Проза

Дожидаясь зеленого сигнала светофора, чтобы перейти дорогу, я увидел на противоположном ее краю мужчину, сжимающего в руке окровавленную отвертку.

Он выглядел растерянным и как будто не мог решить, куда ему идти. Светофор сменил цвет своего сигнала, я двинулся вперед – а незнакомец так и продолжал стоять.

«Что случилось?» – поинтересовался я, поравнявшись с ним.

«Я пырнул человека отверткой, – ответил незнакомец. – Правда, я сумел сдержаться и нанес удар не в глаз или живот, а в плечо; но все-таки ущерб существенный».

«Но почему вы это сделали?» – спросил я.

«Ну а как не пырнуть? – неопределенно ответил мой собеседник. – На улице встречаешь иногда такие рожи!..»

Я внимательнее оглядел незнакомца. Это был щуплый, невысокий человек, сутулый и лохматый. Борода и волосы на его румяных щеках росли клочками, над блестящими темными глазами нависали густые брови. В одной руке он сжимал отвертку, а в другой – небольшой чемоданчик. Во время разговора он не мог стоять неподвижно и нервически подергивался.

Продолжая расспрашивать своего собеседника, я выяснил, что он – электромонтер, его фамилия Ковалев.

Оказалось, что он человек необычайно вспыльчивый и не умеет сдерживаться, в результате постоянно попадая в конфликтные ситуации.

«Удивляюсь, как я до сих пор никого не убил, – заявил Ковалев. – Ах, если бы я только умел сдерживать свои эмоции! За это я многое был бы готов отдать.

Так часто приходится повторять себе: «контролируй свои эмоции! контролируй свои эмоции!» – но ничего не помогает, все без толку, все бесполезно. Стоит вспыхнуть лишь искре раздражения – пусть даже из-за мельчайшего пустяка – и все возвращается вновь.

У меня и сил-то маловато, так что чаще мои вспышки ярости оборачиваются хуже для меня самого – но и это меня не останавливает. Я даже по улице пройти спокойно не могу. Во мне бушует какой-то огонь, который меня просто пожирает, и все впечатления становятся для него топливом».

«А мне кажется, на улице не так уж плохо, даже интересно, – заметил я. – Она предоставляет обширный материал для наблюдения».

«Вы не видели всего этого моими глазами, – сказал Ковалев. – Ах, знали бы вы, что такое для меня улица! Это мельтешение! Эта грязная суета! Этот гвалт! Этот чудовищный желудок, переваривающий сам себя! Да от одного вида некоторых рож, от одного обрывка разговора впору с ума сойти!

Столько всего невыносимо, физически отвратительно! Я не могу, например, видеть денег, они разъедают мои глаза… когда их передают из рук в руки, мне хочется отрывать эти руки, драть эти грязные, пропитанные кровью бумажки в мелкие клочья. А мне приходится и самому их брать! Обычно я ношу для этого специальные перчатки, но деньги и сквозь них жгут кожу.

Реклама выводит меня из себя, мне хочется крушить эти щиты, дробить их, стереть в порошок. Объявления, выкрики… я обычно затыкаю себе уши и стараюсь смотреть под ноги, но нельзя же оставаться глухим и слепым. Приходится следить, куда идешь, рано или поздно попадается что-нибудь невыносимое – и я теряю контроль.

Улица – омерзительной рой, жужжание которого проникает в самый мозг, и от него не скроешься… Облить все это керосином и сжечь, сжечь!»

«Но что вы бы хотели видеть вместо всего этого?» – спросил я.

«Мне нравится, как устроен мир на более глубоком уровне, – ответил Ковалев. – Нравится, например, электричество. Я потому и выбрал свою профессию. Прекрасно взаимодействие сил, рождающих волны, движение, формы. Если бы весь мир и на поверхности, в конечном своем виде был таким!

Я хочу раствориться в силах, работающих во вселенной, участвовать в той динамической композиции, которую они формируют. Я вроде бы и являюсь частью мира – но я этого не чувствую. Грязный бурлящий поток жизни тащит меня, и я захлебываюсь в нем. Будь он проклят! Как из него выбраться? Я хочу быть холодным сиянием! Я хочу в космос!»

Увлекшись своей речью, Ковалев продолжал стоять у пешеходного перехода. Как раз после последнего его возгласа какой-то огромный толстяк, перебравшийся через дорогу, отпихнул Ковалева, буркнув: «Чего встал?»

Ковалев побагровел от ярости; он размахнулся отверткой, но я, решив, что дело может принять слишком серьезный оборот, схватил его за руку.

С неожиданной силой он вырвался, швырнул отвертку и свой чемоданчик и, набросившись на толстяка, с каким-то звериным рычанием впился зубами ему в горло. Толстяк от неожиданности испугался, сделал шаг назад и упал на дорогу; при этом и он, и вцепившийся в него электромонтер едва не попали под грузовик, чудом успевший резко свернуть и обогнуть их.

Ковалев выплюнул кусок кожи, откушенный с шеи толстяка, и принялся молотить кулаками по большой круглой голове. Искаженное лицо электрика приняло в этот момент какое-то животное выражение.

Толстяк, на стороне которого было большое превосходство в силе, наконец отбросил Ковалева на тротуар. Падение, видимо, несколько отрезвило нападавшего; он вскочил и еще раз пнул толстяка. Пока тот грузно поднимался, Ковалев схватил свои вещи, бросился прочь и исчез за углом.