Жизнь как есть

Бабуля

Она идёт от калитки с отрешённым лицом, в руке три десятирублёвки с мелочью – почтальон принес пенсию за старшего сына, погибшего на фронте. Я знаю, что у неё на сердце – сына нет, но эти деньги на хлеб – это он ей приносит. Знаю, потому что и слёзы порой видела, и слова про хлеб за сыночка слышала.

Дядя Серёжа погиб в 1943 году на Кубани, в районе Крымска. Там шли ожесточённые бои; если кто путешествовал по Краснодарскому краю, знает – в каждой станице братские могилы.

Мой дед умер от инфаркта в новогоднюю ночь 1941 года. К этому моменту дядя Серёжа был студентом – у бабушки, кроме него, оставалось ещё трое детей. Беда, холодная зима,  а летом – война. Бабушка услышала об объявлении войны из чёрной тарелки – были такие приёмники-громкоговорители. Радиоприёмники все были собраны и сданы на военные нужды – их распаяли и использовали в авиации, в коммуникациях и пр. Я помню эту тарелку – в старом доме она стояла рядом с таким же чёрным телефонным аппаратом на окне застеклённой веранды и на удивление чётко «говорила».

Дядя Серёжа – я упоминала о нём в очерке о Грозном – сделал всё, чтобы попасть на фронт – отказался от брони и после месячных курсов ушёл.

Всего лишь одно поколение выросло после Гражданской войны.  «Превратим империалистическую войну в войну гражданскую!» - кричали большевики ещё в 1914 году, и превратили, - осуществляются мечты. Сокращения населения в Гражданскую войну колеблется от 11 до 15 млн. чел., а демографические потери - от 20 до 25 млн. человек! И это без учёта колоссальных масштабов гибели населения во время голода 1921-1922 годов.

 И вот всё это первое поколение после кровавой бойни и голодомора, устроенных большевиками, и дядя Серёжа как один из него, снова пошло на бойню, в результате которой в России умрёт 27 млн. человек...

***

Бабуля часто раскладывала пасьянсы, и если пасьянс получался, лицо её светлело.

-Загадала, жив ли дядя Серёжа. Он – жив! Сердцем чувствую – жив! У нас был сосед-эпилептик – он умер, я его во время приступа спросила, жив ли мой сын, и он сказал, что мой сын жив, он на белом коне!..

Вокруг пасьянса начинался разговор о войне, о пережитом, о дяде Серёже. О том, какой он был сильный и смелый, как он вышел из окружения под Миллерово, что в Ростовской области, в 42 году. Там была страшная мясорубка, наша армия была взята в кольцо, но отдельные отряды прорывались сквозь него, и бойцы решали сами, куда им деваться. У них был приказ при всех обстоятельствах прорываться сквозь окружение к своим. Он шёл через станицы и пришёл домой, в Грозный, опухший от голода. Ноги были вооот такие, показывала бабуля. Рассказывал, стучишься в дом, пахнет варёной картошкой, просишь дать еды – отказывали. Только одна семья дала семечек.

-Почему отказывали, ведь он защищал Родину!  

- Потому отказывали, что большевики, то есть власть, в революцию резали казаков семьями, на власти было много крови этих самых казаков, а немцы не были большевиками. Часть казаков сражались на фронте, а часть... Тебе лучше на эту тему не думать.

Как можно не думать, когда папа из терских казаков?

Дядя Серёжа сохранил своё оружие и с ним явился в военкомат – там был тогда некто Голицын, которого он знал. Из военкомата – в госпиталь, он едва стоял на ногах. Бабуля рассказывала, что она зарезала петуха и принесла ему туда бульон и мясо, но куриное мясо ему не разрешили, настолько он был истощён. Семья узнала, что, выходя из окружения, он, помогая раненому, с оружием переплыл какую-то большую реку – бабуля не помнила, какую. Дон, Северный Донец? Он был отличный, сильный пловец – плавал даже и в Сунже – коварной реке с мощным течением.

Как только дядя Серёжа пришёл в себя, он снова пошёл в военкомат и был отправлен на Северо-Кавказский фронт. Прощаясь, бабуля просила сына сдаться в плен, если попадёт к фашистам, но он сказал буквально: «плен исключается». Последние слова, как понимаю.

Мама и похоронка

Моей маме было 13 лет, когда она, будучи во дворе, увидела, что почтальон просунул в почтовый ящик почту. Она обрадовалась, заметив открытку, – с фронта всё время ждали весточку от дяди Серёжи. Бабушка в тот момент была сильно больна, не вставала с постели. Прочитав «Пал смертью храбрых», мама страшно испугалась.  Не только известие о гибели брата вселило в неё ужас – она была уверена, что известие убьёт её, тяжело больную на тот момент, маму. И девочка приняла решение скрыть известие о смерти сына. Она порвала извещение на мелкие клочки и выбросила в уборную. Бабушка не могла понять, почему её трое детей разбежались по углам и рыдают – они утверждали, что сильно подрались и не разговаривают друг с другом.

Мама всю жизнь оправдывала своё решение страхом сразу после смерти отца и гибели старшего брата потерять и мать – бабуля была болезненной женщиной.

Ребёнку тяжело носить в себе не только глубокую скорбь, но и страшную тайну – дядя Серёжа был любимцем, душой и опорой семьи. Она доверяла тайну взрослым родственникам и друзьям родителей. Никто не хотел становиться гонцом горестной вести, и так и тянулось время.

Мама вспоминает, как они пошли с бабулей на барахолку, и там одна знакомая женщина начала было соболезновать, и мама отчаянно делала ей знаки за спиной бабули, чтобы женщина молчала. В те месяцы у мамы на ладони образовался рубец, сохранившийся на всю жизнь – такие образуются от непомерных стрессов.

Само существование было чрезвычайно трудным, порой невыносимым: пришли лютые зимы, замерзла никогда не замерзающая Сунжа, не хватало еды, одежды – крайняя нищета. Жили новостями с фронта. Один из друзей семьи, встретив маму по дороге из школы, убедил её пойти в военкомат и попросить прислать ещё одно извещение, мотивировав это тем, что за дядю Серёжу бабуля может получать вспомоществование. И мама пошла в военкомат к Голицыну. Представляю маленькую маму, объясняющую всё эту ситуацию в военкомате.

 Первая похоронка шла прямо из штаба армии, а в той, что прислали бабушке из Грозненского военкомата, выходило, что дядя Серёжа пропал без вести. Никаких данных из первого извещения мама не помнила, и понадобились десятилетия, чтобы найти место захоронения дяди Серёжи и съездить к нему.

Бабуля же десятилетиями надеялась на то, что он жив. Ведь, он выходил из окружения – сильный, умный её мальчик!

Почти сразу после получения похоронки к ним приехал майор, чтобы увидеть мать, которая родила такого сына. Он сказал, что дядя Серёжа спас ему жизнь. Показал его пистолет – они поменялись орудиями. Но он не сказал, какой ценой. Он не мог сказать больной матери, что сына уже нет, и он обещал, если выживет, возвращаться,  и ушёл, как он сказал, назад, на фронт. Никто его не удерживал, никто не старался удержать, расспрашивать его о нём самом – мама боялась, что всплывёт правда, и присутствовала при всём буквально окаменевшая от страха. Она поняла, что майор тоже решил скрыть правду, - человек, прикрывая которого, возможно, дядя Серёжа и погиб.

Это было лето 1943 года, война была в разгаре, возможно, что и этот майор впоследствии тоже погиб.  Он больше никогда не дал о себе знать. Бабушка была в таком состоянии, что ничего не поняла и мало что запомнила. Вообще ничего не запомнила, кроме того, что русский офицер, и показывал пистолет Серёжи. Смерти сына она не допускала в сознание.

Осталось лишь две фотографии дяди Сережи – детская и с какого-то документа – студбилета? Они хранятся у мамы. Он был мало озабочен собой.

У дяди Серёжи нет наград. В интернете лишь одна строка за номером 2741. Балаянц Сергей Дмитриевич, село Молдаванское, адрес могилы – центр. Братская могила.

Он сам был наградой. Всем тем, кому досталась мирная жизнь. Ведь на территории громадной страны кровь не лилась аж до распада Союза.

Подружка Лена Р.

Весна. Май. Мы с Леной Р. сидим возле сарая на ржавой койке. Над нами в цветах абрикосового дерева гудят пчёлы. Нам лет по восемь, предмет живой беседы – война.  

Мне не хотелось в бомбоубежище. В силу темперамента у меня и без того было слишком много острых ощущений по жизни. Опасность и защищённость одновременно - это особая детская стихия.

Сон-кошмар

Самый первый в жизни кошмарный сон запомнился в деталях. Дошкольный. Я на качелях, в калитку нашего двора входят нацисты в чёрных формах со свастиками, в чёрных фуражках с высокими тульями. Где видела их – в кино? в книжке? Сухие лица, стальные очки. Нашу семью – меня, бабулю, папу, маму, брата – выстраивают вдоль стены, чтобы расстрелять. Мама делает шаг вперёд со словами:

-Прежде – меня.

Я понимаю так, что она не хочет видеть нашу смерть, и что мы все обречены.

Страх смерти от расстрела и отвращение к фашистам, пережитые в кошмаре с сокрушительной силой, долгие годы жили во мне так, как если бы это был не сон, и мы выжили каким-то чудом.

Но и разве не чудо, действительно, что мы выжили? Запросто могли бы погибнуть, как погибли миллионы. И можем ещё.

Аккордеонисты

В третьем классе  меня отправили в республиканский пионер-лагерь в Шалажи, что недалеко от Грозного.  Горы, воздух, хрустальная Чёрная речка в сланцевых берегах... Это была вторая встреча с лагерной системой – до этого с садиком ездила на дачи в Гантиади – и она, опять, не удалась. На лагерных линейках для нас играл аккордеонист, потерявший зрение на войне. Играл он хорошо, вообще был симпатичным  и добрым, и именно поэтому лавина сочувствия к нему буквально сокрушала весь мой организм два раза в день – на утренней и вечерней линейках – отравляла и так печальное в этом лагере существование: то воспитательница обидела, отчитав за пролитый кисель, то я отказывалась есть кем-то убитого дикого клыкастого вепря, которого привезли на кухню – мы его случайно видели в шкуре, - приготовленный гуляш источал неправильный запах... Яблочки Белый налив, самого раннего сорта, продаваемые нам чеченскими ребятишками из ближнего аула сквозь железную сетку-забор, почему-то по 11 копеек, были вкусом свободы... Из лагеря меня забрали до конца смены.

В ту пору, в середине 60-х, в южных городах ещё встречалось много увечных от войны – ослеплённых, безруких и совсем безногих мужчин на тележках. Прохожие помогали поднимать их в трамваи. Это было тяжёлое зрелище, особенно если это были ещё не старые, красивые люди, очень часто они были красивыми. Отсутствие годных протезов, социальной поддержки, не говоря уже о психологической – всё это сказывалось на общей отчаянно горестной картине. Мирная жизнь медленно приходила в себя, - общество, заскорузшее от горя и испытаний,  не способное быстро что-то исправить, просто блокирует чужое страдание в своём сознании.

Ещё один военный аккордеонист был в моём детстве – учитель пения в Средней школе номер 3 города Грозного, Виктор Петрович Нечаев. Славный наш Виктор Петрович – фронтовик, тоже красивый, элегантный, сдержанный. Мы перепели с ним все военные песни: «Враги сожгли родную хату»,  «Хотят ли русские войны», «Люди мира на минуту встаньте» и многие, многие  другие.

Книги

Издавалось множество книг о войне непосредственно для детей, и мы их все читали и обсуждали. «Четвёртая высота», «Дневник Анны Франк», «Молодая гвардия» и ещё одна книжка «Три девочки» – о блокадном Ленинграде, как выживали жильцы и девочки-подружки в коммунальной квартире, автора сейчас не вспомню, – сильно занимали моё воображение.

В детстве фашизм представлялся мне не только самым страшным, что могло произойти в человечестве, но и самым постыдно унизительным явлением для всех без исключения сторон его переживающих. Как ещё может ребёнок понимать такую трагедию? Ребёнок не способен уразуметь массовое насилие над народами иначе, чем страшное падение.

Я перешла в пятый класс. Конец июля, Грозный плавился в пекле медленного лета, когда меня нашли под сенью дерева за чтением книжки и сообщили, что я еду в Артек. Я не помню, что это была за книжка – «Молодая гвардия»? - помню, что про войну, про то, как угоняли в лагеря –  я её не дочитала, и она меня постоянно догоняла.

Признаюсь, не запрыгала от радости, узнав о предстоящей поездке. Медобследование, сдача анализов, дальняя дорога на поезде, лагерь, дисциплина, казённая еда, незнакомые люди... – сразу же представила всё это и погрустнела, – нарушились каникулы. В грустном состоянии я и отбыла, постоянно проигрывая в душе не что иное, как... угон в Германию. Вот так оно и было... медосмотр, вагон, и никто более их не увидел... И, может и я никогда уже больше не увижу мою семью... . Тягостным был медосмотр на какой-то перевалочной базе – я слышала сквозь окна шуршание прибоя сквозь окна – Азовское, Чёрное? – не могу сказать. Нас раздевали догола и пропускали сквозь комиссию  - санитарно-карантинный контроль. Слушали, вертели, как вещи, высматривали что-то в волосах. Необходимый для здоровья свозимых с огромной страны детей карантинный осмотр представлялся мне фашистским медосмотром перед угоном в Германию, сквозь тот кошмар я его воспринимала. Ещё один был осуществлён уже в Артеке. Здесь не место писать о лагере, куда я ехала без желания, при том, что достаточно была наслышана и начитана о сказочной пионерской стране. Это потом уже не хотелось уезжать, прощались в слезах, – там был перманентный праздник, и я забыла о зверствах фашистов и о книжках вообще.

При всех тщательных осмотрах на санитарных кордонах, я привезла из Артека вшей. Рядом со мной в палате спала девочка из Молдавии с очень длинными волосами. Когда она расчёсывала их, чувствовался запах керосина. Она объяснила, что керосин укрепляет волосы. «Видишь косы? Благодаря керосину!»

Когда по возвращению домой, я стала чесаться, и обнаружилось заражение, за меня принялась бабуля. Подумали, я подхватила их в поезде. Вычёсывая мою стриженую голову, она рассказывала, как во время войны у неё на постой иногда останавливались солдаты с ближнего фронта. Между работами по укреплению Грозного – рытьём окопов – она их, грязных, завшивевших, обстирывала, вычёсывала головы и... смазывала волосы керосином! Я сообразила, откуда у меня вши, и живо представила, как если бы это я вернулась с фронта – пусть завшивевшая, но живая, испытав при этом реальную, вовсе не воображаемую радость.

Мама и хлеб

В 1946 году моя мама уехала поступать в институт и поступила, стала студенткой. После войны в стране, как принято говорить, царили разруха и голод. Бабуля не в силах была как-то поддерживать её существование деньгами, и мама постоянно падала в голодные обмороки. Ей приходилось думать, съесть ли кусок чёрного хлеба вечером или лучше утром перед занятиями. После того, как кто-то из соседок по общежитию украл ночью её хлеб из-под подушки, она стала съедать, если он был, вечером. Учиться постоянно голодной было трудно.

Самым ярким и счастливым воспоминанием студенческих лет была одна встреча. Маму окликнул незнакомый в военной форме, она сразу не узнала в нём родственника и друга дяди Серёжи – так он возмужал на фронте. Он тоже не слишком узнал её – подумал, а вдруг эта худенькая студентка – сестра Серёжи. Поняв, как ей трудно, он дал ей приличную сумму, которая позволила ей продержаться какое-то время. Она тратила деньги только и только на хлеб.

Я плохо ела – мама, знавшая голод, не понимала, как это можно – отказываться от еды.  Еды! Отношение к хлебу дома было особенным, сакральным, оно передалось и мне.

Папа

Папа с его мамой пережили оккупацию в курортном городке – Железноводске. Отец его погиб ещё в 30-е. Бабушка тоже оказалась лежачей больной - у неё открылись тяжёлые кровотечения, и он практически был кормильцем, собирая всё, что можно съесть в окружающих город лесах или продавая что-то из вещей на барахолке. Подростками мы с братом с ужасом внимали его рассказам об оккупации. Его бабушка умерла в войну, и дочь не могла помочь с похоронами – папа и его друг, совсем дети ещё, сколотили гроб, выкопали яму и похоронили её в парке. Ребенком он был свидетелем публичных расстрелов коммунистов и евреев, испытал голод, воровал,  относил патроны в условное место для партизан.  Ему посчастливилось найти кролика, которого он посадил в клетку, и кролик оказался крольчихой на сносях. Благодаря кроликам, они с бабушкой и пережили военное время. Сразу после войны он был определён в Суворовское училище.

Хотя он не воевал на фронте, у него был большой и глубокий шрам на боку, справа под ребрами. Имея доступ к патронам, они с приятелями решили устроить салют в честь Дня Победы, взорвав патроны в костре. 9 мая 1945 года он оказался в госпитале с тяжёлыми ранениями.  Так папа отпраздновал Победу над фашистской Германией.

Он окончил Ростовское Артиллерийское училище (славное военное РАУ, предательски прихлопнутое раздербаниванием армии, а потом и Хабаровское артиллерийское, служил в Забайкалье. Я спрашивала папу, была ли в армии 50-х годов дедовщина? По его словам, её не было, никто и не знал, что такое вообще возможно. Он сказал, что дедовщина началась с разложения в командном составе в результате массового сокращения армии при Хрущёве. На улицу выбрасывались бывшие боевые офицеры, офицеры ещё довоенного образования, которое осуществлялось после революции не без участия так называемых «спецов» - военных ещё царской армии.  С ними в армии сохранялась какая-то преемственность, и было понятие офицерской чести. Но именно эту элитную часть армии и отсекли – увольняли без какого либо довольствия, предоставления жилья и даже работы. Тысячи офицеров, ставившие свою жизнь на край, прошедшие войну, ещё не старые, были лишены единственной своей профессии, стали не нужны государству. По словам папы, «выброшены на помойку». Как это всегда бывает, на плаву удержалась не самая уважаемая, слабая и неквалифицированная часть военнослужащих -  тыловики и вороватые хозяйственники, которые и определили климат в армии. Как сказал папа – «льстецы с гулящими жёнами, желавшими переспать с начальством за звёздочку на погонах мужа». Прежняя воинская культура в армии рухнула в то время. То, как его воспитывали в ростовском училище, не согласовывалось с происходящим, он не мог смириться с унижением самых уважаемых им офицеров, и он приложил все усилия, чтобы демобилизоваться, окончил педагогический институт и с удовольствием преподавал математику и военное дело в школе. Никогда не жалел об этом.

Он не скрывал презрительного отношения к Хрущёву и с большим недоверием относился к любым властям, постоянно ожидая от них какого-то предательства. К этому были серьёзные основания, которые постоянно подкреплялись опытом жизни. Он раньше срока ушёл на пенсию, опять же из-за своего свободолюбия и воспитания: министерство образования категорически запретило ставить двойки, он счёл это неправильным, оскорбительным для учителей, и подал заявление об уходе. Во времена ельцинской власти родителям пришлось бежать из Грозного, и их не прописывали в Железноводске – городе, где папа вырос, и где, незадолго до устроенной в Чечне войны, сдал ключи от квартиры умершей бабушки властям...

Наше время

Нас, советских детей, воспитывали в понимании, что нет плохих народов – есть алчная и безнравственная элита, которая способна настроить народ на самые кощунственные действия, и что агрессор – тоже жертва. И всё же, оглядываясь на людей вокруг меня, мне было трудно представить себе, чтобы какая-то, пусть самая алчная элита была способна настроить этих, окружающих меня людей, на то, чтобы жестоко убивать: жечь, вешать, пытать, насиловать, угонять в рабство. Здесь был зазор, который я никак не могла ликвидировать: что способно заставить человека стать садистом и палачом и обращаться с равным себе хуже, чем с теми же вшами. То есть перестать быть человеком.

Понадобились десятилетия, чтобы увидеть, что это человеческое, слишком человеческое, и выродки могут окружать тебя и не проявляться до поры, до времени. Им внушено, что их жизнь отравляют лишние, никчёмные люди, им чужие,  дураки и генетические рабы. Они убеждены, что рабы должны знать своё место – работать и служить строительным материалом для их амбиций и глобальных планов. Качественно питаться, красиво отдыхать, творить-танцевать, сочинять и праздновать жизнь имеют право лишь те, кто это право себе обозначил и живёт отдельной от генетических рабов жизнью. Они воспринимают  людей как собственный восполнимый ресурс и уверены в том, что имеют право распоряжаться им по желанию. Фашистами они себя не называют, но сути дела это не меняет – люди для них лишь средство. Я видела публику в 90-х – тех, с которыми у меня было общее советское прошлое, но они  принимали решения вне зависимости от того, сколько жизней потребуется, чтобы их персоны заменили прежнюю элиту и заняли место у бюджетной лохани. Сотни тысяч людей стали прахом под их ногами. Они этого и не заметили, и до сих пор празднуют 90-е, в которые лично для них жизнь удалась.

Я видела сознательное и намеренное оголение моей малой родины – Чечено-Ингушетии для сил зла. Зло никак не взрастало, и его упорно и всячески удобряли – так нужна была война этим людям. Они развязали войну, в которой поддерживали тех, кто насиловал и убивал, в упор не видя даже десятков тысяч этнической чеченской интеллигенции, бежавшей в Москву, и сотен тысяч – по России и загранице, не говоря уже о русских и русскоязычных. Они и сейчас легко поддерживают убийц в надежде, что это  сохранит или повысит их личные ставки или усилят их личные позиции.

Эти люди расстреляли законный парламент, избранный  с невероятным энтузиазмом и искренностью, отражавший настроения и менталитет страны, прервав этим преступлением естественное политическое её развитие. Они не способны испытывать чувство вины – ну, ошиблись, подумаешь, ну кровь пролилась, так и что – мы наш, мы новый мир построим. Они всегда боролись и будут бороться за власть, опершись на ложь лозунгов, на националистические чувства, на помощь заграницы, потому что власть у нас не отвечает за преступления – их оплатят своей жизнью те люди, которых они назначили ресурсом, те, кто поверил в их сладкую ложь.

С развала Союза пошло азартное разделение народов, населявших СССР. С особым рвением принялись за славян. Более двадцати лет малороссов травят ложью, и вот вина за голодомор, бедность, за все беды лежит на великороссах. Как будто наши общие вожди от Хрущёва до Черненко не были малороссами. Как будто кто-то способен уйти от себя. Разве что в небытие.

Я бы поняла, если бы ненависть испытывалась к коммунистической идеологии – любую идеологию можно оспаривать, но надо быть особенно бессовестным, чтобы кропотливо разрушать динамический баланс между сопредельными народами, и тем более практически одним и тем же народом. Только чужая, третья сторона будет всячески способствовать разделению близких народов и вскармливать антагонизмы, которые в качестве аберраций бывают в какой-то контролируемой мере в любой стране, коллективе или семье. У всех есть причины страдать, но не все позволяют себе сваливать вину за это страдание на ближнего.

Вы ещё не завели себе козла отпущения? Удерживаетесь? Вы достойны уважения.

И школьницей, и студенткой,  и аспиранткой,  и долго ещё потом, я наивно полагала, что Вторая мировая и ядерное оружие навели порядок в головах и что мир стал гуманнее:  человек – менее агрессивным, а денежные мешки менее алчными. Но глобальное наступление либеральной политики свидетельствует, что ничего не меняется под луной:  и агрессии дальше некуда, и мировая олигархия алчет рынков и ресурсов. Более того, перспективы таковы, что не только социальные, но и климатические, и экологические  сдвиги могут спровоцировать миграции, чреватые большими социальными катаклизмами.

Заключения

Казалось бы, не так уж и давно под лживыми лозунгами в начале 20 века Россия была ввергнута в революцию и Гражданскую войну,  но вот идёт новая гражданская война на Донбасе, и снова под лживыми лозунгами. Как будто не накапливается опыт  в народе, и он, вечно страдающий, проецирует свой гнев на ближнего своего, а надежды, по-детски, на любой миф, ему подсовываемый. Брат стреляет в брата, и они лишь прах и тлен для тех, кому эта война – мать родна, и кто сделал ставку на растление и разделение. Рекой течёт кровь невинных людей. Но точно так же, как и в случае с гражданской войной в Чечне, в результате которой было зачищено всё русское население, смерть не трогает тех, кто за разделение, у них свои цели и планы, они устроили схватку, в которой  не участвуют ни физически, ни сердечно – лишь наблюдают с пристрастием. 

Главными источниками войн являются интересы финансовой и промышленной олигархии, реже – природные и политические катаклизмы, провоцирующие миграцию народов. И первое, и второе нависло над человечеством. Мы живём в грозное время передела мира. Манипулируемые народы нищают и хиреют в навязанной вражде, жиреет лишь третья сторона. Мирное сосуществование сопредельных народов, взаимовыручка и единство их – единственный способ сохраниться в этом мире физически и этнокультурно.

____________

* Население России в XX веке. - М.,2000. -Т. 1: 1900-1939. - С. 94-95, 139.