Жизнь как есть

Помню, меня послали на Всесоюзный слёт комсомольских оперативных отрядов в Москву.

Я тогда была дружинницей и описывала их работу в своих передачах на радио. За это меня награждали отгулами, почётными грамотами и однажды послали на этот слёт-семинар дружинников Черёмушкинского района Москвы, посвящённый какой-то круглой  дате ВЛКСМ.

В нём принимали участие посланцы 14 городов СССР и 16 районов Москвы. С утра до вечера шли пленарные заседания. Выступали представители милиции, юристы, комсомольские активисты. Голова трещала от бесконечных докладов по обмену опытом, от бесчисленных цифр, сводок, информаций. Как вдруг...

Словно свежим ветром повеяло с трибуны. Ещё не вникая в смысл сказанных слов, я нутром почувствовала их неординарность, какую-то остроту, нешаблонность мысли. Я подняла глаза на оратора. Он был похож на молодого Володю Ульянова. Такого, каким его обычно изображали в старых фильмах: с узким разрезом умных глаз, с характерным чуть лукавым прищуром. Потом оказалось, что и звали его тоже Володей.

Этот ленинский разрез глаз свёл меня с ума. Тогда ведь мы ничего плохого не ведали про Ленина. Актёры, создававшие его образ, всегда казались образцом высочайшего интеллекта. Я не могла отвести глаз от лица этого комсомольского вожака. Мне виделся на нём отсвет великой ленинской мысли.

Вечером был банкет в одном из молодёжных кафе. Я на нём имела такой  бешеный успех, как никогда в жизни: ни в Сочи, ни на дискотеках, ни на вечерах поэзии. Возможно тут сыграло роль то, что меня ошибочно представили корреспондентом радиостанции «Юность». Я, конечно, не стала разубеждать.

Меня наперебой приглашали танцевать, звали за чужие столики, порывались рассказывать как журналисту свои жизненные истории. Я всё ждала, когда же Он пригласит меня. Он действительно пригласил, хотя далеко не сразу. Танцевал молча. Совсем рядом в полумраке поблёскивали его узкие ленинские глаза. В конце танца он с улыбкой и лёгким поклоном вручил мне свою визитку. Вернее, вложил её мне в карман блузки. И с достоинством вернулся к своему столу. Он знал себе цену.

Весь вечер эта визитка жгла мне левую грудь. Казалось, она засела в самом сердце. В гостинице я долго её изучала. Там был указан домашний адрес. На следующий день после занятий я, как сомнамбула, поехала по этому адресу. Отыскала дом, вычислила его окошко на шестом этаже. Оно светилось, как тёплая звёздочка.

Я села на лавочку напротив и смотрела на это окно, как на мавзолей. Комсомольский лидер с ленинским взглядом, вождь всех времён и народов и Господь Бог слились для меня в единый священный образ.

Подъезд гостеприимно распахивал двери, то и дело призывно хлопала дверца лифта. Но войти туда казалось кощунством. Я сидела на скамейке, заносимая осенним листопадом, смотрела в недосягаемое окно, и душа моя творила внутри себя какую-то неведомую бессловесную молитву. А может быть, это были стихи, только в своём глубинном, зачаточном состоянии.

В последний день слёта мой тайно боготворимый Вожак пригласил весь наш актив к себе в гости – отметить расставание. Он оказался секретарём комсомольской организации какого-то престижного института. А мать его работала в ЦК. В тот день она была в командировке, и вся квартира была в нашем распоряжении.

Мы веселились, танцевали, ели что-то наспех приготовленное, пили что-то, купленное по дороге. Но я всё это как-то смутно помню. Помню африканские маски на стенах. Тогда это был крик моды. Подлинники картин. Стеллажи книг с именами иностранных авторов, которых я не знала. Я чувствовала, что это чужой, недоступный мне мир, недосягаемый, как то окно, в которое я глядела.

Где-то уже глубокой ночью все наконец угомонились, устали и легли спать. Кто где, кто на креслах, кто на стульях. В комнате была большая тахта, на ней могло поместиться человек пять. Мы легли на неё вповалку, естественно, в одежде. Вообще, ничего такого не было. Всё было чисто, честно, по-комсомольски. Лежали вплотную, как сельди в бочке, нельзя было даже шевельнуться, чтоб не столкнуть соседа.

Совсем рядом на подушке была его щека. На неё падал лунный свет из окна.

Он спал, как ребёнок. Чуть вздрагивали ресницы. Такой близкий, доступный. Но между нами была пропасть.

Я молила Бога, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

Потом всякий раз, когда видела на экране молодого Ульянова-Ленина, я вспоминала того московского мальчика, и у меня сладко ёкало сердце.

Прошли годы. Я прочла «Архипелаг Гулаг». Открылись ужасные факты, связанные с именем вождя. Разоблачения в его злодействах следовали одно за другим. Я возмущалась, кипела праведным гневом, диссидентствовала, как и все нормальные люди. Но где-то в тайных глубинах души брезжило то юное, крутолобое, умноглазое лицо с ленинским прищуром, и я ничего не могла с ним поделать. Мне было больно, словно я предавала в себе что-то святое.

Как-то я прочла строки Пастернака:

Стихи были, конечно, совсем о другом. Но для меня они были как раз об этом.