Проза

 

Начало

 

Зовите меня Измаил…

Ладно, шучу.

Зовут меня Собаченков Алексей Иванович. Мне двадцать четыре года. Год назад, да, почти год, я окончил педагогический институт в небольшом провинциальном городке и по распределению (некоторые «счастливцы» ещё удостаиваются этой чести) приехал в село Засохина Пустошь (Ну, как вам названьице?) учителем русского языка и литературы. Ожидало меня место в маленькой средней школе, и, конечно, и сама работа, и село – всё было для меня в новинку, так как человек я городской, а детей, честно сказать, видел только на практике. Но это не мешало мне быть чрезвычайно уверенным в своих силах. О чём я вообще думал, когда отправлялся в эту глушь? Прежде всего, я хочу, чтобы вы поняли, - я ехал сознательно, именно сознательно, в маленькую деревню и маленькую школу. Это несправедливо, считал я, что дети села обделены хорошими учителями (О, я думал о себе как об очень хорошем учителе!). Тем самым они лишены возможности самореализации в будущем. Не получив прочных базовых знаний в школе, они не могут пойти в институты, не могут выбрать перспективную специальность и остаются привязанными к своему селу. Да что там престижная специальность! Некому дать им толчок к развитию, некому разбудить в них личность, воспитать стремление к самосовершенствованию. Я, именно я, стану для них, детей полуграмотных доярок и трактористов, наставником, открывающим двери в новую жизнь, я введу их в мир литературы, в иную реальность, далёкую от повседневности, разбужу их мечты, заставлю их грезить о лучшем. Я представлялся себе этаким тихим, добрым гением, заставляющим гусениц превращаться в бабочек и скромно, со стороны, наблюдающим, как они разлетаются над зелёным лугом. Какие только картины не бродили тогда в моём воображении! Вот я вдохновенно рассказываю притихшему классу о любви Пушкина и Гончаровой или удивляю их неожиданной трактовкой Достоевского. Вот мы гуляем по осеннему лесу, и я читаю стихи, а дети, окружив меня, взволнованно внимают поэтическим строфам и шуму листвы. Вот я отечески журю провинившегося юнца, и он, пунцовый от стыда, даёт мне слово (разумеется, честное мужское) исправиться. А вот уже юноши и девушки со светлыми умными лицами – выпускники – пришли ко мне прощаться: они уезжают в большие города, их ждут институты и университеты. И эту возможность подарил им я! А вот они, уже взрослые, приезжают на время отпуска в родное село и приводят ко мне, своему учителю, своих, уже по-городскому бойких, детей: «Смотри, Анечка, это тот самый Алексей Иванович, о котором я тебе столько говорил». Или даже так: «Алёша, познакомься, это и есть мой самый любимый учитель, в честь него тебя и назвали». И (признаться ли?) представлялось мне даже некое юное создание, «чистейшей прелести чистейший образец», моя ученица, которая, краснея и путаясь в словах, говорит мне на выпускном балу, что влюблена в меня с седьмого класса и непременно после института вернётся учительствовать в нашу школу. И я буду ждать с затаённым сердечным трепетом её редких приездов на каникулы.

Смешно сказать, я даже видел себя таким седеньким старичком с палочкой, окружённым всё теми же, простосердечными, добрыми, лишёнными городской развязности, трудолюбивыми, в общем, плоть от плоти нашей скромной русской природы, детьми.

Ох, я дурак! Как я ошибся! Как наказан!

Действительность, как выяснилось, была похожа на ту радужную картинку не больше, чем нарумяненная артистка в шитом бисером сарафане на реальную пьяную, грязную, воняющую перегаром и навозом бабу, орущую дурным голосом похабные частушки. Всё началось уже в день приезда. 29 августа.

 

 

Прибытие

 

Школа деревянная. Двухэтажная, очень старая. Окружена высоченными клёнами и тополями, непроходимыми зарослями лебеды, конопли и полыни (на полынь у меня аллергия). Я поднялся на скрипучее широкое с почерневшими перилами крыльцо, восемь ступенек. За тяжёлой дверью открылся светлый, пахнущий пылью коридор. Он упирался в обитые дерматином двери с надписью «Директор». Первое разочарование ждало меня там. За столом сидела женщина, вполне способная оказаться техничкой или завхозом. Пухлая, рыхлая, с испуганными глазами. Поверх вульгарной жёлтой шёлковой блузы древняя ветровка, явно мужская (видимо, досталась по наследству от повзрослевшего сына). В довершение сходства с уборщицей она стряхивала со стола тряпкой  мусор (опавшие лепестки увядшего букета, старые скрепки, бумажки). На меня она взглянула с испуганным ожиданием.

- Здравствуйте, - сказал я. – Это вы директор школы?

- Да, - робко созналась она. – А вы… по делу?

- Позвольте представиться. Собаченков Алексей Иванович. Я к вам по распределению. Русский язык, литература.

На пухлом её лице выразилось явное облегчение.

- А-а-а, да, да, как хорошо! А я Зоя Васильевна Андреева. Ах, как славно! Я уж боялась, что останемся без учителя.

Она совсем успокоилась и от радости, что я не оказался начальством из района, тараторила без умолку.

- В прошлом году ведь подвела нас молодой специалист. Полгода проработала и укатила. Еле-еле уговорили одну пенсионершу (Она так и сказала, клянусь!) поработать. А вы один или с семьёй?

- Один. Я не женат.

- И хорошо, и плохо. Хорошо тем, что с квартирой полегче, если вы один. Тут у нас старичок есть, он пустит. С семьёй-то там тесновато было бы, а одному ничего. С квартирами трудно. В совхозе есть общежитие для молодых специалистов, но там девушки живут: наши две учительницы и две из совхоза – ветврач и бухгалтер.

- А плохо чем?

- Не оседают тут холостые. Семья-то она как-то удерживает. Я сама сюда с семьёй приехала 18 лет назад. Вот прижилась. А холостые бегут. Жениться не на ком, заняться нечем. Да, что-то я заболталась. Давайте бумаги ваши.

Я протянул ей диплом и направление и, пока она с умным видом вертела их в руках, заметил, желая сделать ей приятное:

- Школа у вас красивая.

- Это снаружи, - сказала директор, не отрывая взгляда от дипломного вкладыша (Что она хотела там вычитать?), - а внутри всё уже сгнило. Старая. Очень старая. Её же в 20-х годах строили.

- Расположена красиво. Деревья такие высокие вокруг.

- Да, выглядит живописно, - она отложила в сторону мои бумажки. – Знаете что? Вы можете сейчас пойти отдыхать, я провожу. А можете, если хотите, остаться и со всеми познакомиться. У нас сегодня субботник и небольшое совещание перед сентябрём. Через полчасика все начнут собираться. Посмотрите на наших ребят, поговорите с коллегами.

Я покивал в знак согласия. Она помолчала, словно не решаясь ещё что-то сказать, подёргала ящики своего стола и вдруг с деланной небрежностью спросила:

- Да, кстати, молока вам не надо?

Я не сразу вник в смысл вопроса:

- Какого молока?

- Обычного, коровьего. Я ведь коровку держу. Могу вам поставлять два или три раза в неделю по баночке. А если хотите, могу и яичек. У меня ведь и куры...

- Спасибо, я подумаю.

- Я тут, уж не подумайте чего, хозяйством обзавелась. На селе без этого трудно. Жить-то надо. А коллегам всегда рада помочь.

- Спасибо.

- К зиме будем телёночка резать, так могу и мяса…

- Хорошо-хорошо, спасибо.

 

Эта женщина, с бесцветным, плоским, неестественно круглым лицом, произвела на меня странное и неприятное впечатление. «Вот кому доверены неокрепшие души сельских детей», - думал я. Похожая на бледное, тусклое пятно, вся погрязшая в своём суетном хозяйстве, каждое движение и интонация говорит о постоянной усталости и вечном испуге. Разве по силам ей величайшая миссия педагога? Должно быть, муж у неё пьяница, собственные дети её мало слушаются и почти совсем не жалеют. Коллеги относятся с плохо скрываемым неуважением, начальство терпит за почтительность, робость во взгляде и дословную исполнительность. Мысленно я уже видел себя на её месте: инициативный, ищущий, новаторски мыслящий, легко находящий общий язык со всеми, чрезвычайно деятельный и предприимчивый, обаятельный, наконец! Жизнь в школе закипит, вольётся в новое русло! По-новому пойдёт и жизнь самого села. Школа станет примером для подражания в районе, области, стране!

Мечты мои были прерваны шумом шагов и гулом голосов в коридоре.

 

 

Знакомство

 

В кабинет, теснясь, вошли несколько мужчин и женщин. Я не успел выделить для себя ни одного лица, как директриса, вскочив с места, поспешила обратить на меня общее внимание: «Познакомьтесь, товарищи, наш новый учитель – Алексей Иванович С-Солдатенков («Собаченков»,   - поправил я) Ну да. Собачников… Русский язык, литература. Между прочим, красный диплом.

Мои будущие коллеги заговорили все разом, окружив меня, пожимая мне без разбора то левую, то правую ладонь, похлопывая по плечу, и даже лёгкий поцелуй ощутил я краем правого уха.

- О-о-! Литература! Как хорошо!

- С красным дипломом в нашу глушь!

-Слава Богу, мужчина!

- А жить где собираетесь?

--С семьёй или как?

- Давайте знакомиться!

Среди будущих коллег было трое мужчин, две миловидные девушки и одна толстушка, остальные дамы от 30 до 50 с хвостиком, самых разных типажей.

Процедуру знакомства прервала Зоя Васильевна:

-Потом переговорите. Не спешите, всё равно он сразу вас всех не запомнит. Познакомитесь потом, по ходу дела. Дети пришли?

Да,- ответил мужчина лет сорока, - Собираются понемногу. Человек 20-25 уже есть.

Ну и славно, - сказала директриса. – Минут через 5-10 и начнём. А пока оргвопросы. Наталья Семёновна, Вы в районе вчера были?

Была, - отреагировала пожилая бойкая сухощавая женщина (этакая вечная пионервожатая, хотя потом оказалось, что это библиотекарь)

- Ну, так что?

- Историю нам дадут, биологию тоже.

- Правда? Счастье какое!

- Надо машину в совхозе взять и съездить, желательно, сегодня. А с младшими классами ничего у меня не вышло. Природоведения нет, будем по старым работать, только их не хватит всем.

- Ладно, - внезапно уставшим голосом сказала директриса. – Попросим природоведение во второй школе на время. У них в этом году классов меньше ожидается. И вот ещё с математикой что делать? Заставили на Занковскую программу перейти, а учебниками не обеспечили. Ладно, потом решим что-нибудь, – Она опять как-то взбодрилась, подтянулась, голос стал решительней.

- Тогда я прямо сейчас пойду просить машину, может, удастся сегодня съездить, забрать, что дали, пока не разошлось куда-нибудь. А вы, товарищи, сами тут распоряжайтесь. Илья Сергеич – за главного. Часть девочек постарше – в школу, пусть помоют окна, полы, пыль протрут везде, цветы польют. Да, и из раздевалки цветы по классам разнесите. Это, Татьяна Алексеевна, уж на вашу ответственность. Малыши пусть приберут на участке…..

Она продолжала говорить, давала указания, словно мать большого непоседливого семейства, Мои будущие (или уже настоящие) коллеги мало слушали, переговариваясь и посмеиваясь потихоньку. Я же был полон предчувствием встречи с Моими Детьми, Моими Учениками. Они там, за дверью, во дворе школы, они словно уже ждали меня. Каким они увидят меня в первый раз? Я уже почти жалел, что не ушёл на новую квартиру, не отдалил этот момент, так много значащий для меня. Уставший и измятый с дороги – произведу ли я на них должное впечатление?

Зоя Васильевна тем временем продолжала:

-Косы возьмите в сарае, вот ключи, весь бурьян за школой и вдоль забора. Пусть кто-то из старших. Вавилов вот хорошо косит. Да, товарищи, и после субботника проводите кто-нибудь Алексея  Ивановича к Степанычу. Он там квартировать будет. А педсовет тогда отменяется, проведём завтра, после линейки. Неужели истории дали?

- Дали-дали, а как же. И для 5-го и для 8-го.

- Просто не верится. Ну, идите, товарищи, работайте.

 

 

Субботник

 

Мы вышли на крыльцо. Улица встретила нас шумом тревожимых ветром деревьев, детским гомоном и деревенскими звуками дальнего рокота тракторов, какого-то не то хрюканья, не то кудахтанья. Солнце било в глаза. Я щурился, силясь разглядеть школьный двор в деталях и, как первоклассник, только что вошедший в класс, ждал, кто скажет мне, что делать. Так она и произошла, ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА. В общем, так и следовало быть. Никто не представил меня детям официально, Никто не дал мне насладиться мгновеньем всеобщего внимания. Мы просто сошли с крыльца на широкий двор, где группками, кучками, независимыми парочками располагались школьники разного возраста, в основном в спортивной или явно рабочей одежде. Малыши уже организовали свои прыгучие шумные игры. О чём-то солидно беседовали загоревшие дочерна подростки, худые и диковатые на вид. По лавочкам чинно расселись старшеклассницы, с по-деревенски пышными формами и пухлыми щеками. Один их вид напоминал о парном молоке и почему-то свежем сене. Их ровесники, шумно гоготали и смачно сплёвывали, стоя у самой ограды. При нашем появлении они дружно, как один, бросили окурки за низенький заборчик. Учителя тактично не заметили этого движения.

По предложению Ильи Сергеича – трудовика (он же физрук, он же музыкант), я вместе с ним и тремя мальчишками 15-16 лет взялся за починку покосившейся школьной ограды и нехитрых спортивных сооружений («зелёный стадион»). Моя персона, конечно же, привлекла некоторое внимание. Я ловил на себе любопытные взгляды и замечал, как учителя полушёпотом объясняли детям, кем я являюсь и откуда взялся.

Я делал вид, что полностью поглощён своим занятием, хотя дело у меня ладилось не слишком. Сказать по правде, мне не часто приходилось держать молоток в руках. Но я старался. В помощниках (или наблюдателях?) у меня были двое пацанов. Похожие, как братья, толстогубые, с одинаковыми свежими стрижками (светлая незагоревшая полоса начиналась чуть выше бровей, показывая, докуда успела за лето отрасти вчера обрезанная чёлка), носы покрыты тёмными веснушками, крупны и шмыгающи.

- Значит, литературу будете у нас вести? - спросил тот, что повыше, условно назовём его первый.

- Да. И русский язык.

- Само собой. А я думал, литературу только женщины ведут.

- Все известные литературоведы – мужчины, - сказал я.

- А что это – литературовед?

- Учёный, занимающийся исследованием литературы, ей историей, теорией, развитием.

-Так это же учёные, - резонно возразил первый. – Они в школе не работают.

Я ничего не ответил, сделал вид, что занят выпрямлением  подло изогнувшегося гвоздя.  Возникла пауза.  За это время второй, видимо, собрался с мыслями и решил вступить в разговор.

- А что в литературе исследовать? Законов у неё нет, чтобы их открывать, как в физике или химии. И секретов тоже, как в истории. Книжки читай и всё. Узнавай истории разные.

Я отечески вздохнул:

- Есть в литературе и свои законы, и тайны, и ещё много всего. Мы об этом обязательно поговорим на уроках. Боюсь, вы себе и не представляете, что такое литература в настоящем смысле слова.

Я выдержал паузу и решил перехватить инициативу:

- А вам вообще-то литература нравится?

-Да ничего, - пожал плечами первый. – Послушать можно. Бывает, интересно рассказывают.

- О чём же вам рассказывали?

-Ну…- сказал первый. – Кратко пересказывают книгу – гораздо интереснее, чем самому читать. А то описания всякие… замучаешься, слова непонятные, старые. А учительница перескажет – и всё ясно: кто кого любил, с кем поссорился и прочее.

Второй оживился тоже:

- Или ещё про писателей, тоже интересно послушать. В прошлом году учительница, которая сбежала, она всегда что-нибудь интересное рассказывала про писателей.

-Точно, - добавил первый. – Она про Пушкина сказала, что у него дети были от крепостной крестьянки, а он от них отказался и велел крепостными оставить.

- А Некрасов, говорила, сифилисом болел, - выдал, краснея, второй, и оба засмеялись.

- А почему уехала учительница в прошлом году?- спросил я.

- Ей дом сломали, - охотно пояснил второй мальчуган.

- Как?

- Просто. Трактором. -  Второй был, видимо, менее словоохотлив, поэтому говорил немного, но первый, пошустрей и болтливей своего приятеля, всегда охотно перехватывал инициативу.

- Она как приехала, дали ей под жильё старый дом. Он пустой стоял. Бабка-хозяйка умерла, а дети её дом сельсовету продали. Туда стали молодых специалистов селить. Вот она и жила тама.

-А она молодая была, симпатичная,- перебил второй,- в брючках в обтяжечку ходила. Парни стали к ней заходить.

- Куда!- махнул рукой первый. – Упрямая оказалась, что ты, городская! Никого не пускала. И в клуб ни с кем не ходила. Ну и в начале зимы…

- Да брось ты, под Новый год!

- Да в начале зимы!

- Под Новый год, говорю! Коля Новиков с Козловым Сашкой её пришли в клуб звать. Как раз Новый год!

- А не на День села?

- Да я те говорю – Новый год!

- Да она бы домой к родичам уехала на праздники!

- А-а-а, - неожиданно смиряясь, второй отвернулся, поигрывая молоточком. – Ну да, ладно. На День села, значит.

- Ну и чего спорил, - беззлобно усмехнулся первый. – Так значит, пришли её в клуб звать. А она: «Не хочу». Ей говорят: «Ты хоть в дом позови, чаем напои». Она: «Мне некогда с вами чаи пить». Они и так и сяк: «У нас, мол, бутылка есть, давай, пусти, выпьем с нами, праздник всё же». Она вообще перед ними дверь захлопнула.

-Ну да, - возмущённо встрял второй, - захлопнула… Она Кольку так толканула, он в сугроб с крыльца слетел.

- Ага. Парни, понятно, обиделись. Чего, в самом деле, выгибается. С ней же по-хорошему. Она жила одна (!) три месяца – делай, что хоша, никто внаглую не полез, уважали. А она не ценит. Чё ей стоило посидеть за компанию, ребята неплохие. Ну, обиделись они, конечно, выпили, подогнали Сашкин трактор, зацепили дом и стащили с фундамента. Он и развалился по брёвнышку.

- Только печка осталась. – поставил точку второй.

Я не рискну комментировать эту поучительную историю. Отмечу лишь, что холодком повеяло на меня от добродушной насмешливости, с какой была она мне преподнесена. И от холодка этого по спине прошёл отчётливый мороз.

 

 

Вавилов

 

В это время откуда-то издали налетел и стал невыносимым грохот мотоциклетного мотора. С ним вместе прибыл запах выхлопного дыма, отчего яркий и весёлый день сразу как-то испоганился, стал вонючим, шумным и неприятным.

 

-О, смотри-ка, Вавилов! – сказал один из пацанов и крикнул, повернувшись в сторону дороги: Санёк! Эгей! Давай сюда!

Вот и состоялось. Если бы я знал, если бы хоть на миг предчувствовал всё значение этой минуты, когда мой демон, мой будущий кошмар, предавший меня Иуда, как ангел смерти из будущего весь в чёрном на красном мотоцикле с рёвом и грохотом (мне показалось – в дыму и пламени) подкатил к почти исправленной ограде и, лихо развернувшись, затормозил  вплотную к ней… О, я бежал бы в то же мгновение, бежал бы куда глаза глядят, чтобы не возвращаться никогда и в страшных снах не видеть деревеньку Засохина Пустошь и красивую деревянную школу и пр. и пр. Но откуда мне было знать?

-Привет, братва. Заборчик починяете? – спросил он небрежно, персонально ни к кому не обращаясь, в то время как глаза его блуждали где-то поверх наших голов, обозревая школьный дворик.

- Так точно,- отрапортовал первый из мальчишек, с видимым удовольствием от разговора с человеком, намного значительнее его.

- Всё равно весной упадёт. Глянь, вон столбик гнилой и вот тот, третий, видишь?

-Не наше дело, - сказал второй. – Покосился – мы подправили, рейки, где не хватает, подбили. Вон там пролёт целый, считай, меняли, пока ты гуляешь.

- Работа дураков любит,- отреагировал Вавилов.

И тут я решил, что пришло время для педагогического воздействия.

- Вы, молодой человек, кажется, ученик этой школы?

- А чё?

- Тогда почему Вы не на субботнике?

Он не соизволил даже посмотреть на меня.

-Витёк, – (на Витька он, впрочем, тоже не смотрел).

- Чего, Саня?

-Это кто?

Витёк шмыгнул носом, скользнул по мне взглядом одновременно наглым и несколько смущённым («Мол, извините, против Вас ничего не имею, но Вы же видите… главный пришёл».).

- Учитель новый,- сказал он наконец.

-А-а-а… - протянул Вавилов почему-то слегка разочарованно («Мол, всего-то, а я-то думал…»)

Он снял свой чёрный шлем и обнажил свою большую, правильной формы голову, с крупными прядями вьющихся волос потрясающего, фантастического золотистого цвета. Эти волосы были длиннее, чем полагалось бы для школьника в моём представлении, они были великолепны, особенно, когда он, встряхнув головой, заставил их взметнуться ярко-жёлтым пламенем и вновь рассыпаться по плечам. Лицо у него было губастое, круглое, наглое, пшеничного цвета брови, густые рыжие ресницы, веснушки, с презрительным вниманием в упор глядевшие глаза – всё было крупное, значительное в нём, и я сразу почему-то ощутил себя мелким и зависимым, а ощутив, разозлился. Но эти волосы!.. Должно быть, осознавая их великолепную красоту, он и снял этот шлем, демонстрируя себя мне во всём величии. Да, это был красивый, здоровьем пышущий, прямо-таки ослепляющий хам!

-Немедленно приступайте к работе,- угрюмо и почему-то глядя в землю, сказал я.

- Я восемь лет на дурацких субботниках вкалывал. А теперь у меня другие дела есть. Всё. Пока, Витёк! – он по-прежнему не смотрел ни на кого из нас, но Витёк поспешил угодливо откликнуться:

- Пока, Саня!

Я понял, что проиграл по всем пунктам, но тут издали раздался голос Ильи Сергеевича

- Вавилов! Саша!

Уже напяливший свой черно-красный шлем, Вавилов с неожиданной для меня готовностью повернулся на зов.

- Что, Илья Сергеич?

- У тебя оселок дома есть?

- Есть, конечно.

-Привези, будь другом, - сказал Илья Сергеич, неторопливо подходя к нам. – Косу надо отбить.

- Бурьян за школой косить будете? – спросил рыжий.

- Да вот, собирались.

Вавилов помолчал несколько секунд, шаря глазищами поверх наших голов, по верхушкам деревьев, словно решая, стоит ли с нами связываться.

- Ладно. Сейчас. Через пять минут. Ждите, – и он отбыл с грохотом и в вонючем дыму.

- Зачем Вы его отпустили? – спросил я трудовика, как только два моих помощника по его указанию отошли к сараю за свежими штакетинами. – Все работают, а он что, на особом положении?

- Почему? Сейчас приедет, косить будет, он хорошо косит, аккуратно.

- Не уверен, что он бросится вам помогать.

- А он и не бросится. Покочевряжется немного для солидности и всё сделает. Ему нужно, чтобы уважение к нему проявили

- Уважение? – поразился я. - Он с такой наглостью…

- А Вы не обращайте внимания. С ним попроще нужно быть. Тут в прошлом году спортплощадка совсем развалилась, алкаши местные повадились тут торчать, всё разнесли с дурной-то башки. Так мы с ним буквально вдвоём всё, вот это всё, представляете, заново отстроили. И другие, конечно, помогали, но он… больше всех, до темноты. Еле домой его выгонял по вечерам.

Да, он вернулся, и отбил  две косы, и на пару с каким-то  долговязым десятиклассником скосил всю траву за школой, и сложил развалившуюся поленницу (к моему удивлению, школа отапливалась дровами), и прикрепил над школой плакат «Добро пожаловать!», и ещё что-то делал, суетился, командовал другими и не сказал мне больше ни одного слова, только раза два, проходя мимо, глянул круглыми голубыми глазами насмешливо. Но золотистая его голова раздражала меня, притягивала и отталкивала, и когда я уже ложился спать на новой своей квартире, куда меня проводили две бойкие молодые хохотушки – учительницы младших классов, она, эта голова, всё стучала в глубинах моего мозга как неотвязный кошмар, маячила в тяжёлых снах, и, вставая утром, неотдохнувший и раздражённый, я уже знал, что ненавижу его.

 

 

 

                Дом

 

Дом, где я поселился,  был типичной деревенской избушкой в два окна, сложенной лет сто назад, с ушедшим в землю фундаментом и замшелыми от старости брёвнами.. Одна комната, кухня с русскою печкой, лавки вдоль стен, радиола послевоенного производства,  рамы на стенах, сплошь заложенные жёлтыми фотографиями и старыми открытками. Хозяин обитал в кухне, предоставляя комнату постояльцам.  Звали его Адриян Степанович, но все обращались к нему на ты и по отчеству. Мы мало общались с ним, особенно в первые дни. Он был занят огородом: убирал картошку, квасил капусту, солил помидоры и в невероятных количествах варил яблочное варенье. Он был шустрым стариканом, и я бы ни за что не догадался о его возрасте, если бы в конце сентября ему не пришла  телеграмма от сына, поздравлявшая с 75-летием. Домик Степаныча, не отличавшийся обилием жилых помещений, поражал воображение огромным количеством пристроек. Два чулана в самом доме, два сарая для скота, сенник, небольшая мастерская, сарайчик неизвестного назначения, содержащий всякий хлам, баня, куда меня силком загнали в первый же вечер и откуда я выполз еле живой. И, наконец, огромный дровяной сарай в самом конце огорода, стеной выходящий на  участок соседей. Этот сарай, может быть, и не стоил бы упоминания, но именно там разыгралась трагедия, о которой, собственно и пишу.

Вот, вкратце, и всё, что можно сказать о новом моём обиталище. Добавлю лишь, что, когда осенними и зимними ночами поднимался ветер, и ветви деревьев царапали стены и хлестали в стёкла, мешая заснуть, я испытывал острое желание выскочить из-под тёплого одеяльного убежища, подбежать к окну, распахнуть створки настежь и заорать в темноту: «Входи, чёрт возьми, входи же!!!»

В доме этом всегда что-то постукивало и шуршало. Я был ему не нужен. Я был лишний здесь, чужой, случайный. Дом жил своей жизнью, он понимал меня, мой страх, мою отчуждённость, а я его нет. В этом доме мне было неуютно и страшно.

Здесь я узнал, что такое бессонница.