Проза

 

рассказ

 

А Аистом меня сестра назвала, потому что у меня походка была, как у Аиста

Аист

 

*

 

Привет!

Давай сразу договоримся: если уж мы с тобой пьем не чокаясь, то было бы логично и письма писать не здороваясь, м? И не прощаясь, да. Как-то вот не по мне все эти церемонии. Все же это отдает чопорностью (если я правильно понимаю это слово).

Но ты-то, конечно, можешь и здороваться, и прощаться, и отпускать мне комплименты, и отвешивать благодарности. Как пощечины. По мне, все эти условности – как пощечины. Нет?

Ты, разумеется, не сразу ответишь мне на письмо. А может быть, даже пропустишь пару писем, чтобы как следует мне отомстить за очередной мой прыжок в подполье. Но, что касается отношений с тобой, ты же знаешь, я всегда была терпеливой. Так что я подожду, пока желчь твоя сойдет на нет, а покамест буду писать тебе, писать. Ну с кем мне еще поговорить? Кто еще сможет меня понять, как ты? Так что вот, я снова выползла на свет божий и решительно начинаю.

Сегодня за моим окном висел альпинист. Мой муж, если бы я ему об этом сказала, тотчас пошутил бы, что альпинист, увидев меня, повесился… Но ты, конечно, всего лишь спросишь: «И что? Ну, висел, и что?» Да ничего, висел, фасад обновлял. Но мне, между прочим, пришлось из-за него выскочить на улицу. Муж:

– Хаха, в чем мать родила?

Ты:

– Ну, дальше что, я слушаю.

Выскочить, потому что он долбился молотком в мою стену, между прочим. Так настойчиво ко мне в гости еще никто не просился. Ладно, шучу.

Так вот, выскочив на улицу, я куда-то пошла. Сперва – куда-то, потом определила, что раз уж я все равно куда-то иду, почему бы не сходить в сбербанк за деньгами.

К сожалению, из-за этого опрометчивого похода моя психика в очередной раз подверглась нападению со стороны какой-то полоумной. Да, не следовало отпускать меня в сбербанк в одиночку, но я строго выполняла все твои предписания: переходя дорогу, смотреть по сторонам; не разговаривать с потусторонними; запрокинуть голову, если вдруг опять пойдет носом кровь.

Приближаясь к сбербанку, почуяла неладное: возле закрытых дверей сбербанка толпились люди. Разношерстная публика!

Ну, это я так, кривляюсь, конечно. Собравшиеся и в самом деле все были очень разные, хотя и одинаковые. Разные, потому что одеты были по-разному, были среди них даже мужчина на одном костыле и женщина в голубом фартуке. А одинаковые, потому что одинаково себя вели. Единственная выдающаяся личность среди них оказалась сумасшедшей пенсионеркой: все люди как люди, ожидали открытия сбербанка степенно, она же прохаживалась взад-вперед, от окна сбербанка к изгороди, и выклевывала из воздуха несуразицу:

– «Кто крайний?» А зачем?? До конца рабочего дня еще – во!

Выклевывала! Именно что выклевывала! Слова в воздухе висят, а она их, как курица пшено, склевывает. То еще зрелище.

Кто посмеивался над ней, а кто и хмурился. Не следовало мне отворачиваться от нее и скрещивать руки на груди. И уж тем более проделывать это всякий раз при ее приближении, привлекая ее к себе неуравновешенными действиями.

– Мясо, фрукты, червячки – не нужны? Что покупать будешь, а, Россия-матушка? Сластена…

Как она выглядела? Ну… не было у нее ни клюки, ни метлы. Ни крючковатого носа, ни всклокоченных волос. Зато были шерстяные оранжевые носки, настолько толстые, что они вспухли в зеленых тапках и, казалось, продолжают пухнуть от жары, как утопленники.

 – О! о! Козье молочко котяткам новорожденным принесла… Закорючка!

Я даже прослезилась от избытка.

 

***

Тебе, конечно, интересно, чем закончилось бы мое вчерашнее письмо. Или – почему я его так и не дописала.

Но я ведь даже и не знаю, с чего эта история началась, так почему она должна иметь какой-то конец? Пусть она закончится на том, что я прослезилась. Что, неинтересно? А как зовут эту пенсионерку – интересно? Так вот, ее зовут Едрофена Невидишна.

Муж:

– Вообще-то ее зовут…

Ты:

– Не, ну а что, другое имя нельзя было подобрать, поблагозвучей?

Живет Едрофена Невидишна в двухкомнатной квартире. Одна. Потому что она ненавидит кошек и жену своего младшего сына. А также старшего сына с его женой. И даже своего единственного внука Олега. На собак и птиц у нее аллергия. Да на все у нее аллергия, решительно на все! На тополиный пух, чистящие средства, яйца, рыбу. На Ползунов.

Когда Едрофена Невидишна видит с высоты своего 3-го этажа, что под ее балконом в развилке яблони греется на солнце рыжая кошка, или из подъезда вышла жена ее младшего сына, или что мимо по траве, едва-едва ворочая конечностями, пробирается Ползун, она немедленно опрыскивает их из распылителя одной ей ведомой жидкостью.

Зачем она это делает? Ну как же. Любое живое существо – это потенциальный разносчик заразы, зараза – приманка для мух. А старики боятся мух, как тебе известно. Мухи напоминают старикам о смерти.

Муж:

– Стариков надо жалеть. Старики – старые, больные, одинокие…

Ты:

– Ну, это старо.

У нас с Олегом есть своя мертвая тропинка. Она пролегает вдоль речки-вонючки, прикрытая от любопытных глаз разлапистыми ивами, березами и многими другими кустами и деревьями. Почти каждый день мы с Олегом ходим по ней до магазина за чупа-чупсами, натыкаясь на трупики животных:

– О, смотри, сегодня – мертвая мышка!

– Странно, отчего они все умерли, да?

– Ничего странного. Мышку убила кошка, кошку – собака, а птичка была старая и умерла сама по себе.

– О, смотри! Гигантская мертвая ягода! (расколотый арбуз на обочине.)

– Надеюсь, завтра здесь не будет лежать мертвая корова.

– И с каждым днем мертвых зверей будет все больше и больше, да?

– Да…

 

***

Ты знаешь, как умирают Ползуны? А я тебе скажу: Ползуны умирают, упираясь головой. Нет, сама я этого, слава богу, не видела. Мне рассказал об этом по секрету одиннадцатилетний внук Невидишны Олег. Веселый мальчик, хотя и немного грустный. Мы с ним очень дружны.

Вот, давеча, сидим мы на детской площадке. Пух, жара, комары, мошки, и – дауны!.. Да, да, самые настоящие дауны на одной детской площадке вместе со мной и Олегом. Я целых две штуки насчитала! Правда, Олег на них внимания не обращает. Сидит, в песке ковыряется, в солдатиков играет, всякие глупости мне внушает.

Все бы ничего, но тут начался скрип. Оборачиваюсь: на качели Емельяна присела! Здоровенная тетка на детских качелях. Вышла с внучкой Алисой погулять.

У меня никогда еще не было дочки, поэтому любая девочка вызывает во мне умиление. Алиса, она такая: трех лет еще нет, платьице то и дело задирается, пружинки из головы во все стороны торчат, – милашка, как сказал бы мой муж. Ходит, пальчик сосет, в кротовьи норы заглядывает.

А Емельяна скрипит и скрипит… . У меня от такого скрипа каждый нерв, начиная с зубных, содрогается! Скрип-скрип…скрип-скрип…скрип…

– Как же мне скууушно, как же я устал. Ты устала? – вдруг говорит Олег и смотрит на меня своими толстыми глазами. И реснички на расплющенных веках такие редкие-редкие, короткие-короткие, как щетинка.

– А у тебя в этом году ребенок в школу пойдет? А сколько ему? Одиннадцать? Да… ему еще жить да жить.

Скрип!

–  А я уже в четвертом классе. Должен был быть в пятом, мне ведь одиннадцать лет уже, в этом году двенадцать будет, но меня в другую школу перевели, из четвертой в пятую. Потому что я на второй год остался. Много двоек было, не успевал. А твой в четвертую пойдет? Ой, там такие скорости! Он, наверное, тоже на второй год останется. Только не соглашайся, чтобы его в пятую переводили! Там всего два-три человека нормальных, про учителей вообще молчу!

Скрип!

– А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? Я хочу милиционером стать! А в детский сад не пойду, меня там замучают.

– С недоразвитыми в этом районе перебор, конечно, – вступает в разговор Емельяна. – Уж я-то знаю, что говорю!

– Плохо, что они с обычными ребятишками в одной песочнице, – говорю.

– О, как же мне скучно, постоянно что-то хочется: то пить,  то есть, то спать, то купаться… – жалуется Олег и начинает долбить пистолетиком о деревянный бордюр песочницы.

– Ну почему, есть для них специальный класс в школьном летнем лагере, – скрипит Емельяна.

– Но дома я купаться не хочу, там толпа народу! Не успеешь в ванну залезть, разок окунуться, уже толпа! А вы купались? Что, совсем купаться не умеете?? Ну так идите купайтесь, раз умеете! А я лучше в бассейне буду купаться. Там в какой угодно воде можно купаться: в холодной, в горячей, в теплой… а дома только в холодной, – долбит Олег.

– Не завидую воспитателям, – отвечаю Емельяне.

– О, ну еще бы! – Емельяна прерывает скрип. – Вот я работаю у них два через два. Но, честно? Так вот я за два дня ну никак отдохнуть не успеваю. Мне по телефону звонят, когда я с ними и спрашивают: «А что это они у тебя там так орут?» О, говорю, это они еще не орут…

– Дай мне, – просит Алиса пистолетик.

– Дай! – требует Емельяна у Олега.

– Надоел он мне, – долбит Олег.

– Не надо ломать, – терпеливо объясняет Емельяна , – если надоел – лучше отдай Алисе.

– Мой пистолет, – долбит Олег, – захочу – сломаю, захочу – Алисе подарю.

– Мне уже не нужен, – копается в песочке Алиса.

– Значит – сломаю! – долбит Олег. – О, уже одна трещина есть!

– Не ломай! – кипятится Емельяна. – Ты же его не делал, люди делали, а ты – ломаешь…

– Вторая трещина, – констатирует Олег.

– Где? – оживляется Алиса, задирает платьишко, чешет животик, оставляя на нем крупинки песка, радуется: – Целых две трещины!

– Хочешь, подарю? – великодушничает Олег.

Алиса принимает пистолет. Я недоуменно смотрит на Емельяну, та пожимает плечами:

– В лагерь! Только в лагерь!

Ты:

– Нельзя ли покороче?

Я:

– Всему свое время. Итак,

Емельяна:

– В  лагерь! Только в лагерь!

Олег:

– Я скоро в лагерь поеду. Ты в лагере была? Что, ни разу не была? Я уже шесть раз был, в этом году меня опять отправляют. Был в Химках, в Салюте, на Черном море. Больше всего на Черном море понравилось. Там было 2 мальчика, одному девять с половиной, другому, кажется, восемь с половиной, одного звали Артем, а другого не помню. Артем щекотки боялся, я его постоянно щекотал. Ох, я с ними замучался!.. Чипсы от меня прятали! Украли у старших чипсы и даже меня не угостили! А потом спрашивают меня… меня! Спрашивают, можно мы пойдем купаться? Я говорю: идите, только недолго. Ох, и попадало им: и за чипсы, и за купание. И в поезде он меня потом мучили: как только ни обзывали, и Олежей и по всякому. А еще в Химках я девочек на спине катал. Они ко мне приставали, чтобы я их катал, ну я и катал, что мне оставалось. А Салют – это в Москве. Хоть бы его в этом году переделали! Сделали бы в нем бассейн или хотя бы море. Я там уже был, меня из детдома отправляли.

Емельяна, поправляя хвостик на голове:

– С ними очень тяжело. Они же, чуть что, жаловаться бегут! Могут запросто назло суп пролить и сидеть, ручки сложив. Я спрашиваю: а кто убирать будет? Емельяна, – говорят! Во наглость! И по попке даже не шлепнуть. Разок шлепнула, старшая заходит, они сразу к ней: а Емельяна Сашу избила!! Да нафиг мне это надо, я лучше покурить выйду. А горшки? Елозят на горшках, проливают… А вот у нас еще один есть сифилитик-даун с кардиостимулятором, кусаться любит. У меня вся ляжка от него в синяках!

Олег:

– Ой, чего только люди не навыдумывают! Меня вон в тот подъезд к другу не пускают. Говорят, я там нассал. Я в шоке!

Ты:

– Прочитал про твою мертвую тропинку. И про Ползуна.

Киваю.

 

***

Все это мне уже порядком надоело. Или, как сказала бы наша соседка Емельяна откуда-то с верхних этажей, остопиздело.

Муж:

– Ну что опять случилось?

Ты:

– Не ругайся!

 

***

И вот что он мне поведал:

Мертвую тропинку неспроста прозвали мертвой (а я-то, наивная, считала, что это мы с ним придумали такое название). Когда-то, примерно пару лет назад,

Ты:

– Штамп!

Я:

– Сам ты штамп! Это же не я говорю, а как бы моя героиня. И даже моя героиня передает историю со слов Олега. Так что с меня взятки гладки. Продолжим.

…пару лет назад, Ефросинья Никитишна шла поздно вечером по тропинке, пролегающей вдоль речки-вонючки, из магазина с буханкой черного под мышкой и килограммом лука в пакете. Чего-чего только ни цвело пышным цветом по обочине: и крапива, и жалюга, и жгучка, и жалива, а так же жегала, стреканка, костырка, кострика, ветрень, серипалакс, сейзир, кирткен, егиндж, тчинтчари и, для полноты изобилия, поцелуй холостяка. На все это, давно уже примелькавшееся, Ефросинья Никитишна не обращала ровным счетом никакого внимания. Она ковыляла себе и ковыляла мимо, крепко прижав к себе буханку. Как вдруг, откуда ни возьмись, а точнее – из зарослей спорекуши выползает здоровенный детина и, как ни в чем не бывало, приставляет нож к горлу несчастной пенсионерки.

– Бабки давай! – говорит.

– Так нету! – дрожит Ефросинья.

– Все равно давай! – злится детина.

– Все, что было, в магазине оставила, родненький!

Детина проверил кошелек Ефросиньи, пакет, со злости швырнул буханку в речку-вонючку. И полез к пенсионерке туда. Ну, туда, понимаешь?

С тех пор, с того самого случая, Ефросинья не в себе. По крайней мере, так говорят.

А в речке-вонючке, кстати, наутро обнаружили утопленника. Воооот…

Ты:

– И что?

Я:

– Что «что»?

– Ну, к чему ты мне все это рассказывала?

– Зубы тебе заговаривала! Не иначе.

Муж:

– Чуть помедленнее…

Я, мужу:

– Что это у тебя из волос выпало?

– Где?

– На моей груди, где…

– Не знаю… Древесный уголь?

– Ха! «Уголь»!.. Личинка земляного червя!

Ты:

– Что у вас там?

Звуки возни за кадром.

Ты:

– …мне уйти?

Тишина. Смешок. Шиканье.

Я:

– Нет, нет, мы… мы уже закончили.

Так вот. Все это мне уже порядком надоело. Или, как сказала бы наша соседка Емельяна,

Ты:

– Не ругайся!!

Я:

– Да, да…

И тогда я решила действовать всем наоборот.

Ты:

– Так нельзя говорить!

Я:

– Мне – все можно!

Ты, ехидно:

– Так это же не ты, а героиня!

– Ну, Сережа, ты меня знаешь уже 12 лет и до сих пор не можешь меня от героини отличить?..

– Ну… допустим. Дальше что?

Так я и говорю: и тогда я решила действовать всем наоборот. Надела просторную красную юбку до пят, белую рубашку в серый цветочек застегнула наглухо, волосы заплела в косу и спрятала под белый платок. Ну и для полноты картины нацепила на глаза очки с широченными линзами. И отправилась в ближайший парк. Да, по мертвой тропинке.

В парке было довольно многолюдно. Ну а как же, выходной день, под каждым деревом люди шашлычат целыми семьями. Ну и я тут как тут, кручусь-верчусь, из-под одного кустика к другому переползаю. Люди при виде меня усмехаются, шепчутся. Одна дамочка с кучей ребятишек не удержалась-таки, полюбопытствовала:

– А что это вы там такое собираете?

Обернулась к ней:

– Ничего, – говорю, – не собираю… Землю собираю! – и пакетом с землей перед ошарашенной семейкой в воздухе потрясла.

 

***

Проснувшись среди ночи, почувствовала, что рядом кто-то потусторонний. Кто здесь? – думаю. А ты громко отвечаешь:

– Сережа Лебедев, кто же еще!

Я аж вздрогнула. На мужа оглянулась, не разбудил ли ты его. Нет, спит безмятежно, похрапывает. Ты тоже сразу уснул. С наступлением рассвета свечение твое рассеялось и сквозь твои черты проступили черты лица моего одиннадцатилетнего сына.

Тогда я спокойно уснула.

Ты:

– Ну, и причем тут Ползун? Тема Ползуна не раскрыта! Да и муж у тебя какой-то плоский…

Я:

– А… ну тогда так:

Тогда я спокойно умерла, упершись головой в мужа.

Ты, возмущенно:

– Имя мое убери, а?

Я:

– Ну, уж это вряд ли.