Проза

 

 

Отец Веры щурится в сумерках. Они сгущаются все сильнее и скоро превратятся в южную ночь.

ОТЕЦ Вся наша жизнь – причудливый узор. Купил вот десять лет назад шкатулку в антиквариате на «Арбатской», с выдвижными ящичками и множеством тайных отделений. Я не знал, что с ней делать, но точно знал, что не купить ее не могу. Я складывал в нее все что попадется, безо всякой последовательности. Ни о чем не думая. Потайные отделения были набиты бумагами, фотографиями, кассетами с записями чужих, но неслучайных разговоров, деньгами, вышедшими из обихода.

В выдвижных отделениях лежали письма, написанные от руки, письма, распечатанные из электронной почты. Обрывки листов с ничего незначащими номерами телефонов, детскими рисунками и просто рисунками, приобретенными по случаю… (У ночного окна стоит письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром. Стол  завален  учебниками и ученическими тетрадями. Из лифта, спустившегося сверху, выходит мать Веры. Совсем юная, лет шестнадцати. Она садится за стол, пытается навести порядок в бумагах, пролистывает тетради).

ОТЕЦ Потом я забыл о ней, о маленькой, но вместительной китайской шкатулке из черного дерева, отполированного вручную.

МАТЬ (Читает из тетради. Что-то поправляет, что-то дописывает). Из тоски осенней, из раннего утра, когда нужно проснуться, а сон не уходит, из тоски по лету в начале сентября, из мутного тумана по утрам, из слепого московского неба, из бездонной пропасти коммунальных подъездов…

ОТЕЦ Потом я нашел ее и понял, что она как фильм или как жизнь, разбитая на эпизоды! В каждом ящике свой эпизод, своя отснятая сцена. В зависимости оттого, как я выдвигаю ящики или вскрываю отделения, я могу менять последовательность эпизодов, захочу, – все пойдет так, захочу – все пойдет иначе.

(Мать неожиданно засмеялась какому-то воспоминанию. Она ничего не замечает вокруг, кроме исписанного листка в тетради и фиолетовой ночи за окном).

МАТЬ (читает)… из звона жирных тарелок сквозь открытые окна столовой, из надежды на лето, или хотя бы на сентябрь, из расширенных близоруких глаз, из воспаленных бронхов, из ожидания звонков, которых не будет, из подражания тем, кого любишь, а они не знают, из невозможности выразить чувство, из вражды чувства и слов, – пишу тебе…

В самом начале ноября у нас уже начало зимы, а у вас, наверное. осень лениво и ласково дарит последние теплые деньки, как последние слова на перроне отходящего поезда…

ОТЕЦ (открывает шкатулку) Вот властные письма женщин, от которых я зависел, вот умоляющие письма женщин, которые зависели от меня. На дне каждой мольбы – укор. Женщины молятся только когда им что-то нужно или любви, или утешения. Их мольба начинается с укора, что нет ни того, ни другого… А вот девчонка шестнадцати лет, выпускница одиннадцатого класса. Она писала мне письма в школьных тетрадях, неуклюжие и искренние, как школьные сочинения, не понятые учительницей.

(пауза)

Я ее не простил, нет, сколько не пытался! Эту маленькую дрянь, каждым своим жалким поступком вымогающую любовь… Такая постыдная побирушка, только вместо денег умело выпрашивающая любовь.

(Мать снова засмеялась, снова смотрит мимо отца, представляя что-то свое)

МАТЬ (перелистывая тетрадь) Пусть все будет предельно просто, пусть сами собой сплетаются слова в нехитрые фразы, пусть будет совсем просто, как раскормленный голубь в аллее Патриарших прудов, как прорвавшийся пакет молока и змеящаяся белая струйка, стекающая за рукав, только бы выразить словами все эти ноющие чувства, жажду юности и отрицания счастья. Я так люблю тебя, что нет силы думать о тебе. Но ты и мои  мысли о тебе, – вы вместе настигаете меня на каждом шагу. И вот каждый мой шаг пронизан тобой, каждый мой   вздох наполнен тобой. Мир смотрит на меня твоими глазами, весь он нежный вокруг меня. Он как ребенок, который выздоровел весной и увидел небо в тонком свечении. Он напоен любовью к тебе, а ты так ничего и не знаешь! Мы будем счастливы… мы никогда не будем счастливы…

ОТЕЦ Она сама высмотрела меня, как возможную мишень для своих глупых писем и распаленной чувственности. Я бы к ней не подошел, клянусь! Мне бы в голову не пришло. Я все помню, как она подошла ко мне; и прежде, чем она заговорила, я уже все понял про нее. Я всегда мог отойти в сторону, уступая ей дорогу, она бы прошла, почти мгновенно позабыв обо мне, отыскивая новую мишень. А я вот не отошел… В то время я был молодым, подающим надежды инженером из конструкторского бюро напротив их школы. Во время обеденного перерыва я спускался на улицу и что-нибудь покупал в продуктовом киоске.

(Неожиданно мать замечает отца и подходит к нему).

МАТЬ Эта очередь никогда не кончится.

ОТЕЦ (внимательно осматривает ее с ног до головы) Но перед нами всего три человека…

МАТЬ У нас очень короткая перемена. Я не успею пообедать.

ОТЕЦ Почему бы тебе не пообедать в школьной столовой?

МАТЬ Потому, что эту еду невозможно есть.

ОТЕЦ Ты очень капризная.

МАТЬ Ну и что?

ОТЕЦ «Ну и что?» – сказала она и улыбнулась. Тут подошла очередь, и я пропустил ее вперед.

МАТЬ (смеется) Мне нечем заплатить. У меня денег только на обед в столовой, этого не хватит ни на сосиску в тесте, ни на бутылку пива. Знаете, ведь пиво школьникам не продают.

ОТЕЦ И она покраснела так умело, почти по-детски. Не потому что ей было стыдно, а просто она знала, что здесь нужно покраснеть. Сам не знаю, почему, но я оплатил ее бутылку пива и сосиску, а она забыла их взять. Они ей были не нужны. Единственное, что она не забыла, – это записать на руке номер моего телефона. Потом прозвенел звонок, и она побежала на урок даже не простившись со мной. Я видел, как она внимательно посмотрела на цифры, а потом сама себя поцеловала в ладонь… Я ждал от нее звонка, но она не звонила. Прошла неделя…

(Открывает следующий ящик)

А это рисунки. Хорошие и плохие. Я скупал их все подряд, за бесценок. Некоторые из них мне отдавали даром. Напротив меня художники захватили дом в Крапивенском переулке. А у меня как раз тогда появились первые деньги. Этот дом они называли модным словом «сквот». Я увидел ее дней через десять. А мне показалось, что прошел месяц. Она шла по улице и, совсем как маленькая, била рукой по мячу. Он отскакивал от  асфальта, она снова его била.

ОТЕЦ Что-то давно тебя не было видно у киоска.

МАТЬ (равнодушно) У нас каникулы.

ОТЕЦ Хочешь пива?

МАТЬ Не знаю…

ОТЕЦ Ты не любишь пиво?

МАТЬ Я никогда его не пила

ОТЕЦ Почему ты мне не звонила?

МАТЬ Я думала, вы позвоните первым.

ОТЕЦ Я не знаю номера…

Тогда она продиктовала телефон, и я зачем-то его записал.

Хочешь пойдем в «сквот» к художникам?

МАТЬ Нет, спасибо. Мне нужно домой… У меня строгие родители.

ОТЕЦ И она пошла. Продолжая бить рукой по мячику. Она знала, что я смотрю ей в след, и поэтому обернулась…

МАТЬ Помните из детства: «Наша Таня громко плачет…»? У вас есть сестра?

ОТЕЦ Нет.

МАТЬ А дочь?

ОТЕЦ Я хотел ей ответить, но она пошла, потому что ей было не интересно, что я скажу. «Как тебя зовут?» – крикнул я ей вслед.

МАТЬ Какая разница? (играет мячом) Меня зовут Таня.

ОТЕЦ (открывает третий ящик) А вот это, наверное, самое ценное, что было в жизни. Письма писателя. Теперь их можно продать и, наверное, неплохо… (смотрит письма)

Она не любила то, что любил я. Не то, чтобы не любила, а не касалась. Я любил читать, а она проходила мимо книг, они были разбросаны тогда по всей квартире, у меня не было денег купить шкафы; она проходила, чтобы не запнуться о стопки книг, и ни разу, я внимательно наблюдал за ней! Не раскрыла ни одну из них. Она находилась рядом со мной, а я чувствовал утрату, я чувствовал ее полное отсутствие. Она находилась возле меня – ложилась со мной в постель, ходила по комнатам, сидела за столом, но была она только сама с собой, со своими мыслями, которые даже перестала проговаривать.

Когда я нашел его книги, я понял, что он такой же, как я, что он знает все то же самое, и у нас один регистр чувств, только он более умело перебирал клавиши. Он был тогда в Уругвае, а я в Москве, он писал, а я ощущал. Наши жизни шли одинаково, только декорации не совпадали. Я решил ему написать. Я знал, что он стар, и никогда мне не ответит, потому что, – кто я, и кто он, а он взял и ответил…

МАТЬ Ты помнишь, в Юрмале, мы сидели на берегу моря и ты мне показал целую пачку   писем от какого-то писателя? А потом стал их читать? А мне нравились песчаные дюны и сосны прямо на берегу моря, и твои слова так мне мешали тогда. Я хотела уйти и сказала, что мне неинтересна литература.

ОТЕЦ (напряженно) А что тебе интересно?

МАТЬ Любить… (пауза) Я исследую любовь со всех сторон…

(оба смеются)

ОТЕЦ Я смеялся оттого, что она была наивна, она смеялась просто от молодости и нерастраченных сил. Потом, через много лет, я понял, что она смеялась оттого, что я так простодушно попался. Чем сильнее она отдалялась от меня, тем больше слово «любить» означало ее имя и фамилию, и все остальное, что стояло за этим.

МАТЬ (снова бросает мячик) Ну я пойду, да? Сколько можно?

ОТЕЦ Нет, подожди… Я отправлял в Уругвай письма, полные вопросов, он так же присылал мне письма-вопросы в ответ, и никто из нас не знал, как на них отвечать… Когда она ушла, я отослал ему бандероль с ее фотографиями, и глупыми записками на тетрадных листках…

МАТЬ Хватит меня держать, мне скучно… Я пойду?

ОТЕЦ Стой! Он не смог мне написать, получив бандероль, – все вокруг него непоправимо переменилось. Но я знаю, он ее получил! Мне казалось, что он знает ответ, а ему казалось, что ответ знаю я.

МАТЬ (уходит, играя мячом) Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик…

ОТЕЦ Я ей не простил, нет…

МАТЬ Тише, Танечка, не плачь… (Исчезает)

ОТЕЦ (бросает ей вслед письма и фотографии) Я сделал все, чтобы причинить ей боль…

(Входит мужчина с папкой детских рисунков)

МУЖЧИНА (вкрадчиво) Вы один?

ОТЕЦ А вы что, не видите?

МУЖЧИНА Я слышал, вы с кем-то разговаривали.

ОТЕЦ Вы всегда говорите о том, что слышали?

МУЖЧИНА Все разбросано.

ОТЕЦ Я пытаюсь в корне изменить свою жизнь… Ну что, принесли?

МУЖЧИНА Принес (подает ему папку)

Это все, что было, но будет еще… Эти рисунки мне очень дороги. Если бы мог, я бы их не продавал…

ОТЕЦ Мне безразлично.

МУЖЧИНА Так вы их берете?

ОТЕЦ Это не детские рисунки. Это кто-то умело набил руку на детских рисунках… Просто изощренно.

(оба смеются)

Я беру  их все.

МУЖЧИНА Семьсот пятьдесят.

ОТЕЦ Я их не беру.

МУЖЧИНА Я предложу их в другом месте.

ОТЕЦ Вам некуда пойти. Вы их  украли.

МУЖЧИНА Почему вы так решили?

ОТЕЦ Это видно… И потом – их больше никто не купит… Их оценят лет через десять, когда появятся подражатели, более умелые, может быть, но не такие изощренные, конечно… Моя цена – пятьсот пятьдесят… Ведь вам очень нужны деньги…

МУЖЧИНА А это вы откуда знаете?

ОТЕЦ Я столько знаю, что устал… Вы слишком вкрадчиво поздоровались, вы ненавидите меня, а вынуждены заискивать, и потом – все эти рисунки вы отдаете за бесценок. Они стоят гораздо дороже, но дороже я их не возьму.

МУЖЧИНА (визгливо) Но это грабеж!

ОТЕЦ Это грабеж… (Протягивает ему деньги, мужчина берет деньги, но вместо того, чтобы уйти, усаживается напротив).

МУЖЧИНА Вы знаете, во сколько он мне обходится?

ОТЕЦ Кто?

МУЖЧИНА Мальчишка!

ОТЕЦ Мне безразлично.

МУЖЧИНА А мне – нет! Он оформляет клубы, что-то рисует для журналов и тайно рисует свои сны. Раньше он просил у меня деньги раз в месяц, теперь просит раз в неделю, и все его карманные расходы тоже оплачиваю я… Мне не хватает денег! Я краду его собственные рисунки – не ту чушь, для клубов, а эти его сны из папки, и продаю…

ОТЕЦ Что же, неплохо устроились…

МУЖЧИНА Он спит со мной за деньги…

ОТЕЦ Я вам сочувствую… Дело в том, что все, кого мы любим, спят с нами за деньги или ради каких-то других выгод. Бескорыстной любви не бывает…

МУЖЧИНА Он изменяет мне!

ОТЕЦ Это нормально… Вы стары, он молод. Вы уродливы, а он… никогда не видел его.

МУЖЧИНА Он красив… Его замечают все, куда бы он не пришел, и он никому не отказывает… Я бы с радостью изувечил его смазливую рожицу… Полоснул бы бритвой, и он был бы только моим.

ОТЕЦ Зачем? Вы лучше убейте его.

МУЖЧИНА Вы издеваетесь, да?

ОТЕЦ Нет, я же сказал, мне все равно…

МУЖЧИНА Потому что вы никогда не были на моем месте. Вы никогда не чувствовали отчаяния, вы…

ОТЕЦ Вы разжалобили меня… Вот вам еще пятьдесят… Но больше не ждите…

МУЖЧИНА (мгновенно успокоившись) Почему?

ОТЕЦ Потому что я был на вашем месте, правда очень давно. Меня бросила жена, когда я еще жил в Москве. Она тоже была намного младше. Она родила ребенка, и почти сразу же удрала в Берлин, к какому-то новому любовнику. Он был моложе и богаче  меня. А я был тогда беден, я остался вдвоем с новорожденной дочерью.

МУЖЧИНА И что вы сделали?

ОТЕЦ Ничего… Первым делом я разбогател, а потом попытался убить ее…

МУЖЧИНА Ну и как, убили?

ОТЕЦ Я же сказал, попытался… Когда она решила что единственное, кого она любит, это ребенок, она захотела вернуться. Она написала мне, это было ее излюбленное оружие, но я не ответил. В то время у меня был прекрасный загородный дом в Тучково. Она как-то нашла его. Я смотрел из окна, как она идет по садовой дорожке к крыльцу. Она так уверенно шла… Я спустил на нее двух собак – добермана и дога…

МУЖЧИНА Она испугалась? Вы видели, как она испугалась?

ОТЕЦ Я видел, как она остановилась

МУЖЧИНА А собаки?

ОТЕЦ А собаки неслись к ней с лаем. Когда они поравнялись с ней, доберман схватил ее за штанину брюк…

МУЖЧИНА Она закричала?

ОТЕЦ Она что-то тихо им сказала. Я не слышал. Они тут же заскулили и легли у ее ног… Я думал, что они хотя бы изувечат ее, но она оказалась из бессмертных…

МУЖЧИНА Я боюсь, что он бросит меня и даже ради денег не будет ко мне приходить. Когда я уличаю его, он даже не пытается оправдываться, он даже больше не врет, просто стоит и ждет, когда я замолчу… Иногда  насвистывает…

ОТЕЦ Вот-вот… Она мне тоже отомстила. (смеется) Вернее, попыталась отомстить. Она стала писать письма нашей дочери, чтобы привязать ее к себе, как когда-то меня. Но я не прочитал ей ни одного письма. Я внушил ей стойкое отвращение. Скажи ей слово «мама», она скривится… Когда она только родилась, жена в романтическом бреду называла ее Изабель. Она говорила, что в ней какая-то часть немецкой крови, что вроде бы ее родители жили в Эльзасе, и я уже не помню, что… Но ведь Изабель – это не немецкое имя…

МУЖЧИНА Ваша дочь сейчас с вами?

ОТЕЦ Моя дочь всегда со мной.

МУЖЧИНА Я ни разу ее не видел…

ОТЕЦ Она не очень любит, когда приходят воры.

МУЖЧИНА И много к вам приходит воров?

ОТЕЦ Не особенно…

МУЖЧИНА Вы так рассказывали об ее матери, что мне бы очень хотелось на нее посмотреть…

ОТЕЦ Санкт-Катарина Кранкенхауз, знаете?

МУЖЧИНА Такая красивая, ухоженная тюрьма, окруженная райским садиком? Пациентов всего человек десять, идеальный уход и никакой возможности выбраться…

ОТЕЦ Так вот, она там.

МУЖЧИНА Ваша жена?

ОТЕЦ Нет, моя пятнадцатилетняя дочь. Она неизлечимо больна.

МУЖЧИНА И сколько вы там ее держите?

ОТЕЦ Почти два года.

МУЖЧИНА И что, никакой надежды?

ОТЕЦ А у вас?

МУЖЧИНА Никакой… Я точно знаю, он оставит меня. Вопрос только, когда? И всячески оттягиваю момент.

ОТЕЦ Убейте его, если только…

МУЖЧИНА Вы это уже говорили…

ОТЕЦ … если только он не окажется из бессмертных.

МУЖЧИНА Вы читаете мои мысли.

ОТЕЦ Мыслей не так много, они перетекают из одного сознания в другое, поэтому их легко прочитать.

МУЖЧИНА Я в отчаянии.

ОТЕЦ Это иллюзия. Отчаяния не существует…

(Мужчина уходит. Отец складывает письма и рисунки обратно в шкатулку).

Я прекрасно помню, как они лежали: конверт к конверту, фотография к фотографии и между ними стопка рисунков. Надо бы поменять ящики местами, а то я слишком много знаю про эту жизнь, пусть она станет разнообразней…

 

 

 

 

 

Рози в комнате, где мы впервые застали Веру. За окном утро, на окне – решетка.

РОЗИ Ну, ничего, дрянь. Только приди в мой сон, я тебе все объясню про тебя и про твоего дорогого папу.

(Тут же входит Вера)

ВЕРА Вместо того, чтобы гулять сейчас по Берлину, я в твоем сне. Ты забрала у меня ключи, а в чай подлила снотворное. Наутро я ничего не буду помнить. Я никогда ничего не помню, если тебе удается мне что-нибудь подмешать. Если бы ты знала, как я тебя ненавижу.

РОЗИ А я тебя… Только я никогда у тебя ничего не забирала, за исключением мелочи, оставшейся от покупок. Но ведь это такая мелочь! Когда ты проснешься, ты найдешь ключи на полу возле твоей кровати. Ты  уронила их. А то, что ты ничего не помнишь, так это потому, что во сне встречаются наши души. Только души запоминают все.

ВЕРА Я бы врезала тебе, но что-то поменялось, и я не знаю, как себя вести.

РОЗИ Я бы сама тебе врезала, но больше не хочу…

ВЕРА Сад… Я шла через сад.

РОЗИ Я тоже…

ВЕРА Там были две моих любимых березы, на которых папа натягивал гамак, и я спала в июле, прямо на улице. У нас под Москвой бывают очень теплые ночи. Еще грядка с анютиными глазками…

РОЗИ Нет… Там старое персиковое дерево. Отец приставил лестницу, чтобы добраться до верхних веток.

ВЕРА Рози, я должна была сегодня в первый раз за два года выйти из больницы, а попала в твой сон. Прошу тебя, скажи мне, что изменилось?

РОЗИ Я не знаю, правда… Может быть, лучше выход поищем? Смотри сюда!

(Рывком распахивает дверь лифта, кабины в этот раз нет, она где-то наверху, но из шахты льется поток света – слепящего, летнего, дневного. Обе девушки заглядывают в шахту лифта)

ВЕРА Там облака, и внизу – такая маленькая земля. Крошечный садик. Мы что, на небе?

РОЗИ Нет, мы на земле. Вернее – под землей. Просто все перевернулось, и нас еще не успели зарыть.

ВЕРА А мы не можем перейти туда, в садик?

РОЗИ По своей воле не можем. Между нами пропасть, и не они к нам, не мы к ним… Если не разрешат…

ВЕРА Хорошо, если бы разрешили, Рози, а то здесь гнить как-то хочется.

РОЗИ А ты попроси…

ВЕРА А что, и попрошу! (пауза) Ой. Смотри! Видишь, все сидят за накрытым столом? Вон моя мама. Она волосы распустила. Папе очень нравилось, когда она их носила распущенными. Посмотри, собаки бегут к ней. Билли, черный доберман. И дог – Неженка. Мама дала им по кусочку  сахара. Папа ругается, потому что собакам сахар нельзя. Мама смеется…

РОЗИ Вижу… Тетя Альберта приехала к нам из Фьезоли. Она всегда привозит нам подарки. Она подарила Эдуардо самокат, а мне фарфоровую куклу, такие были в ее детстве. А я хотела  Барби, понимаешь? Вот они все сидят смеются. Мама принесла оливковое масло. Его только-что отжали…

ВЕРА Вот он!

РОЗИ Я вижу…

(пауза)

ВЕРА Он такой маленький. Я даже не знала, что он такой. Он смеется, побежал ко мне…

РОЗИ Нет, он ко мне бежит…

ВЕРА Да ты что, он мой… Это мой брат. Такой маленький, а ведь он старший. Это значит, что я еще не родилась…

РОЗИ Он мой, только мой, ты слышишь?

ВЕРА Посмотри, он бежит к реке. А вот другие дети с соседних дач, я их всех знаю. Они приходили к нам играть. Они тоже были старше.

РОЗИ Да, я знаю их! Вот Джой и Алина – дочери тети Альберты. Они такие маленькие, всегда слушались меня! Мне нравилось. А вот Сильвано – он упал с лестницы и сломал ногу. До сих пор помню, как он кричал…

ВЕРА Посмотри, что они делают на берегу? Копаются в земле?

РОЗИ Нет, они лепят птиц из глины. Глиняных воробьев.

ВЕРА Ну, конечно, я помню – свистульки! Мы раскрашивали их и продавали на станции.

РОЗИ А мы на овощном рынке. Можно было налить воды внутрь, и тогда они свиристели, как настоящие соловьи… Как много птиц они вылепили. Целую стаю… А его птицы лучше всех…

ВЕРА Да, я знаю. Мой брат всегда лепил лучше всех и не только птиц.

РОЗИ Но это мой брат!

ВЕРА Нет, он мой… У нас с тобой не может быть общего брата… Одного на двоих…

РОЗИ (удивленно) Почему?

(пауза)

ВЕРА Облако закрыло его. Скажи мне, что он делает, я не вижу! Рози, почему ты молчишь?

РОЗИ Потому что у меня на него столько же прав, сколько у тебя. Ничуть не меньше!

ВЕРА Рози, скажи мне…

РОЗИ Нет…

ВЕРА Прошу тебя.

РОЗИ Хорошо! Он встал перед глиняной стаей воробьев, хлопнул в ладоши и приказал им: «Летите!»

ВЕРА (смеется) Узнаю своего брата! И что воробьи?

РОЗИ Они полетели! Подняли облако пыли и разлетелись.

ВЕРА Не может этого быть! Ты пользуешься тем, что небо затянуло тучами, и я не вижу…

РОЗИ Это не тучи, это воробьи подняли пыль..

ВЕРА Я хочу туда, к ним!

РОЗИ Я же сказала: мы не можем к ним туда перейти!

ВЕРА Но почему?

РОЗИ Потому что мы – виноваты. Ты же знаешь сама…

ВЕРА Повтори, что он сказал.

РОЗИ Он сказал: «Летите!» и вдохнул в них жизнь.

ВЕРА (плачет) Но я не верю…

РОЗИ Они щебечут и свиристят.

ВЕРА (кричит) Ты жестокая, Рози, ты злая! Я ничего не слышу, потому что ничего нет, кроме этих туч пыли, дождя и града.

РОЗИ Ну так посмотри сама!

(Комната залита светом. В просветы оконной решетки влетает стая воробьев. Щебет. Гомон. Свист. Счастье).

Теперь веришь?

 

 

 

Из лифта, поднявшегося снизу, выходит Вера и оказывается одна на улицах ночного Берлина.

Толпа людей, шатающихся из бара в бар, из клуба в клуб. Вера разглядывает вывески, зачарованно смотрит на прохожих.

ВЕРА Все должно было происходить совсем по-другому. Иначе. Сейчас я должна лежать и тупо спать, отравленная насквозь снотворным этой дуры. А, тем не менее – вот они – ключи. И я иду по Ораниенбургштрассе, о которой я только мечтала по ночам… Что-то изменилось в ходе событий моей жизни. Раз! И механизм сломался… Я так счастлива, что просто не верю себе. Я как корабль, который отклонился от унылого, безнадежного курса… Я так счастлива. Счастлива.

МУЖЧИНА (из толпы) Что ты так смотришь на меня, как будто бы я тебе приснился?

ВЕРА (смеется) Потому что вы смотрите на меня… Это что – новый способ завязать знакомство?

МУЖЧИНА Не такой уж он и новый (Огладывает ее.)

ВЕРА Ну и как?

МУЖЧИНА Ничего… Все в порядке. Главное, – мне подходит.

ВЕРА (снова смеется) Ну и о чем ты думаешь?

МУЖЧИНА Прикидываю, сколько ты стоишь, и как долго ты будешь торговаться…

ВЕРА Это не ко мне, извини. Я другая… (Оглядывает его) Вот ты – старый и лысый, у тебя крысиные очечки и цепкие, умненькие глазки…

МУЖЧИНА Давай без оскорблений… За такое на Ораниенбург штрассе просто бьют в морду. Мне жалко тебя бить, ты потеряешь товарный вид…

ВЕРА Да брось ты, здесь полно полицейских. Вдоль синагоги – целая шеренга… Слушай, а почему ты ко мне подошел, я что – похожа на этих?

МУЖЧИНА Все похожи на этих… Ты молоденькая, наглая, обдолбанная…

ВЕРА Я не обдолбанная, это снотворное. Только оно почему-то не действует сегодня… Слушай, ты похож на одного пидора, я видела его несколько лет назад, он ведет какую-то программу в телевизоре.

МУЖЧИНА Почему ты так со мной говоришь?

ВЕРА Потому что я вижу, как и с кем говорить. Ты не из тех, кто снимает девок на улице, ты не опасен для меня. Ты никогда меня не ударишь… И ты что-то ищешь здесь, или кого-то. Только мне совершенно наплевать – кого или что!

МУЖЧИНА (смеется) Поспешные выводы.

ВЕРА Я так счастлива, что даже разозлиться на тебя не могу.

МУЖЧИНА Ты похожа на маленькую идиотку, которую на днях выпустили из психушки и разрешили плохо себя вести.

ВЕРА Мне плевать… Ты не знаешь, где «Голая луна»? Или эта, как там ее? «Томительная жара»? Кажется так?

МУЖЧИНА Откуда такие названия?

ВЕРА Видела из окна машины.

МУЖЧИНА (снисходительно) И почему же не зашла?

ВЕРА Папа не разрешил, и даже не притормозил, как я его не просила…

МУЖЧИНА Это были два самых похабных бара в этом районе.

ВЕРА Почему были?

МУЖЧИНА Их больше не существует. Их закрыли два года назад.

(Проходят полицейские. Один из них обращается к Вере: «Какие-то проблемы?» –

«Нет, что вы, просто невинный разговор»…)

ВЕРА И кто там собирался?

МУЖЧИНА Такие же как ты – девочки, убежавшие от пап. У тебя очень странный акцент. Он то появляется, то исчезает. Он что-то мне напоминает…

ВЕРА А ты проницательный… Это русский акцент, он встречается в Берлине на каждом шагу…

МУЖЧИНА Ах, русский акцент? Ну тогда иди вдоль набережной, там будет один симпатичный барчик, там часто крутят русскую музыку. Может быть, найдешь, что искала…

ВЕРА Это способ отомстить или пожелание счастья?

МУЖЧИНА Все будет так, как ты захочешь, хорошая девочка…

 

 

 

 

 

 

Ночной клуб в Восточном Берлине. Судя по танцующим – это гей-клуб, в который иногда заходят натуралы. За стойкой продают напитки и открыто курят гашиш. В глубине зала что-то вроде помоста, на котором обычно стоят музыканты, но в этот раз на помосте установлен киоск, в котором продаются диски и кассеты и стол, заставленный освежителями воздуха, дезодорантами и салфетками. За столом сидит старуха, охраняющая вход в туалеты, – перед ней тарелка для мелочи и табличка – «Чаевые приветствуются». Старуха задумчиво курит и читает газету. Слева и справа от нее – вереницы унитазов и умывальников с зеркалами. Музыка медленная, лирическая.

У входа двое охранников лениво разглядывают танцующих.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Вот что такое трава? Это те же самые листья, стебли, пересушенные на солнце, которые мы забиваем в «косяк» напополам с табаком. Или шишки? То же самое растение, только вставляет крепче…

ВТОРОЙ ОХРАННИК На нашей работке нужно бесплатно давать молоко…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Или траву… На, покури, хочешь?

ВТОРОЙ Давай…

ПЕРВЫЙ От травы мир из картонного превращается в резиновый, такой тянущийся, эластичный…

ВТОРОЙ А почему он был картонным?

ПЕРВЫЙ Затянись, и поймешь… Послушай, Гербхард мы живем в плоском мире, он как двухмерная картинка, только длина и ширина. Просек?

ВТОРОЙ А где же высота?

ВТОРОЙ Вот в ней-то все и дело. Мы думаем, что видим мир таким, какой он есть, а сами – плоские… Или другой пример, что бы ты получше понял: вот живет слепой человек, он все слышит и осязает, только не видит. Вот и подумай, каким он представляет себе мир. И вот однажды, он вдруг прозревает. Сечешь? И видит, что мир совсем иной… Представь себе его потрясение… Так после смерти будет со всеми нами… Мы увидим мир не плоским, а объемным. И появится эта самая высота…

ВТОРОЙ ОХРАННИК Вон Мария опять сердится…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Она всегда сердится. Она недовольна своей работой… Ну так вот, вернемся к траве… Когда мы курим траву, мир вокруг нас становится мягким и податливым. Он тянется во все стороны, как резина, и мы можем лепить из него все, что захотим.

ВТОРОЙ ОХРАННИК И каким ужасным бывает наше пробуждение!

ПЕРВЫЙ Да, согласен… Поэтому мы снова курим траву. Это называется – психокоррекция. Меняем мир, как хотим.

(С улицы входит мужчина)

МУЖЧИНА Если придет подонок, его не пускать.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Хорошо.

ВТОРОЙ Он только что приходил

МУЖЧИНА Когда?

ВТОРОЙ Минут десять назад.

МУЖЧИНА  И что сказал?

ВТОРОЙ Он спросил, где его папка с рисунками. Он хочет ее забрать.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Он сказал, что вы ее украли.

МУЖЧИНА (кричит) Я не крал никакой папки, я не вор, а владелец клуба! Что вы ему сказали?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Я не помню!

ВТОРОЙ Мы ничего не сказали, мы просто выгнали его.

МУЖЧИНА (Первому охраннику) Если ты куришь шмаль, то хотя бы не кури открыто. Еще раз увижу, и ты потеряешь работу. Вы оба ее потеряете!

(уходит)

(Старуха кинула в толпу последний пустой баллон из-под дезодоранта. С грохотом открывает ящики стола и что-то ищет.)

ВТОРОЙ ОХРАННИК Послушай, Вольфганг, откуда ты такой умный?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Я, Гербхард, окончил университет, философское отделение. А кем был ты?

ВТОРОЙ Я был дальнобойщиком…

ПЕРВЫЙ ОХРАНИК Что-то ты молчаливый сегодня. Может быть, еще забьем?

ВТОРОЙ Куда тебе? Ты скоро упадешь.

ПЕРВЫЙ Ну и что. Буду охранять «Толпу одиноких» лежа. Ведь на нее, Гербхард, никто не посягает.

СТАРУХА Эти запахи, эти миазмы, куда от них деться? И так – каждый день, вернее каждую ночь! Моя жизнь превратилась в эти миазмы. Днем я сплю, а ночью я выхожу на работу. И все из-за него одного. – эгоиста, альфонса-предателя.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Оказавшись по ту сторону смерти, я увидел грани миров…

ВТОРОЙ Это ты?

ПЕРВЫЙ Это Орфей…

СТАРУХА Нет, я достойна лучшей участи!

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Мария сегодня в ударе. Браво, Мирьям!

СТАРУХА Нет, вы только не подумайте чего! И я умею прощать. Я любила и была любимой, а за все надо платить. И вот моя работа… Ну ,в общем, вы сами понимаете, но я не жалуюсь, нет! Я даже ее люблю! Ну и что, что среди пидорасов? Они – как другой мир, как другая планета! Мне нравятся пидорасы! Нет, я не извращенка! Вот вы представьте, скажет тебе двусмысленность обычный мужик, и что стоит за ней? За ней стоит – обычная ебля. А скажет тебе двусмысленность пидарас, и за ней сразу же стоит бездна, космос, игра смыслов… Нет, вы только поймите меня правильно…

(В это время, пока она говорит, Мужчина обнаруживает Ники в мужском туалете. И они тут же, без лишних слов начинают драться. Они дерутся страшно, жестоко. Мужчина намного сильнее. Он побеждает Ники.)

НИКИ Ты убьешь меня!

МУЖЧИНА Да, я убью тебя!

НИКИ Мне от тебя ничего не надо, только отдай мои рисунки, и я оставлю тебя. Мне не нужно твоих денег, ты мне ничего не должен!

МУЖЧИНА Зато ты должен мне! Мне от тебя нужно очень много…

НИКИ Мне больно.

МУЖЧИНА Мне тоже!

НИКИ Ты убьешь меня!

МУЖЧИНА А потом себя, потому что потом – жизнь не имеет смысла… Тебе страшно?

НИКИ Да…

СТАРУХА (с помоста) Счастье помню ясно, как Божий день! Потому что я знала счастье. И оно, счастье, узнало меня, юную, сильную Мирьям… Счастье – это когда среди ночи идешь вдруг одна, упоенная собственной юностью и печалью, и тебе никто не нужен, и вдруг – вступает свежий запах арбузных корок, брошенных на тротуаре, смешенный с запахом прохладной, среди летней ночи, воды под мостом. И сразу же – т-с-с! Из открытого окна на третьем этаже, задернутого шторой, доносится звук пишущей машинки. Вы, наверное, никто не знаете этого звука, а ведь с ним не сравнится никакая музыка.

(Входит Вера)

ВЕРА Ну да… Это была грязная месть грязного пидора! Все рухнуло… А я уже собралась было поверить в достоверность этого города и этой жизни! Все было бы хорошо, если б не этот бар! «Толпа одиноких» с самого детства тихо дремала на дне моего сознания, и вот сегодня всплыла. Это значит только то, что моя догадка верна, что мы умерли, и мир вокруг меня – моя выдумка.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Гербхард, не пускай ее!

ВТОРОЙ ОХРАННИК У тебя есть клубная карта?

ВЕРА Да пошел ты!

ВТОРОЙ ОХРАННИК Я не могу тебя пустить, детка, потому кто без карты мы не пускаем никого…

ВЕРА У меня нет карты, но ты меня  пустишь, потому что тебя нет тоже Ты моя выдумка, проекция моего ума, как «Толпа одиноких», и я управляю тобой, как захочу. Я пока что управляю своими мозгами…

ВТОРОЙ ОХРАННИК Да ты…

ВЕРА Хоть оборись, мне не страшно.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Гербхард, ты знаешь, а пусти-ка ты ее. Она бредит. Сегодня здесь все бредят на свой лад… Ай да Мирьям! Смотри. Смотри.

ВТОРОЙ Как скажешь…

(Вера проходит в клуб. Идет по направлению к помосту. Все так увлечены рассказом Старухи, что не замечают избиения в туалете).

СТАРУХА Я томилась от лета и нежных нерастраченных сил, просыпающихся во мне… Через неделю я не выдержала, я вошла в тот дом, поднялась на третий этаж и позвонила в дверь, и только тут поняла, что мне совершенно нечего сказать хозяину печатной машинки. Но было слишком поздно. Он открыл дверь и выжидающе смотрел на меня. Я назвала свое имя и спросила, можно ли мне войти.

ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ И что, тебя пустили?

СТАРХА (грустно усмехнулась) Меня не только пустили, на мне женились…

(Толпа аплодирует. Слышны крики: «Браво, Мария! Браво, Мирьям! Браво!»)

СТАРУХА (скромно) Ну что вы, не стоит! Ну, какая я актриса!

(Толпа смеется, аплодирует, протягивает руки к Мирьям и переносит ее за стойку бара. Возгласы: «Что ты будешь пить? Джин-тоник как обычно? Не хочешь вина?» Старуха: «Нет, джин-тоник». В это время Вера поднимается, на помост и заходит в туалет. В туалете драка)

НИКИ Пожалуйста, отпусти меня .

МУЖЧИНА Нет, Ники, в этой раз не получится, извини. Как там насчет рисунков?

НИКИ Они твои. Отпусти…

МУЖЧИНА Кто их у тебя украл?

НИКИ Никто… Я их потерял.

МУЖЧИНА Потерял? (пинает его в живот) Что ж, уже лучше!

НИКИ Послушай, если ты хоть когда-то любил меня, отпусти!

МУЖЧИНА А я тебя разлюбил, Ники…

ВЕРА (кричит) Ты, урод, я все видела! Отпусти его! Или я позову охрану…

МУЖЧИНА (оборачивается) А, это ты, хорошая девочка, дошла до «Толпы одиноких»?

ВЕРА Я позову полицию.

МУЖЧИНА (смеется) Охрана работает на меня, а полиции я плачу два раза в месяц… Тебе опять повезло, Ники! (бьет его последний раз по лицу) А вы чем-то похожи, два подонка… Ладно, погуляйте пока…

(Уходит)

ВЕРА Ты как? Жив?

НИКИ Нет, я умер… А что – не видно?

ВЕРА Нет… видно… Мне с самого начала все было видно.

НИКИ Че ты встала? Помоги мне подняться

ВЕРА Зачем? Ты же все равно мертвый.

НИКИ Нет, я пока еще живой. Но скоро помру, если ты не поможешь…

(Вера помогает ему встать)

ВЕРА У тебя кровь на затылке.

НИКИ Да, возможно… Я ударился, мягко говоря… Неудачно приземлился, понимаешь?

ВЕРА Я так обломалась, ты не представляешь.

НИКИ Мне плевать.

ВЕРА Обычно все со мной соглашаются.

НИКИ Везет тебе!

ВЕРА Нет, ты не понял… Мне совершенно не везет! Дело в том, что мир вокруг меня – моя иллюзия, я сама придумала его и в зависимости от моего желания, он может меняться. Образы, которые когда-то осели на дне моего сознания, сейчас всплывают и оживают…

НИКИ Значит тебе не везет… Я не могу выслушивать весь этот бред, у меня вся рожа в крови… Возможно, я доживаю последние дни. Похож я на человека, которому немного осталось? Как, по-твоему, а?

ВЕРА Это что, мне уже нисколько не осталось. Я свое отжила.

НИКИ Это кто тебе сказал?

ВЕРА Я сама. Дело в том, что все вокруг нас происходит после смерти.

НИКИ То есть ты мертвая, да?

ВЕРА И ты тоже… (указывает на танцующих)

И они все, и этот город…

НИКИ И у тебя есть доказательства?

ВЕРА Да, конечно… Во-первых, я ничего не собираюсь доказывать, потому что это очевидно. Но если ты хочешь, просто приведу пример… Вот в детстве, при жизни, у меня была книжка – «Толпа одиноких». Сама книжка – дрянь, название – чарующее. И вот сейчас, после смерти, ты сам посмотри, где мы стоим? В «Толпе одиноких», – дешевеньком, полуподпольном   клубе. Похожем на обложку той книжки из папиного серванта…

НИКИ Да, очень убедительно… Я думал, ты просто интересничаешь, а ты – не в себе…

ВЕРА Да, так многие говорят… Я ведь убежала из психушки…

НИКИ Давно?

ВЕРА Только что…

МИРЬЯМ Вот уж не думала, что на старости лет буду зарабатывать рассказами о собственном счастье! Такая клоунесса в дешевеньком баре. Ну-ка, налей мне выпить. Джину хочу с тоником и двумя кусочками льда. Я сказала с двумя, а ты сколько вывалил? Ну, ладно-ладно, что и пошутить нельзя? Джину-то дай! Знаю, знаю, вы меня держите из милости, можешь не повторять… Я не жалуюсь, нет… Все равно скоро помирать! Там, на небесах буду жаловаться! Тогда в Монтевидео было жарко… невыносимо… Здесь, в Берлине, лето – просто насмешка по сравнению с тем, что творилось тогда в Монтевидео, особенно в полдень… Время после полудня мы называли «томительная жара», и спали, как убитые, даже не прикасались друг к другу, потому что были как раскаленное железо… А когда жара спадала, мы ехали к океану… Там сосны и песок… И больше я ничего не помню… Налей мне выпить, говорю тебе… Я заплачу из зарплаты… Ну так открой кредит… Что ты смеешься? Имей хоть каплю милосердия к бедной старухе. На небесах тебе воздастся. Вот ты со своим дружком, вы любите друг друга несколько раз в неделю по договоренности, а потом разъезжаетесь на лекции. Ты в Гумбольдт университет, а он в Далем… Вы же маленькие, как цыплята, вы ничего не знаете… Вам просто так удобно, и мама не ругает. А любовь, она ведь неудобная, она злая… Дай выпить, а? Пожалей старую Мирьям!

(Кто-то из посетителей подносит Мирьям стакан джина).

ВЕРА Да, кстати, зачем же ты сюда влез, если тебя тут так безжалостно убивают?..

НИКИ Хороший вопрос!.. А ты не такая идиотка, какой кажешься на первый взгляд. Этот урод, которого ты видела, он кое-что мне должен.

ВЕРА Что-то не похоже, что он спешит это «что-то» тебе вернуть.

НИКИ Не похоже… Только я сам возьму. Мне очень нужно, понимаешь?

ВЕРА Это опасно, но я тебе помогу.

НИКИ Ты – мне? (смеется) Слушай, а ты не похожа на дуру из психушки. Ты зачем-то под нее косишь. Наверное, тебе выгодно? Но мне все равно, можешь не рассказывать. У каждого из нас свои выгоды, но как правило, даже несмотря на них, мы всегда остаемся в проигрыше…

ВЕРА Лучше я потом тебе расскажу.

НИКИ Потом? (снова засмеялся) Кто тебе сказал, что у нас будет «потом?» И что я еще о чем-то буду с тобой разговаривать?

ВЕРА Так ведь это же видно…

НИКИ Что?

ВЕРА Это было видно с самого начала…

НИКИ У тебя акцент. Только что услышал… Ты что, русская, да?

ВЕРА Да, я русская.

НИКИ Вы, русские, всегда очень уверены в себе. Вы всегда все берете штурмом. Здесь уже русских – пол-Берлина, немцев скоро, вообще, не останется.

ВЕРА Останутся, не бойтесь… Это не входит в мои планы…

НИКИ Ну да, извини. Я все время забываю, что этот город придумала ты, и мы все здесь – твое разгулявшееся подсознание.

ВЕРА Нет, не все… Ты выглядишь очень даже живым, настоящим, ты почти не похож на иллюзию.

НИКИ Спасибо, конечно… Если не считать, что мне, наверное, проломили затылок, и я вот-вот упаду от боли, я очень живой…

ВЕРА (смеется) Не падай. Подожди…

(пауза)

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Я так обкурился, Гербхард, главное не упасть прямо на работе…

ВТОРОЙ ОХРАННИК А ты сядь, посиди… Не все ли равно, как работать, Вольфганг, стоя или сидя?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК (усаживается) Послушай меня, Гербхард, я опасаюсь, что мы с тобой просто потеряем эту работу…

ВТОРОЙ ОХРАННИК Э, нет… Лучше ты послушай меня! Никогда ничего не надо бояться, Вольфганг! Если мы потеряем эту работу, мы сразу же найдем другую. Посмотри на Мирьям. Разве она хоть чего-нибудь боится?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Конечно, боится.

ВТОРОЙ ОХРАННИК И чего же она, Вольфганг, по-твоему боится?

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Она боится будущего…

ВТОРОЙ У нее нет будущего.

ПЕРВЫЙ Будущее есть у всех, Гербхард. Оно начинается сразу же после смерти. А что касается Марии, она испытывает экзистенциальный страх, как я, как ты, как все мы…

ВТОРОЙ Ну да, просек… Я читал об этом, когда мы с моим напарником Гансом перегоняли один груз из Гамбурга в Мюнхен. Знаешь, в дороге, когда заступает сменщик, а спать не хочется, все равно нечем заняться, я читал. Я очень многому научился Вольфганг, пока был дальнобойщиком…

(Пьяная Мирьям заснула за стойкой. Чему-то смеется во сне).

ПЕРВЫЙ Жизнь Мирьям прекрасно подходит для иллюстрации наших с тобой философских   теорий, Гербрахрд…

ВТОРОЙ Сразу видно, что ты учился в университете, и никогда не был дальнобойщиком.

ПЕРВЫЙ Это почему?

ВТОРОЙ Потому что мы с тобой, Вольфганг, читали одни и те же книги, а приняли их по-разному. Ты разумно их запомнил, пошел к профессору, получил зачет, сдал экзамены, а я пережил каждое слово, да что там! Каждую букву из этих книг. Пока ты торчал в Далеме с такими же снобами, как ты, я видел столько… ты даже представить себе не можешь.

ПЕРВЫЙ И что же ты видел, Гербхард?

ВТОРОЙ Так сразу и не перескажешь. Только что касается Марии, – ее жизнь – это ее жизнь, а не иллюстрация для твоих дурацких теорий…

ПЕРВЫЙ Так ты за справедливость, Гербхард?

ВТОРОЙ Да, Вольфганг, я за справедливость.

(Входит Писатель. Это худой, высокий старик в очках с большими диоптриями. Возможно, он чуть старше Марии. Он равнодушно проходит мимо охранников, потом внимательно оглядывает зал, отыскивая Мирьям).

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК (в след). Знаешь, что? Давай не пустим его. Ведь у него наверняка нет клубной карты.

ВТОРОЙ А, плевать! Пусть проходит!

ПЕРВЫЙ Так вот… Я про экзистенциальный страх.

В большинстве случаев – человеческая жизнь, – это набор событий и переживаний, которые потом становятся воспоминаниями, зачастую довольно приятными. Но как бы приятна и благополучна не была жизнь, человек почти всегда ей неудовлетворен, и по мере того, как жизнь проходит, досада растет, у некоторых, она так и остается сожалением, у некоторых она превращается в отчаянье. Ты понимаешь меня, Гербхард?

ВТОРОЙ ОХРАННИК Я понимаю тебя. Вольфганг, но вся разница между нами в том, что ты все это прочел, а я все это прожил…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Да ладно, не задавайся! Ты лучше послушай дальше… Ощущение отчаяния и пустоты проистекают оттого, что человек, ничего не делал для жизни духовной, а это значит, что он не готов к последующему пути, и ему страшно… Тебе вот страшно, Гербхард? Лично мне – очень…

ПИСАТЕЛЬ Мирьям, почему ты здесь?

СТАРУХА Опять ты меня разбудил…

ПИСАТЕЛЬ Мирьям, пойдем домой!

СТАРУХА А это и есть мой дом, ты что, не видишь?

ПИСАТЕЛЬ Мирьям, ты напилась…

СТАРУХА А разве это что-то меняет? Ты разбудил меня…

ПИСАТЕЛЬ Прошу тебя, Мирьям, пойдем домой.

СТАРУХА Ты что, не видишь, я на работе. Здесь мой дом, Хуан-Карлос. Такой большой и просторный. Единственное, здесь нет садика с маленький розарием и фонтанчиками для поливания, какой ты мне обещал в Монтевидео.

ПИСАТЕЛЬ Я устал слушать этот бред, Мария. Пойдем отсюда или я пойду один…

(бармену за стойкой) Сколько она должна? (Тот едва подавляя усмешку, протягивает ему счет). Это слишком много, Мария. Это все, что у меня есть на сегодня. Надо же столько выпить!

СТАРУХА Посмотри на себя, Хуан-Карлос! Внимательно посмотри на себя и иди домой один. А я здесь ем, пью, развлекаю публику, – всю эту толпу одиноких, и мне хорошо… И то, что ты не сдержал ни одного своего слова – мне все равно…

ПИСАТЕЛЬ (терпеливо) Прости меня, Мария.

СТАРУХА Прощаю…

(Пока Ники бранится и смывает кровь, Вера подошла к киоску с компакт-дисками и разглядывает их).

ВЕРА Послушай, здесь столько русской музыки. Откуда?

НИКИ Сейчас это модно – быть русским почти во всех берлинских дискотеках…

ВЕРА Нет, главное музыка такая, хорошая… «Конец фильма», «Ундервуд»… Ни какая-нибудь попса…

НИКИ Тебе нравится, да?

ВЕРА Ну, конечно…

НИКИ Бери, что хочешь…

ВЕРА Здесь закрыто…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Короче я тебе скажу, Гербхард, русские бабы они, конечно же, хороши… Вот недавно на выходные, в «Аккуде»…

ВТОРОЙ ОХРАННИК Ты же знаешь, я однолюб… Я люблю только дорогу, чем длиннее, тем лучше. Дорога непредсказуема…

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Баба тоже непредсказуема, особенно русская. Вот ты представь, я подхожу к ней в «Аккуде», только потому, что она смотрит на меня в упор. Она сидит совершенно трезвая, ясно так смотрит на меня. Я предложил выпить, она тут же заказала красного вина… Сидит, что-то мне рассказывает… и вдруг ее повело сразу же после первого глотка. Она говорит: «Ты что-то подмешал сюда», – «Нет, я ничего не подмешивал…» – «Ты что-то подмешал…» Она выплеснула в меня это вино. Я хотел уйти, она зарыдала… Она могла слышать только себя. Она говорит: «Пойдем, купим грибов». – «Все магазины закрыты, – отвечаю я. – Сейчас можно купить только траву и кокаин у дилеров, прямо здесь, в «Аккуде». – Она засмеялась. «Я не наркоманка. Мне нужны только грибы… Пойди спроси вон у тех троих негров, которые в углу нюхают кокаин…» Я снова объяснил ей: «У них не может быть грибов…. Их продают в Берлине открыто, под условным названием – «подушечки-сувениры» – «Что ты чувствовал от грибов», – перебила она. «Я не чувствовал, я видел…»

ВТОРОЙ ОХРАННИК Так чем все кончалось?

ПЕРВЫЙ Подожди, там какое-то оживление…

(Старуха и Писатель проходят, обнявшись сквозь толпу танцующих. Старуха: «Я любила только тебя…» Писатель: «А я – только тебя… и даже когда я оставлял тебя, я думал только о тебе». Их упреки переходят в любовный лепет, расчувствовавшись, старуха рыдает. Ники подходит к Вере).

НИКИ Закрыто, говоришь?.. (разбивает  витрину киоска). Ну, что, любительница «Ундервуда» бери что хочешь, все это я тебе подарил… Только давай быстрее, потому что сейчас приедет полиция. А, кстати, вот и моя  папка!

(Ревет сирена сигнализации, танцующие и не думают останавливаться, – для них – это еще один звук в музыке. Вера и Ники наспех берут несколько дисков, папку с рисунками и вылезают через окно туалета).

 

 

 

 

ОТЕЦ Кофе и бисквиты, как ты любила…

ВЕРА Ага, любила… До больницы…

ОТЕЦ Вера, но ты же знаешь, что ты здесь ненадолго!

ВЕРА Конечно, ненадолго… На всю жизнь… Моя жизнь была недолгой, ведь правда, папа? И надеюсь, здесь, в этом перевалочном пункте, под названием Берлин, я тоже надолго не задержусь…

ОТЕЦ Как ты сказала?

ВЕРА Я сказала, что Берлин – это перевалочный пункт, такое промежуточное место, откуда расходится масса дорог, как зал ожиданий на автовокзале в Феодосии. Помнишь, когда мне было лет двенадцать, мы просидели там с тобой всю ночь, потому что все автобусы отменили?

ОТЕЦ Неужели ты вспомнила, Вера? Не может быть!

ВЕРА А я и не забывала… Просто тебе, папа, зачем-то нужно считать меня идиоткой, потерявшей память…

ОТЕЦ Вера, ты хоть попробуй бисквиты! Это твои любимые, очень свежие…

ВЕРА Такая жара, папа. Они все слиплись…

ОТЕЦ Ты хоть обернись! Посмотри на меня…

ВЕРА Позже, папа… Здесь кое-что поинтересней…

(Из сада доносятся голоса: «Рози, я же просила тебя еще вчера окопать этот куст шиповника, иначе он просто засохнет. Опрыскай его, на листьях завелась тля». – «Простите, сестра Клара, но вчера я красила ограду в голубой цвет, как вы сказали, и ничего не успела. А что касается тли, то может быть, лучше не опрыскивать… Может быть, лучше заговорить? У нас в Италии всегда заговаривают заболевшие кусты…» Смех. Обе девушки смеются).

ОТЕЦ И куда бы ты хотела попасть из перевалочного пункта?

ВЕРА А разве ты сам не помнишь, куда мы поехали из Феодосии на автобусе, который, наконец, пустили? Такой маленький городок под Керчью… Полоска Азовской земли. Ты помнишь, какая там земля, папа? Она вся в трещинах от зноя…

ОТЕЦ Я помню, но я не знал, что ты помнишь тоже!

ВЕРА Вот как? А чего еще ты не знал про меня?

ОТЕЦ Почему ты на меня не смотришь?

ВЕРА Собираюсь с силами, папа…

       (Внизу в саду голоса монахинь. «Сестра Клара, принеси сюда лейку. Вода больше не идет из шланга!» Она очень тяжелая эта лейка, я с места сдвинуть ее не могу сестра Агнесса! Пусть Рози мне поможет» – «Рози, Рози…» – «Иду, Иду!»)

         После перевалочного пункта, я бы хотела в тот маленький   садик под Керчью или в какой-нибудь другой, поближе, если можно.

ОТЕЦ Можно…

ВЕРА Когда?

ОТЕЦ Когда ты отсюда выйдешь.

ВЕРА И когда же я отсюда выйду, ты не знаешь, дорогой папа?

(пауза)

Да, видимо садика мне не видать, только в окошко. А ты, папа, не хочешь посмотреть?

ОТЕЦ Нет, спасибо.

ВЕРА Ты даже в окошко не хочешь посмотреть на мой садик…

ОТЕЦ Ты меня извела! Ты всем не довольна! Ты не уступаешь мне ни шагу, ни слова! Ты как твоя мать, ты очень на нее похожа!

ВЕРА (смеется) Со спины?

ОТЕЦ Сейчас ты обернешься, и будешь один в один, как она.

ВЕРА А я не буду оборачиваться, чтобы тебя не раздражать.

ОТЕЦ Вот точно так же она почти молча доводила меня до исступления. Так же сидела часами у окна, и на все мои вопросы только цедила сквозь зубы, и точно так же не оборачивалась…

ВЕРА (смеется) Вот видишь, папа, у нас с тобой ничего общего кроме одного. Мы оба ненавидим мою мать… Правда. я ее ни разу не видела, да и ты, по-моему, не успел на нее наглядеться…

ОТЕЦ Она бросила тебя, когда тебе даже года не было!

ВЕРА Ничего папа! Тебя она тоже бросила. Может быть, если бы не ты, она бы меня не бросила. Кто знает? А вдруг ей было с тобой невыносимо? В любом случае, какая бы она не была, а я ее ненавижу….Ты говоришь я похожа на нее один в один! Это значит, что я ненавижу свое отражение в зеркале. Саму себя, свое начало.

ОТЕЦ (раздраженно) Что-то ты разошлась сегодня, Вера. Перестань!

ВЕРА И вот, после смерти, я здесь в психушке, вместо того, чтобы попасть в садик, в маленький сад с фруктовыми деревьями и цветочной клумбой. Наверное, это расплата за земную жизнь. Кажется, грех ненавидеть собственную мать. И вот, я здесь… Интересно, а где она? Папа, а вдруг она среди живых? Ты там ее не встречал? Или тебе больше не показывают их мир? (Схватилась за оконную решетку). Мама, это из-за тебя я здесь? Мама, ау, где ты?

(пауза)

МАЛЬЧИК Ладно, хватит ныть! Что-то ваше свиданьице затянулось. Гони прочь этого упыря.

ВЕРА Давно тебя не видела!

МАЛЬЧИК Я тебя тоже…

(оба смеются)

ОТЕЦ (в ярости) Нет, она еще смеется! Рози все мне рассказала!

ВЕРА Я хорошая девочка, я вернулась, как обещала.

ОТЕЦ Я не знаю, куда ты там вернулась! Она рассказала мне, что ты не пьешь таблетки.

ВЕРА (играет мячиком, напевает) Наша Таня громко плачет…

ОТЕЦ Я говорил Рози не делать тебе никаких уколов, мы думали, что таблеток достаточно!

ВЕРА Уронила в реку мячик…

ОТЕЦ Но раз ты не пьешь таблетки, тебе будут колоть уколы.

ВЕРА Тише, Танечка, не плачь…

ОТЕЦ А если ты будешь сопротивляться, тебе будут колоть их насильно…

ВЕРА (продолжает играть мячиком). Да, папа, тогда мне придется совсем плохо… Просто – кранты!

(Мальчик – беспризорник нашел в кармане окурок, закурил).

ОТЕЦ (беспокойно) Что-то пахнет дымом! Откуда дым? Курят что ли в коридоре! (кричит) Мы живые!

ВЕРА Мы умерли, папа!

ОТЕЦ Мы живые!

ВЕРА (резко оборачивается) Лови мячик! (Бросает мяч. Отец в последнюю секунду отбивает его, иначе он бы попал в лицо. Мальчик – беспризорник проворно ловит его. Пинает мяч ногой и тут же подхватывает руками)

ОТЕЦ Зачем ты мне выплеснула воду в лицо?

ВЕРА Тебе показалось, папа! Это дождик на улице… Брызги! Капельки воды! Кап-кап…

(неожиданно за окном – стена ливня)

ОТЕЦ Ты сумасшедшая, ты действительно сумасшедшая! Я позову Рози…

ВЕРА (тихо, почти шепотом. Его голос, как шелест дождя). А ты живой, да, папа? Ты такой живой, так здорово сохранился! Ходишь по улицам, дышишь одним воздухом с живыми, почти не гниешь! Ты прекрасно выглядишь, папа! Вот только черная полоска на твоей шее немного портит картину. Понимаешь, шея разбухла и полоса стала очень видна. Раньше ты прикрывал ее галстуком. И она не так бросалась в глаза. Но сейчас в современном Берлине, кажется, галстуки вышли из моды, и теперь  ее так заметно эту черную тонкую полоску.

ОТЕЦ (прикрывает шею руками) Что ты такое говоришь?

ВЕРА А сейчас, папа, ты так скрестил руки, как будто бы душишь сам себя.

ОТЕЦ Что с тобой. Вера? Что происходит? (хочет подойти к ней)

ВЕРА Не приближайся ко мне… Тебе страшно, да, папа? Ничего, мне страшнее…

ОТЕЦ Что ты сказала?

(Голоса в саду: «Рози! Рози!» Смех)

ОТЕЦ (в ужасе) Рози! Рози!

ВЕРА Я сказала, папа, – «Пошел вон!» И не забудь, если только тебе позволят туда заглянуть, узнать как там мама?

(Отец уходит сгорбленный, стареющий, жалкий. Мальчик-беспризорник усаживается на подоконник, жестом подзывает Веру)

МАЛЬЧИК Ну что, начнем что ли?

ВЕРА Да что ты! Я проснулась и больше не знаю тебя…

МАЛЬЧИК (печально) Ах, вот оно что! (уходит, пинает мяч)