Проза

В юности я как-то увлекся конторским делом. Мне нравилось пробивать в бумаге дырки с помощью дырокола, ставить печати и штампы, использовать скоросшиватель, писать приказы чернилами, заводить дела. Родители были далеко, в другой стране. Им нельзя было позвонить. Сестру они взяли с собой. Через полгода сестра вернется, но не домой, а в город Н., - в нашей школе не было старших классов.

Я выклянчил у тетки (она еще работала) десяток картонных папок, пачку желтоватой бумаги в жирную линейку, а также несколько видов медицинских бланков. Меня увлекало волшебство, с каким бумага превращается в документ: всего-то надо изложить факты злоупотреблений, скрепить подписью и печатью, поставить пару штампов о надлежащем уровне секретности, подшить в папку и бросить в ящик стола. Когда в столе лежит дело, где перечислены все грехи тетки, включая воровство канцелярских принадлежностей из муниципального медучреждения, ощущаешь себя властителем судеб. Я сидел, посмеивался, выдвигал и задвигал ящик, перелистывал дело, качал головой, вздыхал.

- Что же нам с вами делать, Мария Сергеевна? - бормотал я.

Еще на чердаке хранилась чесоточная коробка. Когда дед подхватил чесотку, он ходил по дому в старом халате и в перчатках, чтобы не заразить семью.
Деда я почти не помню. Знаю, что был затворником и читал научно-популярные журналы. Иногда выходил на берег нашей реки, ложился на песок и смотрел в небеса. От деда осталась картина с названием «Мертвый рассвет». Непонятно, сам он ее нарисовал или кто-то другой. Несколько зеленых домиков и фиолетовый свет из-за горизонта. В картине есть что-то роковое.

Через много лет я нашел халат и перчатки в коробке на чердаке. Я напялил халат, натянул перчатки и явился на кухню кривляться.
- А мне сказал, что сжег! - воскликнула тетка. – Вещь еще приличная. Тут вот подшить…
- Что сжег?
Тетка мне все и рассказала. Я боялся, рассматривал руки и ныл:
- Какая беспечность, хранить заразные вещи!
- Посмотрите на него, - отвечала тетка.
- Вас в поликлиниках не учат, что ли, эпидемиологии?
- Клещи столько не живут, умник. Как врач тебе говорю, - уверяла тетка, штопая халат. – В наши годы чесотка была чем-то вроде триппера. Ой. Насморка, конечно.

Я почитал в энциклопедии про триппер и схватился за голову.
Через неделю на руках появились ряды красных бугорков. Они возникали друг за другом: невидимый клещ двигался по намеченному маршруту, прогрызая вертикальные шахты.

В то время мне было очень одиноко. Я слушал группу «Король и Шут» на красном магнитофоне International китайского производства. Друзья у меня были хорошие, но любили гулять, а я - сидеть дома. Они весело врывались, с аппетитом поедали теткины бутерброды, дежурно звали на станцию лазить под поездами, а потом убегали, оставляя меня среди гулких коридоров домашней канцелярии. Я сначала завел по папочке на каждого, но после попытки учинить допрос (чуть не получил по носу) перенес материалы в одну и надписал сверху: «тухляк».

Тетка купила мне серную мазь. Я поднял дело тёти и подшил несколько новых страниц. По совокупности тетку следовало уже расстрелять, но я положил документы под сукно, потому что повышение градуса чужих грехов заставляет душу преисполняться горечью за падший мир. Я тоже был не без упрека. Как-то стащил у тетки деньги из пальто и купил набор для сборки усилителя звуковой частоты. Руки росли не из того места – я сжег микросхему и рыдал потом под кустом смородины. Краденое не приносит счастья – вот и стань тут атеистом.

Потом все как-то наладилось. Родители так и не приехали, сестра осталась в Н., а тетка вырезала меня из общей семейной фотографии, уничтожив изображения остальных родственников.