как следует раскачали Савычева, словно таран перед ударом, и с силой бросили его в сугроб. После этого все трое вернулись в школу. Дверь с грохотом захлопнулась, и изнутри был задвинут массивный металлический засов.