Проза

 

 

 

 

СТРАРИК Послушай, я тебе вот что скажу, у меня кончились билеты…

СТАРУХА Ну и что?

СТАРИК А что я буду продавать туристам?

СТАРУХА Вот тоже сложности! Настриги бумаги и напиши цену от руки, чуть больше той, что была напечатана на билетах. И надо сказать негодному мальчишке, чтобы нарисовал на них профиль Аполлона. Хватит ему бездельничать! Когда  тебе еще привезут билеты из Афин!

СТАРИК Я тоже считаю: хватит ему бездельничать. Где мальчишка?

СТАРУХА Тебе сказать правду или соврать?

СТАРИК Соври…

СТАРУХА Ну хорошо, как скажешь. Мальчишка побежал на набережную, чтобы  купить десять бутылок воды «Лутраки» и специально для тебя две бутылки темного пива…

СТАРИК Ага, все понятно! Значит каждый раз, когда ты говорила, что бездельник покупает мне пиво на набережной, ты врала. Я ведь прекрасно знаю, что весь морозильник у тебя забит  темным пивом. И ты сама не прочь выпить бутылочку-другую, ночью, когда  спадает жара.

СТАРУХА Нет, дорогой, иногда надо было пополнить запас пива и воды, и бездельник действительно бежал в лавку.

СТАРИК (мрачно) А теперь скажи правду: где мальчишка?

СТАРУХА Сказать правду? Ну, хорошо! Мальчишка с раннего утра опять поставил силки на воробьев, и когда они попались, посадил их в клетки, и ранехонько, пока ты еще спал отвязал лодку и уплыл в Полеохору, чтобы продать их на рынке отдыхающим из Афин и богатым туркам. Последнее время турки очень полюбили нашу Полеохору.

СТАРИК Мошенник! Я же ему запретил! Он делает все, что я запрещаю. Я запретил ему влезать на апельсиновое дерево. Оно такое старое, что заслужило отдых! Так он не только меня не послушал, он еще построил шалаш, да так высоко, что я не могу достать, даже когда приставляю лестницу… Я запретил ему продавать птиц, а он – что делает! Дрянной негодник! Пусть только вернется мне. Я ему задам. Я на весь день засажу его рисовать Аполлона в профиль на билетах и на глиняных черепках! И никаких гуляний…

СТАРУХА (смеется) А он уже все нарисовал! Пока слетались птицы, он не только нарисовал Аполлона в профиль, но и анфас, и стреляющего из лука и вместе с Марсием, играющим на свирели.

СТАРИК Где?

СТАРУХА Посмотри сам!

СТАРИК Ну что тут сказать!

СТАРУХА Пусть уж бегает мальчишка, пока не вырос. (Достает из-под шезлонга бутылку холодного пива, кидает ее старику). Лучше на выпей, пока он не вернулся!

(кричит в сад) Николаес, где ты?

СТАРИК Вот только вернись, Николаес, вот только приди домой!

НИКИ Мое объяснение сейчас – это простая формальность. Вы и так все прекрасно поняли. Речь идет о моем прошлом. Мне лет одиннадцать, а, может быть, десять с половиной, я точно не помню, каким летом это произошло… Понимаете, трудно найти актера на роль одиннадцатилетнего паренька. Вот мне и приходится за всех отдуваться. Дети, как правило, ужасны на сцене. Они воют, скулят, они не способны произносить длинный текст, и нужно просмотреть сотню детей, отбиться от их амбициозных мамаш, чтобы найти что-то более-менее подходящее. Во всяком случае, все это мне говорил режиссер, убеждая меня сыграть эту сцену. А меня не нужно было убеждать. Я бы и так согласился. И последнее, что он сказал: «Представь Ники, как это будет, если все это сыграет ребенок. Уж лучше ты…» – «Ничего страшного, – засмеялся я. – На мой взгляд – несчастное стечение обстоятельств. К тому же в этом эпизоде меня практически нет. Я появляюсь только в конце… Но это ничего! Я все равно сыграю!» Мы засмеялись. Мы всегда с полуслова понимаем друг друга… Правда вначале он нашел какого-то, как он сам говорил, потрясающего ребенка, но его мать была совершенно безнадежна. Она так настаивала, чтобы ее мальчик был в спектакле. «Я готова на все, чтобы он играл», – сказала она режиссеру . «Вы хотя бы знаете, что ему придется играть? – спросил ее режиссер.- На что вы готовы?» - «А что?» – она смотрела на него, – тупая овца, – прозрачными, кукольными глазами. «Лучше отдайте его в карате, – сказал он. – Он будет отрабатывать на вас приемы и, может быть, однажды он сломает вам челюсть, чтобы вы так прытко не убеждали режиссеров…»

СТАРУХА Николаес, ты вернулся? Смотри, осторожно, не попадись на глаза дедушке. Он так ругался с утра…

НИКИ Я мигом! Я только посмотрю, сколько птиц попалось в силки. Может быть, я поймал того соловья, который не давал ему спать позапрошлой ночью?

СТАРУХА Мой тебе совет, мальчик, лучше спрячься в шалаше, пока он не успокоится…

НИКИ А что он делает сейчас?

СТАРУХА Как обычно, Николаес, как обычно, мой мальчик (оба смеются. Старуха погружается в сон).

НИКИ «Как обычно» – означало то, что дед, а дед был немцем, воевавшем на русской войне, брал винтовку и стрелял по глиняным амфорам и кувшинам, на которых я простыми маслеными красками рисовал поединок Аполлона и Марсия, например, или похищение Европы. И когда вся эта мазня разлеталась на осколки, бабка ругалась, а я успокаивал: «Ничего, я нарисую еще…», а дед собирал их и продавал немецким туристам. «Это античные черепки, на них сохранилась роспись, их почему-то не забрали археологи…» Дед сердился, что мы с бабкой говорим по-гречески. Он по-гречески не знал ни слова… Он был немец, а бабка была гречанка… Немцы женятся на ком угодно, лишь бы забыть, что они немцы… Дед гордился ружьем. Ночью он заряжал его холостыми и стрелял по туристам, пытавшимся влезть без билетов в храм Аполлона. Вверх стрелял. В воздух… Эти выстрелы он называл «воздушные штрафы».

(Старик просыпается. Оглядывается по сторонам).

СТАРИК Магдалина! Где мое ружье?

СТАРУХА (сквозь сон) Что?

СТАРИК Я спрашиваю. Где мое ружье? Что, опять мальчишка украл?

СТАРУХА Оставь в покое бедного мальчика! Твое ружье у тебя под кроватью…

СТАРИК Его там нет!

СТАРУХА Посмотри еще…

(Старик достает из-под шезлонга ружье).

СТАРИК Вот оно, мой единственный друг, мой верный товарищ! Мы вместе столько прошли – и ад, и чистилище, и вот – подступили к райским кущам. Как тебе райские кущи? Жарковато, но ничего. Мы с тобой продержимся и здесь. И никаких мошенников, воров и прочий сброд мы сюда близко не подпустим… Ты хотя бы помнишь, через что мы прошли? Вот и я тоже помню? Помнишь, как мы попали в плен, а потом я выкупил тебя на все заработные деньги. Они были жестоки и добры. А мы? Мы были молоды, мы были солдаты… Ты лучше вспомни их Пасху, как они передавали нам в барак крашеные яйца и куличи. А вот теперь мы на отдыхе… Наш отдых – он же работа… А те? Те, наверное, умерли… Где мое пиво, Магдалина?

СТАРУХА (кидает ему следующую бутылку) Лови!

СТАРИК Вернулся мальчишка из этой, как ее там? Палеохоры?

СТАРУХА Еще нет… Да и зачем он тебе?

СТАРИК Мне просто не терпится задать кому-нибудь взбучку, а кроме мальчишки – некому…

СТАРУХА А ты иди постреляй…

СТАРИК Уже пострелял… Все Аполлоны расстреляны. Скажи мне – вас из дас Палеохора на этом вашем греческом языке?

СТАРУХА Палеохора означает древняя столица. Но ведь согласись, тебе здесь не так уж плохо?

СТАРИК Да, Магдалина, мне здесь неплохо, иначе я бы ни на секунду здесь не остался. Еще бы турок отсюда бы всех прогнать. Турок и туристов.

СТАРУХА Так ведь туристы почти все – немцы.

СТАРИК Немцы пусть остаются… А вот мальчишка – типичный грек. Ты только на него посмотри. В нем ни капли немецкого. У него нос начинается сразу же ото лба. Его переносица приклеена ко лбу, как штык к ружейному дулу. А ноги – ты попроси его разуться – большие пальцы на ногах короче следующих, вторых, – это типичная греческая черта… И еще – он все время врет. Немец никогда…

МАТЬ ВЕРЫ Я все время забываю, как тебя зовут?

ЮНОША А разве это имеет какое-нибудь значение?

Мы вместе уже целый год, а ты никак не можешь запомнить.

МАТЬ Есть вещи поважнее…

ЮНОША Какие?

МАТЬ Вот это место, например. Раньше здесь стоял храм Аполлона, а сейчас стоит только одна колонна, а весь храм лежит… Ты знаешь, ранние христьяне строили церкви в развалинах античных храмов. Вот так греческие боги легли у ног христиан и стали духами мест.

ЮНОША Это знает даже школьник.

МАТЬ (поднимает осколок амфоры, разрисованный Ники) Зато сейчас здесь хранятся письма, которые никогда не будут отправлены, разговоры, происходящие в мыслях и ненаписанные романы…Это не проходят ни в одной школе.

СТАРИК Музей закрыт…

МАТЬ А что, вы будете стрелять?

СТАРИК Я же сказал: музей закрыт…

ЮНОША А нам не нужен музей. Нам нужен только храм бога Аполлона.

СТАРИК Его здесь нет уже очень давно.

ЮНОША Но ведь колонна осталась.

МАТЬ ВЕРЫ Нам нужна эта уцелевшая колонна на холме.

СТАРИК А я еще раз говорю вам: музей закрыт. Музей ис клозед…

МАТЬ ВЕРЫ (смеется) Простите, я не понимаю по-гречески. Можно мы пройдем…

ЮНОША Туда, наверх, к колонне.

СТАРИК Еще один шаг и я позову полицию.

МАТЬ ВЕРЫ (смеется) Что, что он сказал?

ЮНОША (смеется) Он сказал, что будет стрелять.

МАТЬ ВЕРЫ Может быть, лучше купим билеты?

(старику) У вас есть билеты?

СТАРИК Нет… Все закончились. А были бы (оглядывает их) так не продал… Пошли отсюда! Магдалина! Магда! Иди сюда…

ЮНОША Может быть, лучше придем завтра с утра?

МАТЬ ВЕРЫ Но, я хочу сейчас…

ЮНОША Но, он нас застрелит…

СТАРУХА (очень вежливо) Извините, но сейчас музей закрыт. Он работает каждое утро с 9 до 15, кроме понедельника…

ЮНОША А что, после 15 ноль-ноль посетителей расстреливают?

СТАРУХА (холодно) Нет, что вы. Просто у сотрудников музея начинается своя жизнь, и они не хотят ее тратить на посетителей.

ЮНОША (матери Веры) Послушай, пойдем купаться, становится слишком жарко.

МАТЬ ВЕРЫ Нет, подожди… А что у вас есть еще, кроме колонны Аполлона, к которой нас так и не подпустили?

СТАРУХА (холодно) Сувениры на память.

СТАРИК Прекраснейшие сувениры.

ЮНОША Патроны?

СТАРИК Нет, черепки с росписью. Их почему-то не забрали археологи.

МАТЬ ВЕРЫ Можно взглянуть? (разглядывает черепки). А я уже один такой нашла, пока мы поднимались.

СТАРИК (неожиданно любезно) Можете оставить его себе! Это те, самые древние черепки, еще со времен храма.

МАТЬ ВЕРЫ Не может быть…  Да что вы говорите?

СТАРИК Я говорю дело… У меня таких много, и я совсем недорого все их вам уступлю. Вот прошлым летом тоже немцы из Германии приезжали, забрали с собой два чемодана…

МАТЬ Не может быть… Надо же – какие любители археологии!

СТАРИК Да, юнге фрау, древности нынче в цене. Древность – это единственное, чего не может быть в двух экземплярах, поэтому она так ценится, и мы, немцы, очень культурная нация. Мы не жалеем ни средств, ни сил, ни денег…

МАТЬ Да, конечно, только я не немка…

СТАРИК Это ничего, юнге фрау, вы так хорошо говорите по-немецки, что и не отличить! Я бы принял вас за берлинку, сам-то я из Мюнхена…

МАТЬ  А это такие же древности, как мой безупречный немецкий язык… Вы намалевали их сами – вчера или позавчера. Может быть, немцы у вас их и купят…

ЮНОША И охота тебе в такую жару…

СТАРИК (холодно) Давайте назад! (забирает черепки) И убирайтесь!

МАТЬ ВЕРЫ Мы придем ночью! Нам очень хочется посмотреть на колонну Аполлона в лунном свете!

СТАРИК Только суньтесь! Вот только суньтесь у меня. Узнаете, что такое «воздушные штрафы…»

СТАРУХА (встревожено) Не надо!

СТАРИК Я вам покажу местные достопримечательности.

МАТЬ ВЕРЫ «Воздушные» – что?

СТАРИК Штрафы…

МАТЬ ВЕРЫ А я уж испугалась, что мытарства…

СТАРУХА Как ты сказала, дочка?

МАТЬ ВЕРЫ Я сказала: мытарства (пауза). (Юноша смеется. Смех молодой, красивый, наглый). Это когда вы попытаетесь попасть в одно какое-нибудь очень хорошее место, а вам не дают. Вот так вот становятся с ружьем на вашем пути и пытаются не пускать…

СТАРИК Уж ты у меня попадешь! Уж ты попадешь! Я-то уже приготовил для тебя славное местечко…

ЮНОША Пойдем отсюда… Есть другие не менее замечательные места.

МАТЬ ВЕРЫ Но мне хотелось именно в это…

(Уходят в лифт. Слышны обрывки их разговоров, смех, плеск воды. Кажется, что лифт падает прямо в море.

Старик и Старуха засыпают в шезлонге. Старик храпит во сне. Пока старики спят, медленно темнеет, и в небе точно так же как и море, видном через окно, показывается желтая, круглая Луна. Через сцену бредут два охранника из «Толпы одиноких».)

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Нет, ты скажи мне, Гербхард, всю правду. Что он все-таки тебе сказал?

ВТОРОЙ ОХРАННИК Не кипятись, Вольфганг, что тут рассказывать? Он сказал мне все то же самое, что и тебе. Наш разговор с ним был очень коротким. Ты лучше посмотри на луну. Какая она сегодня…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Нет, ты скажи мне – он тебе заплатил? За тот месяц, что мы отработали?

ВТОРОЙ Точно так же, как и тебе…

ПЕРВЫЙ Нет?

ВТОРОЙ Нет…

ПЕРВЫЙ Он сказал, что клуб разгромили по нашей вине…

ВТОРОЙ А тебе-то что за дело? Никто его клуб не громил. Просто разбили витрину киоска и взяли несколько дисков и какую-то там папку. Так что можно сказать, что он не в убытке. Наша с тобой зарплата, которую он оставил себе, больше, чем его ущерб…

ПЕРВЫЙ Так что ты там говорил про луну?

ВТОРОЙ Ничего особенного – кроме того, что сегодня полнолуние…

ПЕРВЫЙ Древние храмы в Греции строились на холмах или в горах, чтобы быть поближе к небу, потом на месте этих храмов ранние христиане служили свои службы, изображая исход души в виде полета Психеи…

ВТОРОЙ Ты знаешь, Вольфганг, их можно понять… может быть, выкурим косяк…

ПЕРВЫЙ Можно и косяк… Ты же знаешь. Гербхард, у меня всегда наготове…

(курят косяк).

ВТОРОЙ … Луна и дорога…

ПЕРВЫЙ А мне, ты знаешь, что кажется в этом нашем Берлине, особенно когда оттепель и темно?

ВТОРОЙ Что?

ПЕРВЫЙ Что вот будто бы сейчас за поворотом улицы начнется море… Вот и сейчас мне кажется…

ВТОРОЙ Брось… Это у тебя от травы…

ПЕРВЫЙ Может быть, может быть… Нам бы еще с тобой работу найти. Хоть какую-нибудь работенку…

ВТОРОЙ Вот я и говорю тебе: Луна и дорога…

ПЕРВЫЙ А я говорю тебе: море…

ВТОРОЙ Проще говоря – пойдем в дальнобойщики…

ПЕРВЫЙ А пойдем…

НИКИ Как же они там навернулись, вы бы видели. Два туриста – торчка! Но ничего, там мелко, они выплывут. Хорошо, что дед спит, а то бы попались под его «воздушные штрафы»…

СТАРИК (сквозь сон) Что? Туристы?

НИКИ Спи, деда. Спи… К утру будет готова амфора с Аполлоном и Артемидой, которую ты разнесешь из своего драгоценного ружья…

А здесь, для разнообразия, я нарисую стайку воробьев, которых поймали Аполлон и Артемида… Не все ли равно тебе, дед, в кого стрелять? Хватит стрелять в богов. Постреляй по птицам… Кстати, тогда, для своих десяти лет, я очень неплохо рисовал… Потом я не стал рисовать лучше. Ничего не изменилось, просто я набил руку…

ЮНОША Я хочу прямо здесь (обнимает ее)

МАТЬ ВЕРЫ (смеется) Да нет же,чуть выше – у колонны…

ЮНОША Тише, мы здесь не одни!

МАТЬ ВЕРЫ (юноше) Это ты его испугался? Да ему же лет десять… Ты лучше посмотри сам, подойди, увидишь, откуда берутся древности.

НИКИ (оборачивается) Вы очень рискуете…

МАТЬ ВЕРЫ Это ты о «воздушных штрафах», да? А что это такое?.. Нас напугали днем. Но не объяснили…

НИКИ Если проснется дед – узнаете сами.

ЮНОША (разглядывает амфору)Я понимаю – Артемида и Аполлон, но откуда здесь воробьи?

НИКИ Просто так, для разнообразия. Потом, воробей маленький, иногда он может полностью  уместиться на осколке. Лучше купить целую птичку, чем ухо или пятку, а потом мысленно дорисовывать все остальное…

МАТЬ ВЕРЫ Какой ты умный мальчик! И все-таки, почему воробьи?

НИКИ Как вы все подробно пытаетесь разузнать.

МАТЬ ВЕРЫ Ну да. Мне интересно про людей.

НИКИ Это не совсем про людей… Моя бабушка на ночь рассказывает мне иногда одну греческую сказку, про то, как маленький Христос лет в семь играл с детьми у ручья. Они смешали глину с водой и лепили воробьев, а потом Христом крикнул им: «Летите!»

МАТЬ ВЕРЫ И что воробьи?

НИКИ Полетели… Вы верите в это?

МАТЬ ВЕРЫ А ты? (пауза)

НИКИ А вот и «воздушные штрафы»… (Отступает в тень, прячется за амфору… Мать Веры и юноша оборачиваются. За ними с ружьем наперевес стоит Старик, смотритель музея, хранитель храма Аполлона)

СТАРИК Ну вот, юнге фрау, я вас предупредил, как честный человек, не суйтесь сюда ночью… А я очень честный человек, юнге фрау, я держу свое слово, я ни разу в жизни его не нарушил, и сейчас вам придется очень плохо…

МАТЬ ВЕРЫ Что вы сказали?

СТАРИК Все то, юнге фрау, что я только что сказал, сейчас один в один повторит мое ружье. Оно самый лучший переводчик. Его понимают все с полуслова…

ЮНОША Ты что, не видишь, он сумасшедший.

МАТЬВ ВЕРЫ Да нет, он просто нас пугает…

ЮНОША Бежим отсюда, он выстрелит.

МАТЬ ВЕРЫ Нет, он не будет стрелять, он побоится.

СТАРИК (заряжает ружье) А парнишка-то ваш, юнге фрау, посмышленее вас будет. Бегите. Может быть, я промахнусь.

МАТЬ ВЕРЫ Но ведь вы же не будете стрелять по живым людям…

СТАРИК Нет, в первый раз не буду. Первый раз я обычно стреляю в воздух…

ЮНОША Бежим отсюда…

МАТЬ ВЕРЫ Да, подожди! Ты только посмотри на него. Он ничего не сделает. Он же ружье с трудом держит. (Пытается засмеяться).

ЮНОША Ты что, не видишь, он не шутит. Зачем ты его дразнишь?

МАТЬ ВЕРЫ Но я уже не могу остановиться.

(Старику) А куда обычно вы стреляете второй раз? Или второй раз вы обычно не стреляете?

СТАРИК Второй раз я стреляю по ногам.

МАТЬ (в этот раз ей удалось засмеяться) И много ли у вас жертв?

СТАРИК Сколько есть – все мои… Потому что в третий раз я стреляю куда попаду… Вы уж извините, юнге фрау, я предупреждал вас днем, а вы не могли, или не хотели услышать.

(Стреляет в воздух).

МАТЬ Это и есть ваши «воздушные штрафы»?

СТАРИК Это и есть… Что, не нравится, юнге фрау? Это вам не в Берлине сидеть в кофейне на Музейном острове, правда? А теперь – бегите, пока хватит сил, и дай вам Бог счастья!

ЮНОША Я сейчас все объясню… Я сейчас все улажу… (Отвлекает Старика на себя. Старик переводит ружье на него. Юноша отходит от матери Веры все дальше, Старик так же отводит от нее ружье). Конечно,  мы были неправы с самого начала…

СТАРИК Вы были неправы.

ЮНОША Дайте нам возможность исправиться. Мы поняли, что сюда нельзя приходить ночью, вы нам все прекрасно объяснили, и сейчас мы тихо и спокойно уйдем, и вы нас больше никогда не увидите…

СТАРИК Возможности уйти нет! Она была у вас днем, но вы ей не воспользовались…

ЮНОША Мы просим у вас прощения…

СТАРИК Мне это безразлично… Здесь никто никого не прощает… Вы не простили один раз, вот и вам не прощается.

ЮНОША Когда не простили?

СТАРИК Когда-то…Кто сейчас с этим будет разбираться?

ЮНОША Мы не хотели ничего плохого. Мы только хотели посмотреть эти античные развалины. Колонну, оставшуюся от храма… Здесь же сейчас музей…

СТАРИК Вы даже не представляете, куда вы зашли…

ЮНОША (все дальше отходит от матери Веры, отвлекает Старика). Пожалуйста, отпустите нас! Мне только девятнадцать лет…

СТАРИК Нет, что ты… В твоем возрасте я уже был в плену… И меня никто не отпускал, как бы я не просил…

(Входит Старуха)

СТАРУХА (в ужасе) Что ты делаешь?

СТАРИК (наводит на нее ружье) Иди спать, Магдалина. Это обычные «воздушные штрафы».

ЮНОША (матери Веры) Беги, ну, что же ты встала? Беги туда. К обрыву. К морю…

(Бежит. Старик стреляет. Юноша падает).

Он ранил меня! Он попал мне в ногу…

СТАРУХА Что ты делаешь? Остановись! Это уже не «воздушные штрафы», это убийство…(матери Веры) Беги! Беги! Что же ты встала?

СТАРИК Если ты не уйдешь, Магдалина, то первой я пристрелю тебя…

МАТЬ ВЕРЫ Или меня…

СТАРИК Что, юнге фрау, страшно?

МАТЬ ВЕРЫ Нет, а вам?

СТАРИК Мне? Я знаешь, скольких перестрелял? И таких как ты, и других… А знаешь, сколько раз стреляли в меня, но только не попали. А то бы мы с тобой здесь сейчас не стояли. И кто знает, может быть, ты и добралась бы тогда до колонны Аполлона… Таких, как ты, туда не пускают…

МАТЬ ВЕРЫ Нет недостойных, есть те, которым не дают пройти… Но это поправимо. Стреляйте…

СТАРИК Я знал не только жестокость, но и милосердие на их Пасху и Рождество… Успеешь добежать до обрыва, можешь броситься в море. Там мелко, ты выплывешь. Это мой тебе подарок.

МАТЬ ВЕРЫ Да ладно, чего уж там! (Стреляйте)

СТАРИК И выстрелю!

СТАРУХА Ты же убьешь ее!

СТАРИК Молчи, Магда, следующая пуля твоя. Мы никого не пропустим, мы не попятимся ни на шаг.

(Стреляет. В последний момент Старуха отталкивает ствол ружья в сторону Амфора, за которой прятался Ники, разлетается на цветные черепки-сувениры. Все молчат. Ники лежит на земле, закрыв голову руками).

МАТЬ ВЕРЫ Как же это вы так промахнулись? А еще охраняете кущи? Аполлон признавал только метких стрелков. А вы? Что же вы сделали? Вы осквернили его владения. И кто знает, что здесь происходило после того, как Аполлон перестал владеть этим местом. (разгребает ногой черепки). Все осколками глиняными торгуете, да? Ай! Ногу поранила… Кровь… (смеется) За то, что вы осквернили это место, Аполлон жестоко отомстит вам…

НИКИ Кому отомстит? (пауза) Мне?

 

 

 

 

ВЕРА Ну и попала я…

ГОЛОС ДИСПЕТЧЕРА Автобусный рейс «Феодосия-Керчь» переносится на десять утра…

ВЕРА А, понятно, в Феодосию… (оглядывает спящих). А вы что, хотите в Керчь уехать, и вы действительно спите, и действительно, не видите, что я пришла? (Мальчику-беспризорнику) Но тебя-то я прекрасно знаю, только не помню, откуда… Какие у тебя прокуренные пальцы. Ты такой маленький, а пальцы просто черные от сигаретных бычков. Мы что, с тобой вместе курили? Я знаю, что ты не спишь, а просто сидишь, зажмурив глаза. Ты такой маленький, что даже притворяться не умеешь. (Писателю) И вас и тоже где-то видела, только где? Может быть, вы мне сами скажите? Как вас зовут? Ах, ну, да вы тоже якобы спите. (Подходит к Ники) А ты-то где так принарядился? На какой барахолке?.. Ты же мальчик, а не девочка, тебе не идет… Ты тоже  спишь – не спишь? Помнишь игру из детства – «верю – не верю?» Ведь ты же не намного старше меня. Такой хорошенький, и в этом платье. Как урод! Тебя я тоже знаю, да? Но ты-то точно не ответишь, боишься, что придется оправдываться за платье? Да мне-то что? Мне все равно! Так, жалко слегка…

ГОЛОС ДИСПЕТЧЕРА Автобус «Керчь-Феодосия» опаздывает на два часа сорок минут. Ориентировочное время прибытия – пять утра…

ВЕРА (кричит) И чего же вы здесь все ждете, уроды? Уж явно не автобуса в Керчь? Я знаю, что вас всех объединяет – какое-то общее уродство, невидимый так сразу изъян… Ну да мне все равно! Мне-то в Керчь не надо… У меня, к счастью, свои маршруты… Пойду на лифте покатаюсь, пока вы тут газетками прикрываете свои уродства. Этот хоть, в платье, – честный… Он хотя бы не прячется…

(Подходит к лифту. Пытается открыть дверь, но дверь не поддается. Мальчик-бродяжка неожиданно заплакал).

МАЛЬЧИК Остановись, Вера-Изабель…

ВЕРА А, это ты, маленький побирушка, зовешь меня?

МАЛЬЧИК Я, Вера-Изабель…

ВЕРА Не называй меня Вера-Изабель. Мне неприятно.

МАЛЬЧИК Но ты же сама мне сказала свое полное имя. Или ты не помнишь?

ВЕРА Не помню… Я знаю тебя, но не помню почему.

Чего вы здесь все ждете?

МАЛЬЧИК Тебе лучше этого не знать.

ВЕРА Что там за дверью?

МАЛЬЧИК И этого тебе лучше не знать тоже.

(Просыпается Писатель).

ПИСАТЕЛЬ (оглядывает Веру и мальчика-бродяжку) Я понимаю всю неуместность вопроса, но нет ли у вас случайно сигарет?

ВЕРА А что, у нас очень курящий вид?

(Просыпается Ники)

НИКИ Но вы же знаете, у нас все отобрали при входе. В том числе и сигареты. Как будто бы в газовую камеру шли.

ПИСАТЕЛЬ Здесь может оказаться и похуже.

(Все замолкают. Снизу поднимается лифт. Все замирают, ожидая, что он сейчас остановится, но лифт проезжает дальше, наверх. Вздох облегчения).

ВЕРА Ну что делать-то будем?

ПИСАТЕЛЬ Говорить… Вот вы, милая девушка, как сюда попали?

ВЕРА Не знаю… Наверное, случайно.

ПИСАТЕЛЬ (смеется) Я бы с радостью поверил вам, но только сюда никто не попадает случайно.

ВЕРА Я правда не знаю. Я выпила все таблетки, которые мне оставила сиделка, заснула и попала сюда…

МАЛЬЧИК А я расскажу, почему я здесь…

НИКИ Ну да, конечно, чтобы тебя пожалели. Ведь ты же такой маленький…

МАЛЬЧИК Я был ловцом.

НИКИ Кем?

МАЛЬЧИК Ловцом…

НИКИ Я, наверное. Тоже был ловцом…

МАЛЬЧИК (смотрит на него с сожалением) Нет, что ты! Ты, скорее, был из тех, кто попадается…

ВЕРА Я что-то помню!

(Снова дергает дверь лифта).

МАЛЬЧИК Не ходи туда, там страшно, говорю тебя, как ловец. Лучше загадай желание…

ВЕРА Я загадывала…

МАЛЬЧИК И не одно, а целых три, чем поставила меня в затруднительное положение. Я не знал, какое из них для тебя самое важное. Вы знаете, что такое быть ловцом? Нет… Вот и я не знал поначалу… Мы просто жили с такими же как я, с парнями лет семи-шести, на станции в Тучково. Правда, один все время звал меня ночевать в Москву, – там вокзалы теплее и больше еды. Я съездил один раз, – вроде ничего, жить можно, но я как-то уж привык в Тучково… Вроде бы устроился, что место бросать? А этот мой друг, он, короче замерз той зимой на Белорусском вокзале. Так мы хоть с ним вместе были. Побирались на станциях, в электричках. В электричках хорошо подавали. Били цыганят. Собирали окурки… А так я остался один совсем…

ВЕРА Я помню тебя!

МАЛЬЧИК Я тебя тоже…

ВЕРА Ты пытался украсть у моего отца кошелек, когда мы приехали на велосипедах на станцию купить ведро яблок у старух. Отец так кричал, я думала, он тебя убьет…

МАЛЬЧИК Но я-то знал тебя еще раньше, я даже знал, где ты живешь, и прекрасно знал, что происходит с вашим домом. Только тогда я еще не был ловцом, и мне было все равно… Я знал, что ты хочешь убежать из дома в Москву, только не решаешься. Несколько раз ты дожидалась московской электрички, входила в нее и тут же выходила. Несколько раз у тебя пропадали деньги из заднего кармана штанов. Это были мы с другом… А потом он умер, а я стал ловцом. Он приснился мне и сказал, что лучше бы я тоже умер. Но мне нравилась моя новая жизнь. Она давала власть…

ПИСАТЕЛЬ (пристально вглядываясь) Власть? У тебя?

МАЛЬЧИК Да, власть, у меня… А вам-то что? Ведь вы тоже не просто так здесь сидите… Однажды я заметил, что запоминаю лица людей. И тех, кто подает, и тех, кто отказывает. Я удивился, потому что мне до них, вообще, никакого дела не было, но почему-то их лица так и стояли у меня перед глазами, и все они меня о чем-то просили. Но сколько не пытался, я не мог расслышать их просьбы. У меня открылось новое зрение, новый слух. Я стал видеть людей, ожидающих несчастье. Особенно детей. И я понял, что они зависят от меня… Я выслеживал детей и предлагал им игру «загадай желание». Для меня это была простая игра, для них тоже, но они почему-то соглашались. С такими как я эти дети с дач никогда не связывались, а со мной согласны были даже поехать в Москву… Никто не удивлялся, что я знаю, чего они ожидают… Нужно было пойти в подъезд, нарисовать рисунок на стене или выбрать любой, уже нарисованный. Этот рисунок и был исполнением желаний… В знак скрепления договора от стены откалывался кусок штукатурки…

ПИСАТЕЛЬ Но ведь это же простая игра!

МАЛЬЧИК Конечно. Кому как не вам это знать… Только дело в том, что их желания почему-то сбывались. Я становился все сильнее и сильнее, они, наоборот, ослабевали. Я получал над ними странную власть. Я мог входить в их сны и доставал оттуда разные маленькие предметы. Иногда даже монетки. Эта игра затянула меня… И вот я здесь, в зале ожиданий… (Писателю) А теперь – ваша очередь… А вы-то почему сюда попали?

ПИСАТЕЛЬ А я обязан отчитываться?

МАЛЬЧИК Обязаны…

НИКИ Может быть, мы вам дадим ценный совет…

(Все смеются)

ПИСАТЕЛЬ Где моя газета?

НИКИ Если вы о «Die Zeit», то ее отобрали на входе, точно так же, как сигареты, бумажник с деньгами и прочую мелочь, необходимую для той жизни…

ПИСАТЕЛЬ А перед кем я, собственно, должен оправдываться? Перед вами?

МАЛЬЧИК Да нет, что вы! Кто мы такие? Перед собой…

ПИСАТЕЛЬ (в отчаянье) Да, от себя никуда не деться… Однажды мне приснился сон, только сон, не более.

НИКИ (смеется) Мы все с этого начинали.

ПИСАТЕЛЬ Как будто бы я ехал в поезде, в купейном вагоне, наверное, в Прагу… И вот я открыл купе…

(В это время освещенный лифт, то поднимающийся вверх, то опускающийся куда-то на глубину, останавливается в зале ожиданий).

МАЛЬЧИК Вера, забери меня отсюда, мне страшно!

ВЕРА (пораженно) Что? Что ты сказал?

(Вместо того, чтобы открыться, кабина лифта падает вниз. Смеются все, кроме мальчика-бродяжки. Он закрылся руками, поэтому мы не видим его лица).

ПИСАТЕЛЬ… Я отодвинул дверь в купе, и увидел… (пауза) маленькую девочку… А поезд так покачивало, и такой – ритмичный стук колес… На девочке было белое платье и белые банты в волосах, но не такие огромные, школьные, а тонкие шелковые ленты, изящно вплетенные в косы. Я никогда ее не видел. Я знал, что нужно закрыть дверь и идти дальше по вагону… И я действительно закрыл дверь… за собой. Сразу же, как только вошел в купе… Она была такая маленькая, что я так сразу и не знал, как к ней подступиться. Она сказала мне: «Я так долго ждала вас», и обвила мою шею детскими, теплыми ручонками, совершенно безучастно глядя за мое плечо, как будто бы до этого ее научили: «Нужно немножко подождать, перетерпеть… Как правило, все заканчивается очень быстро…» Я аккуратно приподнял подол ее нарядного платьица и погладил ее колени. Ее ноги на ощупь оказались удивительно гладкими, как масло, таких не бывает у взрослых женщин, даже у самых молодых… И чем выше поднималась моя рука, тем глаже становилась ее кожа… Я слышал, как по вагону ходят пограничники, но их шаги и голоса только распаляли меня… Единственное неудобство, – она была такая маленькая, что я совершенно не знал, как с ней поступить. И вот я раздумывал, как бы самому получить удовольствие, и не навредить ей…

НИКИ Да, бывает… Но нужно перетерпеть. Ведь девочка перетерпела…

ПИСАТЕЛЬ На утро я стал убеждать себя, что это маленькая Мирьям и моя вина перед ней… Но это была не Мирьям, это была обратная сторона моих мыслей, под которые Мирьям никак не подходила… И тогда я решил застрелиться. Выйти в маленький садик с искусственным фонтанчиком и застрелиться где-нибудь на дорожке, так, чтобы кровь и мозги не перепачкали цветочные клумбы. Я уже приготовил револьвер, но тут часы показали два часа дня, и пришел Король…

НИКИ Вы бредете, да? От огорчения?

ПИСАТЕЛЬ Я? Нет, нисколько… Просто иногда испанские короли от безделья и чувства собственной важности приходят к писателям и не дают нам застрелиться, а мы вынуждены их развлекать. И вот я здесь, в зале ожиданий. Посмотрим, что теперь со мной будет, за то, что мне приснился этот сон… (Ники) А вы, милый юноша, тоже во сне. Да?

НИКИ Нет, я еще и наяву…

ПИСАТЕЛЬ Лучше бы я, как вы, ходил в женском платье, по таким вот злачным, закрытым притонам где-нибудь в центре Восточного Берлина.

НИКИ Да вы подождите, не завидуйте… Вы же не знаете, почему я здесь.

ПИСАТЕЛЬ Судя по вашему наряду…

НИКИ Знаете, сколько таких нарядных? А я вот здесь один, а они где-то совершенно в других местах… Вы не в курсе, нас по очереди будут вызывать или сразу сгребут всех в кучу и…

ПИСАТЕЛЬ Весь ужас в том, что никто из нас здесь не знает своего будущего, а оно вот-вот свершится, через секунду или через час…

НИКИ Хорошо бы всех сразу. А то по одиночке как-то совсем уж страшно. У меня тоже все началось во сне. То есть, нет, все произошло гораздо раньше, – копилось, как гной под кожей, а сон был как итог. Раз, – и гнойник прорвался… Сначала мне снились подземные чудовища, какие-то низкие твари в катакомбах или подвалах. Они переплетались в клубы телами, щупальцами, чмокали присосками. Потом распадались, потом сплетались. Все это были твари, когда-то жившие на земле, но потом от ужаса и злобы провалившиеся вниз… Потом мне снилось, что я иду по Берлину вот в этом женском платье, которое так вам приглянулось… Я иду не по своей воле, а потому, что меня кто-то позвал, а я не в силах сопротивляться этому голосу. Какая-то тварь, низкая сущность вот-вот должна войти в меня, такое чудовище – подселенец, а я  ничего не могу поделать. Оно уже обдало меня со всех сторон своим липким, грязноватым теплом. Как будто бы накрыло колбой. И вот я спускаюсь вниз, потому что все равно никто мне не поможет, или я просто забыл, кого позвать на помощь. Я спускаюсь и вижу внизу гадкую тварь. Всю в щупальцах и слизи. Она грязная, она чавкает слизью, она вызывает отвращение и жалость. «Так вот ты какой, – говорю я. – Я думал, ты прекрасен, а ты даже не зверь, и я не знаю, что ты за тварь…» Чудовище рыдает в ответ, обхватывает меня щупальцами, прикасается слизью к моему рту. И мы с ним сплетаемся в клубок, как те твари из-под земли. Потом я поднимаюсь наверх, уже не один, а с поселенцем внутри. Я иду по улице. Женское платье на мне порвано. Подошла старуха, прямо на мне зашила его на спине. Я дал ей медную монетку. Потом улица неожиданно оборвалась, и я полетел вниз с обрыва… Почти каждую ночь мне снится, как я падаю из окна, но не успеваю разбиться, потому что просыпаюсь… Но сейчас у меня бессонница, и вот я вместе с вами в зале ожиданий… Кстати, вы не знаете, когда они начнут?

ПИСАТЕЛЬ Начнут что?

НИКИ А то вы не знаете, да?

МАЛЬЧИК А, может быть, они нас отпустят?

НИКИ Но это вряд ли, приятель… И тут давить на жалость – бесполезно… (Писателю) Ну что, вам по-прежнему хочется ходить в женском платье?

ПИСАТЕЛЬ У нас слишком мало времени, а мне нужно все узнать…

НИКИ Узнать что?

ПИСАТЕЛЬ Что вы чувствовали, например…

НИКИ С этой чавкающей тварью? Да уж явно не ваш восторг, когда вы лезли под юбку к малолетней девчонке.

ПИСАТЕЛЬ Нет, не во сне, а наяву. Что вы чувствовали, когда это случилось наяву, в первый раз…

НИКИ Ах, вот что не дает вам покоя! Вы как подросток, честное слово, которому все интересно попробовать… Ну да я вам отвечу. Утолю любопытство… Сначала были довольно неприятные ощущения, но тот, самый первый человек был настолько нежен со мной, что я уж ради него потерпел… А потом, это зависимость, хочешь остановиться, а не можешь.

МАЛЬЧИК А вы не знаете, что они с нами сделают?

НИКИ Потерпи немного, малыш, мы скоро все это узнаем…

МАЛЬЧИК Мне страшно… Я ведь только играл…

ПИСАТЕЛЬ Ты неудачно играл, малыш… А теперь терпи, потому что страх не имеет ни границ, ни пределов…

(пауза)

ВЕРА Единственное, кого мне было жалко, так этого мальчика – ловца, может быть, потому что я сама играла в его игру «загадай желание». И потом он был такой маленький. Он сам не понимал, куда он попал… (Мальчику) Эй, ты, ловец!

МАЛЬЧИК Да?

ВЕРА Я выведу тебя отсюда.

(Писатель и Ники усмехнулись, – отсюда выхода нет).

МАЛЬЧИК Правда?

ВЕРА Да… Я всегда держу свое слово…

(Все исчезает. Вера и Ловец остаются вдвоем. Из-за двери лифта льется приглушенный, мерцающий свет. Вера тщетно ищет выход, подходит к двери лифта).

МАЛЬЧИК Не открывай эту дверь…

ВЕРА Почему?

МАЛЬЧИК Потому что ты даже не представляешь, что за ней может оказаться!

ВЕРА Да пошел ты со своими страхами!

(Резко распахивает дверь. Там за дверью Ники, прежде чем проснуться, балансирует на краю подоконника и падает из окна. В последний момент Ники хватается рукой за карниз. Вера вытягивает его назад).

МАЛЬЧИК-ЛОВЕЦ (рыдает) Так ты не меня выбрала, да? Ты предала меня! Гадина, Гадина, ты! Ты выбрала другого…