Проза

 

 

Балаганов не мог принять того факта, что жизнь основана на постоянных повторениях.

Было что-то тоскливое и гнетущее в том, как день за днем вновь и вновь «всплывали» одни и те же слова, действия, места, картины, виды, ситуации.

Зачем мир устроен так, что одно и то же нужно неизбежно повторять даже не два или три раза – а сотни, тысячи раз? В этом ему виделась странная издевка природы.

Мир представлялся ему в виде сферы, которая прежде перемещалась свободно, но, видимо, попала под влияние удерживающей силы, так что ее движение постепенно затухало.

Вследствие этого сфера стала перемещаться циклически, на небольшом, все сужающемся участке – и возникли повторения похожих дней.

Если не высвободить ее, она придет к полной неподвижности, жизнь сведется к одному растянутому моменту; но если удастся помочь миру избавиться от мешающих пут – он вернется к свободному перемещению. Тогда повторений больше не будет, и каждый день станет по-настоящему новым.

Результатом таких размышлений у Балаганова стало помешательство на том, чтобы избавляться от повторений. Только в этом ему виделась возможность выхода, способ вытерпеть обыденную жизнь, которая без конца, в различных отрезках времени и формах воспроизводила саму себя.

В попытке разнообразить происходящее он старался фокусировать внимание на своем дыхании, чтобы дышать неравномерно, а также на ходьбе, чтобы двигаться по-разному, дифференцировать ритм и длину шагов, переставлять правую ногу не так, как левую.

Он бы хотел полностью избавиться от биологического ритма, поскольку любой ритм, как многократное повторение одного и того же, становился для него непереносимым, вызывал буквально бунт в его мозгу.

Исходя из этого желания, Балаганов в первую очередь, насколько это возможно, отказался от времени.

 

← Илл. Кати Берестовой к рассказу Дмитрия Убыза "Мусоровоз".

 

Он выбросил все часы, старался не знать, который час, ложиться спать и просыпаться в произвольное время – не в то же самое, что в прошлый раз, чтобы жизнь не делилась на одинаковые суточные интервалы.

В разговоре он использовал широкий спектр интонаций, разнообразил выражения и отдельные слова, которые употреблял в речи – для этого Балаганов даже специально просматривал словари и выписывал оттуда понравившиеся редкости.

Он накупил большое количество одежды только для того, чтобы носить разное, и даже несколько раз перекрашивал волосы, брил или стриг их.

Однако его внешность все-таки оставалась во многом статичной. Это беспокоило Балаганова, и он подумывал о том, чтобы носить маски или наклеивать на себя что-нибудь, чтобы менять свой внешний вид.

Аналогичное отношение выработалось у него и к пище.

Ел он в разное время, причем всякий раз лишь какой-нибудь один вид пищи. Он и покупал ее соответствующим образом: набирал чего-нибудь в одном из отделов магазина, в следующий раз – в другом отделе, и так далее, а после того, как обходил все, перебирался в другой магазин.

Постепенно он стал выбирать их дальше от своего дома, поскольку все ближайшие уже обошел, а повторение уже совершенного действия было ему настолько неприятно, что ему даже кусок в горло не лез.

В связи с этим Балаганова особенно раздражали сетевые магазины, поскольку все принадлежащие к одной сети казались ему одинаковыми; он возмущался тем, что у владельцев не хватает фантазии хотя бы немного их разнообразить. Он даже сам старался находить хоть какие-то различия между торговыми помещениями: отмечал расположение касс, наличие или отсутствие тех или иных продуктов.

Когда продуктовых магазинов, в которых он бы не побывал, в городе уже практически не осталось, Балаганов перешел к ларькам и лоткам; затем ему пришлось время от времени уже питаться в ресторанах, однако на то, чтобы делать это часто, не хватало денег.

Перейдя на дешевые закусочные и забегаловки, он от пищи низкого качества стал толстеть. Впрочем, это ему даже нравилось – в этом была динамика, выход из опостылевшей, застывшей в одной форме внешности.

Он с удовольствием щупал нараставшие у него жировые складки, ощущая, что хотя бы в незначительных деталях изменился, обрел что-то новое.

«Все-таки мои попытки отделаться от повторений приносят некоторые результаты, – довольно думал Балаганов. – А здорово было бы, если бы все люди последовали моему примеру и стали разнообразить свою жизнь! Тогда мир наверняка выбрался бы из затянувшего его болота, и двинулся бы по новому, свободному пути. Но как убедить в этом окружающих?»

Эта мысль беспокоила его, поскольку, хотя ему удавалось отделываться от повторений в тех аспектах, где это зависело от него – ему продолжали мешать действия других людей.

Например, он знал, что около семи часов утра обязательно приедет мусоровоз и начнет, гремя, поднимать и опустошать контейнеры.

Эта процедура, повторяющаяся с какой-то фатальной неизбежностью, доводила Балаганова до белого каления. Ему всякий раз казалось, что он находится не в новом дне, а в очередной раз возвращается в предыдущий, известный уже до мельчайших деталей.

Прежде мусоровоз работал как-то незаметно для Балаганова, но, раз обратив на него внимание, он теперь уже не мог отделаться от нервозности и раздражения.

Дошло до того, что в семь часов он теперь неизменно пробуждался; пошли насмарку его попытки сбить биологический ритм, отказаться от разделения и вычисления времени.

Ему пришлось даже вернуться к использованию часов, и он день за днем удрученно убеждался в том, что машина снова приезжает в семь.

Время приезда мусорщиков стало для Балаганова новым началом суток, которые неизбежно сменяли друг друга, по сути оставаясь одинаковыми, содержа в себе те же самые двадцать четыре часа и начинаясь с тех же переживаний, задававших тон для повторения всего дня.

Он прямо-таки зациклился на этой мысли; ему представлялось, что сам ход времени, само вращение планеты остановилось из-за злополучного мусоровоза, который, приезжая, отбрасывает события вновь к их исходной точке.

И действительно: день начинался с тошнотворной узнаваемостью одними и теми же криками мусорщиков и дворников, таким же серым, блеклым рассветом – одинаково выцветшим, катастрофически устаревшим, как будто пропитавшимся пылью от старости. Выкатывалось то же дряблое, слабое, немощное солнце, заливая бледными лучами асфальт, который словно бы разверзался во всем своем безобразии, открываясь до малейшей трещинки, выпячивая, демонстрируя свою потертость, изношенность, облезлость.

Балаганов не мог думать во время приезда мусоровоза о чем-либо другом: он буквально физически, всей поверхностью кожи и самым своим нутром ощущал неторопливую работу машины, отрывистые выкрики мусорщиков, грохот опрокидываемых контейнеров.

Это напоминало какой-то чудовищный зуд, который невозможно было остановить. Балаганов содрогался всем телом, обхватывал себя руками, крепко зажмуривал глаза, пытался даже причинить себе физическую боль, раздирая ногтями кожу, но не мог отделаться от образа мусоровоза, который продолжал работу как будто в нем самом.

Казалось, что эта работа и составляла все тело, всю сумму ощущений Балаганова вплоть до семи часов двадцати минут, когда она ежедневно заканчивалась.

Обдумывая эту ситуацию, он понял, что ему необходимо поговорить с мусорщиками и убедить их приезжать в разное время, а не только в семь часов. Заодно на них можно было испробовать силу своей аргументации:

Он решил, что если эта попытка окажется успешной – он продолжит разъяснять и другим людям, что нужно отказаться от повторов.

Рассудив так, Балаганов на следующий день незадолго до наступления семи часов спустился на улицу и стал ждать появления мусоровоза.

С собой он взял сохранившийся со школьных времен глобус, который собирался использовать для иллюстрации своих идей. Глобус был закреплен на подставке с помощью пластмассового обода – примерно так же, представлялось Балаганову, весь мир и на самом деле чем-то удерживается в неподвижности.

Он испытывал неловкость и не знал, с чего начать разговор; в результате, когда мусоровоз подъехал, он так растерялся, что едва не попал под колеса.

Водитель и его помощник – оба крупные, грузные, явно сонные, со взлохмаченными волосами, одетые почему-то в красные бархатные жилеты – собирались начать погрузку, но тут Балаганов решительно преградил им дорогу.

«Подождите! – сказал он, не здороваясь. – Я прошу вас не приезжать больше сюда в семь часов. Приезжайте в разное время».

Мусорщики посмотрели на него, видимо, не решили, что можно ему ответить, переглянулись и вновь взялись за свое дело.

«Я вам еще раз говорю, не приезжайте сюда больше в семь часов!» – нервно крикнул Балаганов.

Чтобы добиться реакции, он подбежал к водителю, который собрался залезать в свою кабину, и стал нервно трясти его за плечо.

«Ты кто такой? Уходи, не мешай», – раздраженно буркнул тот, стряхивая с плеча руку.

Оба мусорщика, видимо, хотели поскорее покончить со своим заданием и отправиться спать; Балаганова они воспринимали только как помеху, от которой можно отмахнуться.

Он это видел и не знал, сможет ли донести до них свою точку зрения.

«Нужно прекратить повторы! – стал он торопливо объяснять. – Послушайте и поймите меня! Если продолжать одно и то же каждый день, мир остановится! Перестаньте приезжать каждый день в семь часов. Если вы обязаны ездить в одно время, хотя бы меняйте порядок объезда дворов. Это не только мне нужно, это ради вас самих! Если не остановиться, всех ждет катастрофа! Нас уже так затянуло в повторы, что вы даже не можете очухаться и понять, что я вам говорю!»

Чтобы наглядно проиллюстрировать свою мысль, он протянул на вытянутых руках глобус и раскрутил его. Глобус, покружившись, постепенно стал замедляться и наконец остановился.

«Вот видите? Так же остановится и наша жизнь, если вы не перестанете приезжать в семь часов!» – воскликнул Балаганов.

Однако его не понимали и даже вовсе не слушали.

Мусорщики, игнорируя его, продолжали методично заниматься погрузкой.

Водитель, забравшись в кабину, орудовал рычагами; его напарник ассистировал, следя, чтобы тот верно рассчитывал движения.

Мусоровоз был необычной конструкции – снабжен сзади огромной металлической рукой с удивительно гибкими и пластичными пальцами; она обхватывала контейнер и опрокидывала его во вместительный кузов.

Балаганов задумался, глядя на плавные, уверенные действия этой руки. Он чувствовал, что помешать сегодняшней погрузке уже не сумеет; но раз мусорщики не хотят послушаться его и по-хорошему менять время объезда, придется объявлять войну повторам.

«Я вас предупреждаю – не приезжайте завтра сюда в семь часов! – сказал он мусорщикам. – Если приедете опять в это же время – будет плохо».

Те из-за шума работающей машины едва ли расслышали его; во всяком случае, ему не ответили.

Балаганов удалился.

На следующее утро он решил вооружиться всеми подручными средствами для борьбы с мусорщиками.

Он взял в левую руку нож, в правую – топор, а на голову вместо шлема надел строительную каску, которая обнаружилась у него на антресолях.

Теперь Балаганов был готов к борьбе.

Он спустился по лестнице, приоткрыл дверь своего подъезда и стал ждать появления мусоровоза. У него оставалась небольшая надежда, что его предупреждение подействует и никто не приедет: хорошо было бы добиться своей цели мирными средствами, без дополнительных усилий!

Однако он не удивился, когда машина ровно в семь часов показалась за поворотом.

Сегодня она прибыла с какой-то издевательской точностью.

Балаганов сжал в руках нож и топор.

Водитель и его помощник, потягиваясь, выбрались из кабины и отворили дверцу с задней стороны кузова, где располагалась металлическая рука.

В этот момент Балаганов с криками выбежал из подъезда, размахивая ножом и топором.

Подскочив, он ткнул ножом в водителя, который успел закрыться рукой и как-то сонно, вяло вскрикнул от боли.

Затем нападающий замахнулся топором.

Как он и рассчитывал, водитель и его подручный, испугавшись, отбежали к дальнему краю двора. Судя по всему, они сочли Балаганова сумасшедшим и не знали, чего можно ожидать от него.

Балаганов вскочил в кабину.

Он не умел управлять даже обычным автомобилем, и решил просто случайным образом нажимать на кнопки и дергать за рычаги: что-нибудь да сработает.

Мусоровоз стал вращать металлической рукой, которая сжалась в кулак, словно угрожая кому-то. Балаганов радовался: рука стала его инструментом, его оружием, она грозила повторам!

Сегодняшний «визит» мусоровоза уж точно не будет обычным, решил он. В его двор машина еще приехала по расписанию, но в дальнейшем привычный распорядок точно будет нарушен!

Примерно определив, какие рычаги управляют сжатой в кулак металлической рукой, он стал лихорадочно дергать их разные стороны.

Рука врезалась в один из контейнеров и повалила его, а затем и другие; волна мусора вывалилась во двор, на клумбы и детскую площадку.

Видимо, восторженное, почти истерическое состояние Балаганова увеличило его силы: рванув один из рычагов, он выдрал его. Металлическая рука, словно обезумев, продолжила совершать стремительные броски и кружиться, сжимаясь и разжимаясь.

Теперь предстояло использовать всю машину; он принялся поочередно давить на педали и нервно вращать руль.

Мусоровоз взвизгнул, двинулся вперед и с грохотом врезался в стену жилого дома; к счастью, разогнаться он не успел, и только вдавил фрагмент стены, разбив несколько окон. Кабина автомобиля также вмялась, стекло лопнуло; сияющее лицо Балаганова было расцарапано брызнувшими осколками, по нему потекли струйки крови.

Металлическая рука с шипением и треском продолжала вращаться, словно перемалывая воздух.

Балаганов нашел кнопку, включающую сигнал-гудок, и вдавил ее обеими руками.

Мусоровоз запел.

Балаганов торжествовал. Он знал, что мусоровоз играет во всей системе повторов особенную роль первоисточника: каждый день начинался с его приезда, это был первый повтор, на котором зиждились все остальные.

Теперь был нанесен удар по самому корню повторов. Можно было надеется, что мир выберется из трясины, поглощающей его, и двинется по новому пути.

Довольно потирая руки, Балаганов выбрался из кабины и увидел изумленно уставившихся на него водителя с помощником.

«А я предупреждал: не приезжайте больше в семь часов!» – заявил им Балаганов и, развернувшись, отправился домой. Теперь можно было спокойно поспать.