Проза

Пока отец и сын проходят стадион, словно вдвинутый в глубину между домами, оставляют позади старинное здание: красивое и таинственное.

Трамвайная развилка, и – церковь, красным взмывом поднимающаяся в высоту летнего воздуха.

Но церковь на тот момент почти под запретом.

Подземный переход, станция метро, оставшаяся позади, и – дом: жёлтого цвета, серьёзной массивности, кажущийся насупленным, но такой надёжный…

 Узкий перешеек между ним и другими – гораздо более низкими, небольшой разлив двора с простенькой площадкой: сплошной круг карусели, невысокая горка…

 Мама ждёт.

Обеденное время…

Коридор многоколенчат, живут в квартире три семьи, вернее – две, и тихая, одинокая алкоголичка Машка, работающая на бумажной фабрике, дарит порой мальчишкам то карандаши, то ещё какую-то мелочь…

Телефон на тумбочке проклеен лентой.

 Кухня огромна, колонка висит, белея, и чёрная пасть её со вспыхивающей синеватой короной огня, пугала мальчишку, когда был совсем маленьким.

-Как погуляли? – мама как раз несёт из кухни супницу, папа открывает ей дверь.

-Хорошо, по-моему? Правда, сынок?

-Правда, па…

-Мойте руки…

 

Они моют их: в ванной, вбок продолжающей кухню, они моют их – вполне счастливые в выходной, предчувствуя вкусный мамин обед…

 В первой комнате сидят за массивным столом, покрытым скатертью, всё чинно, и двор, живущий за окнами, словно плещется плазмой солнца и детской игры.

Огромный буфет смотрит в реальность насупленно.

Он огромен, его венчает своеобразный фронтон, и не перечесть всех завитушек и украшений, плетущихся по поверхности буфета.

Он принадлежал некогда Матовой – Александре Константиновне, солистке Большого театра, Заслуженной артистке…

Как пианино – чёрное и старинное, расположенное у соседней стены.

…Матова в 55 году, когда мама приехала учиться из Калуги, прописала её у себя: певица к тому времени потеряла голос, но молодёжь ходила к ней, кое-что показать она могла, и среди этой молодёжи был отец мальчишки, увлечённо поедающего борщ.

Какая она была Матова?

Напрочь лишённая тщеславья, не позаботившаяся о посмертной славе…

Мальчишка не знает об этом…

 

Мама рассказывала уже взрослому своему сыну…

-Был вечер, собрались гости, Александра Константиновна лежала в соседней комнате: тяжело было ходить. Обычный милый вечер.

Гости разошлись, я перемыла посуду, вернулась в комнаты, и… знаешь – будто нечто тяжёлое, свинцовое, давящее пронеслось, ворвавшись из другой комнаты, где лежала тётя Саша…Я не сразу решилась зайти. Она лежала мёртвая.

Мальчишку назвали в честь певицы…

 

Рассыпаются выходные, разлетаются, отсверкав…

В первую школу Сашу возили на троллейбусе: мал один ездить, а располагалась она в своеобразной низине, меж теснящимися домами, в колоритнейших московских дворах; его возила мама, вела, когда был первоклассником, за руку…

 …будто и сейчас ведёт.

Его возили и встречали: мама, работавшая в ТПП СССР, могла отпрашиваться, или выходить на полдня (отец – физик, возвращался из НИИ в вечернее время)…

 Лёшка Сазанов – друг ещё по детсаду – подбегал:

-Пойдём гонять после уроков?

-А то!

Велосипеды, войнушка, пистолеты…

Память, убывающая с годами, расцвечивается суммами полувыдуманных подробностей.

Строга ли Надежда Васильевна?

…стирается лицо первой учительницы, стираются миры уроков, нечто эхом звучит, не позволяя потерять себя окончательно в дебрях столь долго тянущейся, одномоментно пролетающей жизни.

Олег Скороходов – двоюродный брат Алёши подходит:

-Ну, вы чего тут?

-Думаем, во что играть будем…

Дребезжат звонки.

Уроки размываются: как не самое интересное…

Детей встречают: всем куда-то ехать надо…

Детей встречают…

 

Саша сидит у пианино, стараясь одолеть мудрёную науку: рука должна как будто держать яблоко, и, отчётливо представляя его, спелое, не знает, как играть, воображая оное в горсти ладони.

Всё же пробует.

Учительница ходит на дом, но успехи Саши – скромнее скромного: словно и клавиши: о! чудесные клавиши, покрытые слоновой костью, с благородной желтизной (тайное золото) – сопротивляются его игре.

Однако, ноты завораживают: словно надписи на чужом, недоступном, чуть приоткрывающемся языке (папа шутит: Запомни, сынок, твоя сверх-задача – расшифровать язык этрусков)…

 Он глядит в эти ноты, видя связки сушёных грибов, великолепные формулы математики, надписи на древесной коре, сложностью превосходящие язык далёких этрусков, потом пробует играть, и - раздаётся звонок в дверь.

Бежит открывать, и Алёша Сазанов, стоящий в дверях, вопросительно глядит на него:

-Ты что забыл?

-Я музыку делаю…

-Му-зы-ку… - Тянет Алёша, занимающийся спортивной гимнастикой. – А сбацать можешь чего-нибудь?

Вот он – стоит у двери, и Саша, устроившийся на чёрном, тяжёлом, вертящемся стуле играет – как получается.

Алёша слушает кисло.

-Не пойдёшь, значит?

-Может, вечером?

-Ладно, созвонимся давай…

И – не стало Алёши, но и остаться один на один с музыкой не получается…

Совсем уж собрался на двор, и – вдруг мелькнула коричневая обложка: Легенды и мифы Древней Греции.

 

Кун появился недавно.

…дерзкие и требовательные, уверенные, что аура героев оправдает что угодно, спускаются в Аид Тесей и Пейрифой: дерзкие и мощные, уверенные в силе своей садятся на каменные углубления, чтобы остаться там надолго, надолго…

 Розоватое свечение мрамора: храмы, сквозящие тотальной белизной.

Мальчик один раз был с тётей в русской церкви: насколько же поразил контраст: хотя греческих храмов и не видел, но представлял так живо…

 Геркулес, спускающийся в недра Аида, влекущий на свет Цербера, бедный зверь, ослеплённый денным светом, роняющий зелёные горошины слюны…

 Жуток взгляд медузы-горгоны, шевелятся сонные змеи, но отражения медузы в щите спасает солнечного, на сандалиях бога летящего героя.

 Сколько всего!

Хотелось вобрать сразу, сразу переосмыслить, будто и мир изменится, расцветёт новыми красками, сияя, великолепный…

 

Мама пришла – узнавал по тому, как открывается дверь.

-Что ты не гуляешь, Сашк? Ребята ждут, наверно…

-Я зачитался, ма…

Книжка съедает время.

Мальчик не знает о нём ничего: сжимающимся и упругом, длинном и пролетающим мгновенно.

Он бежит на улицу…

Пыльный асфальт мая сереет обыденно, но золото листвы уже насыщено летом: скоро на дачу, под Калугу, к родне.

 Саша выбегает во двор, но площадка пуста, и… где теперь искать своих, а?

Железная гулкая лесенка дребезжит под ногами – вела в соседний двор, где стоял дом Алёши…

Вот же – Сазанов на самокате пролетает…

-А ты чего без? – притормаживает.

-Забыл…

-Совсем ты со своей музыкой!

…у меня нет пока своей, Лёш…

Возвращаться?

Ну его!

-Я и так тебя обгоню.

-Давай!

Сазанов мчится по двору, мелькают полосы света и тени, зелень словно слегка покачивается, плотно облепив ветви, и Саша, разгоняясь так, что в боку болит, мчится за ним, летящим…

 

…они упираются в голенастые ноги огромной птицы, мудро смотрящей на них с высоты…

Клюв её огромен, и, кажется, любой удар разнесёт бедную сашину голову.

Но птица вовсе не угрожает: просто смотрит с высоты: и в глазах её мерцают ум, даже мудрость… лукавство.

Горазд был на выдумки, а догнал ли Алёшу?

Или улетел тот на своём стремительном самокате времён – улетел в никуда?

Фонтан в центре одного из дворов белел массивно, и два медвежонка, жавшиеся к медведице в центре, казались ручными и милыми.

(Продолжение следует)