Проза

 

 

1

 

Когда шел дождь, Алоизий Фанкирайд снимал одежду и садился на нее, чтобы она не промокла. Промокало все – седые волосы Алоизия, его длинная заостренная борода. Не промокала только одежда. Когда дождь заканчивался, Алоизий вставал, ждал пока ветер осушит тело, и шел дальше.

 

2

 

На рынке продавал всякую рухлядь старьевщик Йохай. За все то время, что существовала его лавка, он продал в лучшем случае с десяток-другой безделушек. Но лавка, тем не менее, не закрывалась. Редкий посетитель поначалу думал, что лавка пуста, но стоило ему притронуться к какой-нибудь вещице, как от стены отделялась тень. – Что могу предложить? – услышал у себя за спиной Алоизий Фанкирайд. – Зеркало, - ответил он. – Какое? – спросил старьевщик. – Круглое? Прямоугольное? Шарообразное? – Форма не имеет значения, - отвечал Алоизий. – Главное, чтобы зеркало было черным.

 

3

 

Вернувшись домой, Алоизий занавесил окна плотным сукном и просидел всю ночь перед зеркалом. – Что он пытается там рассмотреть? – удивлялась молодая жена Алоизия, но стеснялась спросить. Утром, когда Алоизий лег, наконец,  спать, темноволосая Талита села расчесывать волосы, но выронила Черное зеркало из рук, когда увидела, что в нем расчесывается совсем другая, светловолосая женщина.

 

4

 

Кладбищенский сторож свидетельствовал, что, совершив вечерний обход, он сел у огня за свой нехитрый ужин. Судью, правда, совершенно не заинтересовали преимущества чечевицы над другими видами бобовых, поэтому сторож продолжал: - … поел я, значит, на землю прилег, и на небо гляжу... а оно все в звездах… и сколько ж вас там, думаю… Судья взмахом руки велел сторожу не отклоняться от темы. - Ну вот, - собрался с мыслями сторож, - именно тогда я шум этот и услыхал. Ничего необычного в нем, конечно, не было, в шуме этом – я ведь как-никак не первый раз его слышу… - Что это был за шум? – уточнил Судья. – А вот такой: звяк – звяк, - продемонстрировал сторож. – Ну, когда по черствой земле да лопатой… Странное в этом шуме было другое — то, что ночь кругом, а они, вишь, копают. Хотя, когда работы у этих чертей много, копают и ночью. Что ж делать то, не в одной же яме всех хоронить…

 

5

 

За отсутствие серьезного интереса к какому-либо роду занятий отец прозвал Игнатия пустоголовым. Странно, но Игнатию понравилось это прозвище. Может именно потому, что в голове у него пусто, Игнатию так легко было носить ее на плечах. Никогда, даже в самые тяжелые времена, не клонило его голову к земле, как это случалось с теми, кто был не в силах совладать с жизненными горестями и напастями. Игнатий Палладино был не таким. Он рос беззаботным сорванцом, считая, что если ему что и понадобится, то оно само придет ему в руки. И странно, но именно так все и случалось.

 

6

 

- Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в твои ученые дела, - говорила Талита мужу, - но это зеркало... прошу тебя, избавься от него... Алоизий Фанкирайд внимательно слушал жену, а когда та стала описывать привидевшуюся ей в Черном зеркале женщину, схватил ее за плечи. - А глаза? - волновался он. - Какие были у нее глаза?  - Не было у нее никаких глаз, - спокойно отвечала Талита. - Одни белые пятна. Смотрят на меня и страшно так светятся.

 

7

 

- Слух у меня что надо – не то, что глаза – совсем ослабли... Сторож, видимо, собирался поделиться своим недугом, найти сочувствие, но строгий Судья взглянул на него так, что тот сразу все понял. – Так вот, значит, слышу я, что копают, - вернулся к рассказу сторож, - и сразу понял – копают двое. А тут давеча как раз черти эти меня предупреждали, мол, не волнуйся, старый, ночью придем, копать будем. Ну, думаю, значит пришли. Заняться мне после ужина нечем, вот и придумал себе забаву. Дай, думаю, заключу пари — с самим собой, разумеется. Черви эти рыться в земле привыкшие, в четыре руки быстро управятся – вот догорит это полено, и дело будет сделано. Полено догорело, я подбросил еще дров, а звуки все не переставали. И что они там копаются? Да за такое время еще одно кладбище вырыть можно! Ну и пошел я, значит, поглядеть на землекопов этих…

 

8

 

И все же утверждать, что Игнатий был ни к чему не способен, было бы неверно. Это правда, что он ничем не интересовался слишком долго, тем не менее, к своим двадцати пяти успел перепробовать массу занятий. Покрутившись в аптеке отца, успел освоить основы его дела, к отцовскому ужасному недовольству играл в спектаклях заезжего театра, умел обходиться с оружием, пользовался успехом у женщин. Однако ни к одному из этих занятий не лежала у него душа, и рано или поздно он отказывался от них и бросался изучать что-то новое. – Тот, кто не в силах обуздать бурлящую в нем энергию, рано или поздно сам же в ней и потонет, - говорил Игнатию его отец. И он был прав. Увлекшись нехитрым, как ему казалось, искусством литья монет, Игнатий чуть было не загремел за решетку за фальшивомонетчество. К счастью, его спасло доброе имя отца, чья наука помогла ни одному дому в их городке, включая судейский.

 

9

 

- Я тоже ее видел, - сказал Алоизий. – Но не в зеркале, а во сне. Талита, как любая девушка, которой говорят, что во сне видят другую, недовольно поморщилась. – Уже несколько ночей подряд мне снится ее лицо, ее светлые волосы, полные света глаза. Ее губы шепчут что-то, и во сне я знаю, что это что-то очень важное. Но я не слышу ни слова! Пытаюсь читать по губам, но мне кажется, что она говорит на незнакомом мне языке. И сдается мне почему-то, что язык этот не известен не только мне, но и любому из живущих. Понимаешь? Талита слушала мужа и украдкой поглядывала на Черное зеркало. Если она что и понимала, так это то, что это чертово зеркало не нравилось ей все больше и больше.

 

10

 

- Только я вышел, а тут как раз монастырский колокол к полуношнице зазвонил. И боязно так стало. Колокол звонит, могилу где-то роют, а блики от моего светильника по надгробьям извиваются. А за надгробьями вроде как ничего и нет – тьма одна. Но я то знаю – чего только не плодится во тьме этой… Судья сделал очередное замечание сторожу. Он запнулся, но тут же увлеченно продолжил: – А потом вдруг – чу! – и ничего! Колокол замолчал, копать перестали, и я один стою и думаю, не поворачивать ли мне оглобли? Ну уж нет, думаю, меня вы так легко не запугаете. И дальше иду. Подхожу, значит, поближе, вижу - вдалеке сквозь ветви три силуэта проглядывают. Вот те на – думаю. Раз третий не копал, видать начальник. Значит, кого-то важного хоронить собираются, раз такие дела. Я чтоб внимание понапрасну не привлекать, светильник свой подальше в кусты запрятал и наблюдаю. Двое те, что могилу рыли, припали к земле, а между ними третий возвышается. Его хорошо видно, потому что весь в белом, и свет факелов, в землю вкопанных, как раз на него падает. Стоит он, значит, между ними и что-то им втолковывает. Слов я издалека не разобрал, но голос этот навек запомнил.

 

11

 

Алоизий перестал спать по ночам. Потеряла сон и Талита. Всю ночь проводил ее муж всматриваясь в черное зеркальное дно, ожидая, что приснившаяся ему незнакомка явится ему наяву и сообщит то, что он так жаждал услышать. Как-то раз, под утро, когда Алоизия сморил сон, Талита встала, взяла зеркало и вышла из дома. Ее первым желанием было разбить зеркало прямо здесь, на крыльце. Но потом она решила, что лучше будет отнести его подальше, бросить в какую-нибудь канаву, а потом – будь что будет.

 

12

 

- Постоял я там, притаившись, а любопытство все вперед меня подталкивает. «Иди, - говорит, послушай, что такое он им там говорит» Гляжу на них, а они все стоят – торжественные – того и гляди возьмут да прям сейчас кого-нибудь захоронят. Я чуть не на четвереньках потихонечку пополз к ним поближе, да в полутьме споткнулся видать о сук и грохнулся оземь. Да с таким шумом, что даже бабка Ворожея у себя в глуши небось услыхала. Я совсем ненадолго потерял этих троих из виду, а когда голову снова поднял – гляжу, тот, что в белом был, прям на глазах у меня тает! Ей-богу! Растворяется, будто его белое одеяние не одеяние вовсе, а туман! И вот когда он почти совсем развеялся, его точно дым вдохнул в себя вот этот человек! – и сторож показал на одного из двух представших пред судом подозреваемых в страшном преступлении — ворожбе и некромантии.

 

13

 

Как-то в аптеку зашла старуха. Она жила где-то на отшибе, чуть ли не в глухом лесу. Лечила людей травами и заговорами. В городе ее хорошо знали. Когда аптекарские лекарства не помогали, шли к ней. Отца в аптеке не было, поэтому старуха обратилась к Игнатию. - Ты! – указала она на него своим кривым пальцем. - Дай мне мази золотой, что от всех недугов врачует. Пока Игнатий думал, что это за мазь такая чудесная, старуха внимательно разглядывала его, а потом заговорила — тихо и нараспев, будто произнося заклятье: - Нет в тебе души — пусто — поэтому и поселятся в тебе демоны поднебесья, души умерших и прочая нечисть. Черной завистью воспылают они к твоему телу и на всякие козни пустятся лишь бы остаться в нем подольше...

 

14

 

В городке, в котором, как и положено любому городку, есть свои гении, святые, грешники

и безумцы, жил один сумасбродный старик. Звали его Лирием Сухоруким. В молодости, остро пережив несчастную любовь, он стал монахом. Трудился в монастыре переписчиком книг. Как-то раз, когда во время страшного ливня он возвращался в обитель, в него ударила молния. Лирий еле выжил, его тело и лицо были в страшных ожогах, полностью отнялась правая сторона. Но Лирий не сдавался. Он освоил письмо левой рукой в той же степени, в какой владел им правой, и продолжал трудиться во славу Господню. Как-то ему попался любопытный фолиант. Лирия так поразило его содержание, что он полностью ушел в книгу и даже не сразу заметил, что его правая рука снова в порядке. Монахи воздавали хвалу небесам за чудесное исцеление, но прозвище Сухорукий уже прочно за ним закрепилось. Между тем, пока Лирий все глубже погружался в книгу, оказалось, что попала она в его руки по ошибке Настоятеля. Книга была вредоносной, носила в себе источник всех возможных и доселе неслыханных ересей, и должна была быть предана очищающему огню. Но по какому-то недоразумению она оказалась на столе переписчика. Книгу изъяли. Переписанные страницы сожгли. Но было поздно. Если книга и впрямь была заразной, то Лирий уже заболел. И как оказалось – неизлечимо. На другой день Лирий проник в келью Настоятеля, выкрал фолиант и навсегда покинул монастырь и того бога, которому в нем поклонялись.

 

15

 

Лирий Сухорукий любил заходить к отцу Игнатия побеседовать о научных вопросах. Случались эти беседы очень редко, потому что старик без особой нужды не покидал дома. Но когда все-таки такая беседа случалась, она неизменно оканчивалась страшной ссорой. Говорили ученые мужи о многом, но ссорились только из-за одного. Старик был буквально одержим идеей Золотого напитка. Отец же Игнатия утверждал, что все это блажь и не что иное, как страх человека признать свою конечность. Старик заявлялся с каким-нибудь новым рецептом, а отец непременно громил его доводы. Дойдя до крика, они расходились, а через год-другой, когда страсти утихнут, старик, пережив неудачу с предыдущей формулой и придумав новую, снова появлялся на пороге их дома. Но вот старик умер. Отец, очень близко восприняв потерю, безвылазно просидел в своей лаборатории почти целую неделю. И тогда в их дом снова пожаловал гость.

 

16

 

Роджер Скотт, не слишком удачливый торговец рыбой из соседнего городка, прослышал о якобы оставленной его двоюродным дедом загадочной записке, в которой говорилось, что все свое богатство тот уносит в могилу. Ни о каком дедовском богатстве он раньше и слухом не слыхивал, но когда долги затягивают как болото, а кругом никто тростиночки не протянет, поверишь и не в такое. За Игнатием людская молва уже давно закрепила славу сорвиголовы, поэтому рыболов-наследник и постучался в дом аптекаря. После стакана горячительного, Роджер изложил Игнатию подробности своего делового предложения – вместе они раскопают могилу старика, а в случае удачи – Игнатий получит десятую часть. После второго стакана Игнатий без особых раздумий согласился, ибо толкала его на это вовсе не жажда наживы, а пустота, что гулким эхом отзывалась внутри и требовала хоть чем-то себя заполнить.

 

17

 

Копали они долго. Игнатий, давно уже не державший в руках лопаты, быстро натер руки, тогда как его предусмотрительный напарник работал в перчатках. Копали молча. Свет факелов плясал по лопатам, так что иногда казалось, что они вонзают в землю огненных змей. Игнатий чувствовал нависшую над ними тяжесть, но объяснял это тем, что люди они друг другу чужие, да и обстановка не располагает. Когда лопата Игнатия гулко ударилась о дерево, зазвонил колокол. Что и говорить, запах из вскрытой могилы шел именно такой, каким и представлял его Игнатий. Его чуть не стошнило. Наследник же не подавал и виду. Он перевернул труп набок, ощупал дно гроба, вернул тело в исходное положение и стал шарить по карманам. Ничего ценного там не оказалось. По крайней мере, для наследника. В левом кармане он нашел мешочек с каким-то белесым порошком. Попробовав его на язык, Роджер брезгливо поморщился и бросил мешочек на землю. В правом кармане трупа нашелся еще один такой мешочек, и там тоже был порошок, только красный. Эту гадость родственничек даже не стал пробовать, а бросил к ногам Игнатия. Игнатий оказался не таким брезгливым. – Можно я возьму это себе? – спросил он Роджера. – Конечно, - ответил тот. - И труп этого идиота забирай тоже. Игнатий нагнулся, чтобы подобрать мешочки, но вдруг почувствовал такую острую боль в районе солнечного сплетения, что рухнул на колени.

 

18

 

Роджер уже бросил лопату и собирался уходить, но тут его напарника будто сразила невидимая стрела. – Эй! – спросил Роджер. – Что с тобой? Вместо ответа Игнатий схватился за сердце и прохрипел что-то. Его глаза закатились. Изо рта пошла пена. Роджер понял определенно точно – пора уматывать. Быть обнаруженным рядом с двумя покойниками – одним, только что выкопанным, и другим, что стремился поскорее прыгнуть в могилу, - ему явно не хотелось. Сделав несколько шагов назад, Роджер остановился как вкопанный. Пена, что шла изо рта Игнатия, была вовсе не пеной. Какой-то вязкий пар, становясь все более и более густым, валил изо рта Игнатия и постепенно оформлялся в человеческий силуэт. Ноги наследника подкосились. Он, как и Игнатий, упал на колени, продолжая огромными от страха глазами наблюдать, как дым перед ним принимает очертания деда. Вконец оформившись, призрак заговорил. Роджер узнал этот голос, пусть и звучал он будто из бочки, да и говорил на каком-то непонятном языке. Дед что-то вещал, торжественно, как будто держал речь на собственных похоронах, пока где-то там в кустах не раздался шум. Спугнутый призрак стал таять, отправляясь туда, откуда пришел, – в тело Игнатия. Уже почти исчезнув, он обронил пару слов на родном языке. Смысла в них было немного, но именно это и испугало Роджера больше всего: – Собаки лают, гремит замок, гнилая рыба идет на крючок.

 

19

 

Отец Игнатия нисколько не был опечален решением Судьи выдворить его сына из города. Его так расстроило то, что сын участвовал в осквернении могилы его единственного  друга, что порой ему казалось, что и пламени костра для Игнатия было бы мало. К счастью, благодаря честному имени отца Игнатия, оба преступника были признаны виновными только в попытке совершения кражи, но не в ворожбе. Красноречивые же показания сторожа были списаны Судьей на изрядное количество браги, о пищеварительных свойствах которой тот  забыл упомянуть, рассказывая суду о своем рационе. Отстояв у позорного столба, преступники были изгнаны из города – причем в разные стороны. Игнатий Палладино, не заходя домой и не прощаясь с семьей, пошел к северным воротам. Роджер Скотт направился к южным. Больше друг друга они не видели.

 

20

 

По мере того как Роджер удалялся от центральной площади, мысли его становились все светлей. Особых причин на то не было, но так уж они устроены — мысли. Кое-кто из прохожих узнавал его и показывал пальцем, что в некотором роде даже льстило Роджеру — какая-никакая да знаменитость! У городских ворот крутились бродячие собаки. Одна псина, боязливо пригнув голову и поглядывая исподлобья на Роджера, протрусила мимо, но стоило ему отойти на пару шагов, как она, захлебываясь от лая, кинулась следом и вцепилась ему в штанину. Охранники, игравшие у сторожевой башни в кости, засмеялись. Один из них запустил в собаку камнем. Другой открыл ворота, отвесил Роджеру поклон и сказал: - Прошу Вас, Ваша светлость. Но когда Роджер ступил за ворота, охранник дал ему пинка. Роджер не удержался на ногах, упал лицом в песок. Сквозь гогот охраны он слышал, как гремят замки запираемых ворот. «Все. Теперь все позади», - успокаивал он себя. И правда — перед ним открывалось чистое поле, над ним — синее небо, кругом - ни души. Он встал, отряхнулся и отправился в путь. Дорога предстояла долгая, а он с самого утра еще ничего не ел. Перекусить бы… Вдруг он совершенно четко ощутил, что за ним наблюдают. Он резко обернулся, но за спиной лишь с каждым шагом становились все меньше и меньше городская стена и башня. Темнело. Роджер продолжил путь, размышляя о том, что беда не может преследовать его вечно, что вот-вот все наладится, как вдруг чья-то сильная рука закрыла ему рот. Роджер успел разглядеть, что в руке была какая-то тряпка, а следом почувствовал шедший от тряпки острый запах гнилой рыбы. Сразу же сильно закружилась голова, он ощутил жуткую слабость. Не хотелось больше никуда идти — вот бы лечь прямо здесь и отдохнуть немножко. Тот, кто стоял у Роджера за спиной, прочел его мысли и даже придержал Роджера, когда тот внезапно обмяк от изнеможенья, помог прилечь, правда, не очень удобно — лицом в землю. «Вот еще этот запах...» - хотел пожаловаться Роджер на рыбную вонь, но если б он и мог еще хоть что-то сказать, поблизости уже не было никого, кто стал бы его слушать.

 

(Окончание следует)