Проза

Врач настоятельно советовал не пить кофе. Он, якобы, нагрузка на сердце и будоражит нервную систему.

Я не собирался следовать его совету. Разве он мог хоть чем-нибудь помочь? Разве мне стало легче от советов «расслабиться», «почаще отвлекаться от работы», «регулярно гулять на свежем воздухе» и «побольше спать»? Или от того, что я услышал, что поскольку я молод, несколько приступов высокого давления – это не серьезная проблема, а нечто эпизодическое?

 - Постарайтесь изменить образ жизни, - сказал он торопливо, посматривая сквозь меня на дверь, наверное, думая уже о следующем пациенте. – Займитесь йогой.

Не размыкаясь, тонкие губы прямолинейно растянулись по его бледному худощавому лицу, а их кончики подпрыгнули вверх, напомнив индейскую пирогу. Эта странная форма и резкость, с которой лодочное выражение всплыло на холодной глади равнодушия врачебного лица, подчеркивали искусственность предполаемой улыбки. Не снимая маски, врач спросил:

Я потягивал кофе и вспоминал эту беседу с врачом, которая была моим непрекращающимся разговором с окружающим миром.

Из окна кафе я наблюдал за куда-то спешившими людьми, заражавшими друг друга рвением бежать в никуда. Мелкие серые штрихи дождя стремительно превращались в нечто более внятное, округленное, в тревожные знаки препинания, точки и запятые, двоеточия или точки с запятой. Небо призывало людей остановиться или хотя бы замедлить ход, сделать паузу, перечитать написанные их жизнью строки.

Вас разве не учили перечитывать написанное, вникать в поток ваших мыслей и  действий? В нем столько ненужностей, жира, примесей и песка, заполнивших все очистительные поры, затмивших в вас свет, заглушивших музыку сердца, очернивших душу или вовсе превративших ее в грязное и тухлое болото.

Но люди ничего не слышали и предпочитали закрываться от зова дождя зонтами. Ударяясь о черные покрытия зонтиков, целительные капли бесполезно растекались или отпрыгивали на землю, став частью лужиц, терзаемых острыми и твердыми каблуками бесчисленных прохожих.

Непрекращающийся поток темных плащей и нашептывающая заклинания серость осени – вот чем была моя жизнь. И жизнь ли это?

Я и не заметил, как оказался один в этом водовороте. Надо за что-то ухватиться, встать на твердую почву, привязаться к чему-то крепкому. Иначе водоворот захватит и утопит человека.

Но мне ухватиться не за что, почва для меня – зловещий, скользкий асфальт, и связывает меня с ракушкой мира тонкая дрябловатая прожилка, которая в любой момент может разорваться. Под этой ракушкой люди – лишь живые декорации в бессмысленной постановке, а мое существование – не многим больше, чем существование мидии.

Холодное равнодушие мира проглотит мидию. Меня не станет. Декорации останутся теми же, а на месте съеденного моллюска вырастет новый.

А пока бросающие вызов телесные недуги заставляют бороться с ними и  принимать решения, а неподслащеный кофе добавляет в меня пусть кисловатую горечь, но все же вкус, терпкую субстанцию, заполняющую внутреннюю пустоту.  

На работу не хожу, вышел на больничный. Стало чуть легче, удалось выпрыгнуть из лап корпоративного чудовища.

Как получилось, что мост цивилизации вынужден опираться на неживые, но всем управляющие здания-хищники, громко называемые «организациями», «институтами», «компаниями»? Создавали их на служение себе, а получилось, что сами вынуждены служить им. Каждого эта машина рано или поздно отлавливает и вращивает в свой механический организм, порабощающий человека, пожирая его душу и воображение.

То же случилось и со мной. Все, что я умею – это быть деталькой в этом гигантском механизме. Я словно превратился в идеальную шестеренку в часах. Часы работают безотказно, совершенно, а все, кем я был, уничтожено. Часовщики не терпят ничего лишнего.

Я вернулся домой, встал перед зеркалом и попытался вспомнить, каким был прежде. О чем думал и мечтал? Что почувствовал, когда впервые прыгнул в реку? Плакал ли я когда-нибудь? Чего стыдился и боялся? Какой у меня был самый запоминающийся сон?

Как раздающий карты, я выбрасывал перед собой эти вопросы, но почему то ни на один из них не находил ответа. Всматривался в каждую из карт, пытался сконцентрировать ум и напрячь память, но ничего не получалось. За исключением вопросов и нарастающей тревоги, в голове царила пустота.

Начал всматриваться в свое лицо, в воспаленные зеленые глаза в обрамлении болезненно-синих кругов усталости, в большой сухой лоб с сильно шелушащейся кожей и двумя преламывающимися морщинами посредине, в приоткрытые губы и, конечно, в крупное белое пятно на правой щеке.

Повернув голову влево чуть сильнее, я уставился на пятно, заполнившее собою большую часть щеки. Чем напряженней я на него смотрел, тем более оно казалось не пятном, а дырой, пробелом. Изначально белый цвет затягивал взгляд в темный туннель, видимо, проходивший сквозь меня.

Взгляд полетел, как скоростной поезд. Я задрожал от стремительного движения-полета в пустой темноте и оказался в черной дыре.

Встряхнул головой и не без труда вытащил себя из этого состояния. Сердце то стучало, как пулеметная очередь, то останавливалось.

Я вспомнил про другие пятна на теле и сбросил майку. Посмотрел теперь на пятно, похожее на размозженную звезду, на левой стороне груди. И опять то же самое. Через несколько секунд интенсивного вглядывания, белизна превращается в черноту, стремительно пролетев все возможные гаммы серого цвета, и я уношусь в пустоту.

В первое мгновение, когда я выдернул себя из этого полета, и пятна на груди и щеке еще не успели обрести белизну, сохраняя серовато-стальной, дельфиний окрас, я осознал, что вижу на себе две дыры, уходящие в абсолютную пустоту.

Значит, я – пуст. Отражение в зеркале было странной иллюзией человека. Меня, на самом деле, нет. Именно поэтому я ничего не могу вспомнить.

Но я же себя вижу, и пятна-пустоты есть всего лишь в некоторых местах. В остальном я состою из тела. И, самое главное, я не просто так к врачу ходил – мне плохо. Если чувствую боль и мучения, значит, я все-таки есть?   

Правда, скорее всего, где-то посредине. Меня нет, и при этом я все-таки есть. Ясно одно: моя жизнь не вполне нормальная и ненастоящая. От того, наверное, и все муки, от того и хожу по улицам города, как заблудившийся на чужбине странник. Поэтому ни языка людей, ни их мыслей, ни поведения не понимаю.

У обычного странника есть родная земля, а у меня, кажется, нет.

Ощущение такое, что под ногами нет почвы, которая меня взрастила. Что-то мне нашептывает - еле слышно, сквозь помехи, будто кто-то препятствует тому, чтоб я это услышал – что я просто взял и появился, совсем как засланный на землю инопланетянин, и нет у меня прошлого, а одно лишь настоящее, мутное, мучительное и непонятное.   

В последующие дни приступы вернулись с новой силой: раскалывающаяся голова, потеря равновесия, ночные лихорадки, бросавшие меня то в жар, то в холод, бушующие волны паники и страха, бьющиеся о сердце и выталкивающие его из тела.

Всевозможные антидепрессанты, предложенные врачом, принимать отказался. Искать помощи решил в местечке неподалеку от работы, на голубой вывеске которого белыми буквами было написано: «Иглоукалывание и традиционная китайская медицина».

Меня встретила невысокая ладненькая китаянка в белом халате, на вид чуть старше пятидесяти лет. Она предложила мне присесть на стул у стены напротив стеклянной стойки, за которой стояла кассовая машина, листок с перечнем предлагаемых услуг и цен и маленькая коробка с визитными карточками. В самой стойке были расставлены множество разноцветных пачек с изображениями растений и кустов, сопровождаемых надписями-иероглифами. Вдоль стены за стойкой располагался высокий деревянный шкаф с широкими полками, заполненными прозрачными пластиковыми баллонами, наполненными сухими травами, грибами, кубиками, ветками, палочками и порошками.  

Над стулом, на который я опустился, висел плакат с анатомическим бело-красным изображением человека. Женщина присела рядом и представилась как «доктор Чин».

Закинув назад падавшие на лицо тонкие пряди черных волос с проседью, она начала подробно расспрашивать о моих проблемах. Я говорил нервно, сбивчиво. Она терпеливо и спокойно слушала, не отрывая от меня черных вдумчивых глаз. Доктор Чин просила показать пятна, прикладывала к ним свои немолодые, но ухоженные пальцы, и растягивала пятна в разных местах, пристально всматриваясь в них. Затем приложила пальцы к запястью и некоторое время слушала мой пульс, а после попросила высунуть язык.

- Я думаю, мы сможем помочь, - сказала она. - Вы крайне напряжены, у Вас острая нехватка энергии, и нервы сильно расшатаны. Пятна на лице и теле – наружный симптом этих проблем. Но успех будет зависеть от того, насколько Вы сможете поверить в правильность наших методов.

Она подробно описала взгляд китайской медицины на мои проблемы, долго рассказывала о центральной роли энергии, которую она называла «чи», о четырнадцати меридианах и потоках энергии в них. Указывала на плакат и на множество точек, разбросанных по телу и соединяемых линиями меридиан. Затем объяснила пользу иглоукалывания, его воздействие на меридианы и помощь в восстановлении энергетического баланса.

Впервые за все время на ее лице появилась улыбка.

Она повернулась к занавеске в стенном проеме, ведущем в другую комнату, и обратилась к кому-то.

В комнату вошел коренастый мужчина, ненамного выше доктора Чин, в бейсбольной кепке зеленовато-кремового окраса и голубой рубашке с короткими рукавами, покрывавшей верхнюю часть джинсов. Крепость его рук казалась прикрытой гладью здоровой кожи, на которой практически не было волос.

- Это мой муж, доктор Бу, - она указала на него рукой. – Мы работаем вместе.

Доктор Бу улыбнулся, дотронувшись крупным указательным пальцем правой руки до кончика округлого носа на широком, местами рябом, лице. Козырьку кепки не удалось прикрыть поблескивания волчьего окраса зауженных, но не мелких, глаз.

Выбора не оставалось. Становилось хуже, и терпеть мучения было все труднее. Если я и стоял хоть на каком-то пласте жизни, то и тот настолько расшатался, что я мог окончательно рухнуть и, как глиняная статуя, разбиться и рассыпаться на кусочки.

Мне нужно было вручить себя, как связку ключей от дома, в надежные руки: «Пожалуйста, заходите в мой дом, будьте там столько, сколько нужно, делайте все, что угодно, но, прошу Вас, приведите его в порядок». Голос и взгляд доктора Чин внушал доверие, и я согласился.

Она сказала, что займется подбором трав, а ее муж проведет курс иглоукалывания и массажа.

Меня завели в маленькую хорошо освещенную комнату за занавеской. Вдоль стен напротив друг друга стояли две кровати с ровной твердой поверхностью, покрытой белой простыней. Стоял необычный запах, крепкий и мягкий одновременно, вобравший в себя масла и мази. Он был похож на много приумноженный аромат мяты и отдавал чем-то больничным.

Я разделся до трусов и лег на спину в ожидании доктора Бу. Комната вдруг заполнилась музыкой, спокойной, протяжной.

Доктор Бу заступил внутрь и задернул за собой занавеску. Он частично прикрыл меня полотенцом и распаковал несколько тонких длинных иголок.

Ничего не зная об этой процедуре, я почувствовал себя крайне некомфортно, увидев приближающуюся к лицу иголку, и отвернул голову к стене.

- Все нормально, не бойтесь, - произнес доктор Бу мягко и заботливо. – Больно не будет, быстро привыкните.

Я повернул голову обратно и, сделав глубокий вдох, кивнул, показывая, что готов.

Первую иголку он приставил к серединной точке между бровей и совершил резкий, уверенный щелчок, так, что иголка погрузилась в поверхность кожи. Затем последовал ряд иголок в разные участки головы, груди, живота, рук и ног. Самыми неприятными были иголки на наружной части ладоней, между большим и указательным пальцем и в аналогичном месте на стопах. Когда иголки проникали туда, тело вздрагивало от ощущения, граничащего между острым электрическим разрядом и обдающей холодом судорогой.

- Все хорошо, все хорошо, - прошептал доктор Бу, словно убаюкивая меня.

Проставив все иголки, он дотронулся до кончикика каждой из них, еще раз запуская электрические разряды по телу. Я вздрогнул, на лбу выступил холодный пот.

- Все хорошо, - повторил он и, посмотрев мне в глаза, успокоительно кивнул. – Теперь закройте глаза и отдыхайте.

Я прикрыл глаза и почувствовал, как по телу пробежала теплая волна. За расшатанные винтики и болты на ключевых точках тела взялась благодатная сила, начала подтягивать и подкручивать их. Надо расслабиться и довериться моим новым врачам.

Очередная музыкальная композиция началась с шума ручья, а затем на его фоне заиграла скрипка. Ее гладкое звучание обняло, погладило сердце, обдало свежестью утренней росы, и, нашептав напутствие, запустило его, белого голубя, вверх, в просыпающуюся в небе весну.

Несмотря на доносившиеся до меня перешептывания доктора Чин и доктора Бу, я летел над раскрывающимися почками и цветами деревьев, наполняясь чистым воздухом и деликатной сладостью ароматов цветущей вишни и жасмина.

Я спустился на землю. По голым ступням пробежал игриво смеющийся холодок влажной травы. Одновременно с этим послышался шорох открывающейся занавески. Мутным пятном всплыл доктор Бу. Он опять потрогал и потеребил каждую из иголок, и по мне в очередной раз пробежали полуразряды-полусудороги. Я вроде пробудился, но как только доктор Бу вышел, сразу вернулся в цветущий сад и услышал, как течение ручья и звучание скрипки теперь переплетались с поющим девичьим голосом.

Меня словно раздвоило. С одной стороны, я слышал, как зазвонил телефон, как трубку взяла доктор Чин и отвечала на вопросы потенциального клиента. А, с другой стороны, меня тянуло к этому красиво поющему голосу в глубине сада, за пеленой утренного тумана. Наверное, я задремал.

Я пошел навстречу поющей девушке. В ее пении слышалась грусть, она тянулась к чему-то, чего-то искала. Ее голос то взлетал высоко, как мой голубь, то спускался к ручью, сливаясь с его спокойным течением.

С нарастающим волнением я зашагал быстрее, боясь упустить девушку. Я никогда не слышал ее голоса, но он казался мне удивительно родным.

Сквозь таинственные волны мелодии во мне вдруг проросли ростки памяти, с такой же быстротой, с какой на теле появились иголки доктора Бу. Эта была странная память, замутненная, неопределенная и даже пугающая. Я до сих пор не знал, кто я, но осознавал, что если во мне и есть жизнь, то ее тайник хранится в голосе незнакомки.

Песня подходила к концу. Я уже почти побежал, но тут дымка в саду рассеялась, и я увидел девушку в ярком, оранжево-красном облегающем ципао с короткими рукавами и золотыми узорами по центру и по краям. Ее длинные черные волосы доходили до середины спины и слегка прикрывали правое предплечье. Подогнув ноги под себя, она сидела ко мне полубоком. Левой рукой она придерживала черное эрху, а правой замедляла движение смычка, наполовину белого, наполовину красного. Она сидела на траве у ручья, и взгляд ее был устремлен на отражающиеся в воде ветки вишневого дерева с розовато-белыми цветами.  

Я стоял перед ней, опустив руки и не зная, что сказать. Девушка перестала играть и, отложив в сторону смычок, продолжала смотреть на ручей.

Она наконец повернула голову, направив на меня наполненный теплом взгляд черных узористых глаз.

От шелковистости и прохлады ее рук по телу пробежала дрожь.

- Кто ты? – пролепетал я, не отрывая от нее глаз и сжав ее руки.

Она молчала. Ее глаза увлажнились и заблестели.

Удивившись своим словам, я стыдливо одернул руки, покраснел и отшагнул назад. Что со мной, почему я это сказал? Я, действительно, все это чувствую или просто на мгновение опьянел от запаха весны, ее песни и красоты?

Она подошла ко мне вплотную, обвила руками, положив голову на мое плечо и тихо произнесла:

- Слышу. Но, знаешь, почему я так говорю? Потому что ты – всего лишь мой сон. Это я тебя придумала, понимаешь?

(Окончание следует)