Жизнь как есть

 

 

В сборнике статей историка А.Х. Горфункеля рассматриваются работы русских и зарубежных историков, в основном опубликованные в различных журналах и сборниках, с единственной точки зрения: в какой мере их авторы соблюдают правила своего «ремесла».

Придерживаются ли их исследования суровых правил с опорой на источники (что не исключает серьезной полемики с некоторыми их положениями и выводами), либо их авторы, в угоду собственным и далеким от науки соображениям, полностью отказываются от работы с историческими источниками и приносят их в жертву собственным предвзятым построениям, весьма далеким от правил подлинного научного исследования?

Давно мне не приходилось читать такого интересного и поучительного критического анализа исторических работ.

Начинается книга с эпиграфа со следующими словами А.С. Пушкина:

«В наше время главный недостаток, отзывающийся во всех почти ученых произведениях, есть отсутствие труда. Редко случается критике указывать на плоды долгих изучений и терпеливых разысканий.

Что же от этого происходит?

Наши так называемые ученые принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением новых понятий к старым давно известным предметам и пр.

Таковые средства (которые, в некотором смысле, можно назвать шарлатанством) не подвигают науки ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых и печалят людей истинно ученых и здравомыслящих». (Пушкин А.С. Словарь о святых // Полное собрание сочинений в 10 томах. Третье издание. М.: Наука, 1964. Т.7. С.473.)

Лично для меня было открытием, что первую в России книгу, посвященную восстанию Варшавского гетто, написал замечательный ленинградский историк Валентин Михайлович Алексеев (1924-1994). Блокадник, всю войну проработавший на военном заводе (в армию его не взяли по состоянию здоровья), студент первого послевоенного набора исторического факультета Ленинградского университета.

Историком он был прирожденным. Благодаря удивительной памяти поражал знанием фактов не только в избранной специальности, но и во многих смежных областях, часто посрамляя в спорах оппонентов.

Исторические источники чувствовал необыкновенно глубоко и тонко, великолепно понимал движение исторического процесса.

Писал живо, интересно, но поражали, прежде всего, мысль, анализ событий, а не развлекательные экскурсы популяризатора.

Школу он прошел превосходную. Сперва на семинарах Б.А. Романова (по древнерусской истории) и Д.П. Каллистова (по античности), затем на кафедре истории средних веков, одной из сильнейших на тогдашнем истфаке (зато и наиболее гонимой, бывшей на постоянном подозрении у партийного начальства).

Языки он знал все, какие могли понадобиться ему в работе, - немецкий, английский, французский, итальянский, редкий и трудный венгерский, не говоря о всех языках южных и западных славян.

Неизменная теоретическая и научная честность приводила его к столкновениям с общепринятой системой суждений, начиная с первого курса, когда, по выражению тогдашнего декана, «надутый студиозус» Алексеев задавал неуместные вопросы и высказывал недопустимые суждения на семинарах по марксизму-ленинизму.

Противником марксистского понимания истории он не был ни тогда, ни много позднее. Сочинения «основоположников» он знал лучше, чем их официальные толкователи. Из чувства противоречия он даже перевел на русский язык с английского оригинал замалчивавшееся в СССР сочинение Карла Маркса «Тайная дипломатия XVIII столетия», содержащее критический анализ внешней политики России (отмечу, что теперь перевод этой работы есть в интернете и его легко скачать – А.Р.).

В Петрозаводске, где Алексеев заведовал кафедрой всеобщей истории педагогического института, после оглашения «секретного» доклада Н.С. Хрущева о «культе личности, он резко высказался против распространения культа Ленина и партии, шедшего на смену культу Сталина.

Валентин Михайлович открыто заявил о беспринципности в нашей жизни, об упадке общественных наук. Он потребовал упразднить привилегии партийного аппарата (так называемые «голубые конверты», содержимое которых превышало официальное жалованье) и институт стукачей – «сексотов».

Все это вызвало яростный гнев. Бунтарь покушался на «святая святых» идеологии – на засекреченное материальное благополучие функционеров и на то, что они именовали «связью с народом», мыслимое не иначе, как через сеть тайных осведомителей.Изгнанный из института Алексеев больше года проработал на заводе, где переводил документацию на поступавшее из ГДР оборудование. Потом вернулся в Ленинград и устроился библиографом в Публичную библиотеку. В годы идеологических потрясений в «социалистическом лагере» Валентин Михайлович начинает интересоваться новейшей историей стран Восточной Европы. И первой его законченной работой в этой области стала монография «варшавское гетто больше не существует», посвященная одной из самых острых и закрытых в советской историографии тем. Название книги – фраза из немецкого рапорта об уничтожении гетто при подавлении восстания 1943 года.

Времена были, казалось, либеральные, работа писалась по договору с издательством Академии наук, для популярной серии. Книга получилась сдержанная и суровая: автор ни разу не позволил себе ни патетического подъема, ни сентиментального срыва.Невыносимый трагизм ситуации в фантастическом городе, каким было Варшавское гетто в условиях гитлеровского геноцида, отчаянный героизм почти безоружных повстанцев – обо всем этом Алексеев рассказал объективно. Читать рукопись было нелегко, несмотря на незаурядные ее литературные достоинства, как нелегко сойти в ад, как нелегко лицезреть подлинное мужество в безысходной и невообразимо неравной борьбе. Читателей-антисемитов возмущало снисходительно-объективное отношение автора к предосудительному с точки зрения обыденной нравственности поведению обреченных людей: палаческая мораль любит обыгрывать слабость жертв.Рукопись была принята и официально одобрена издательством. Ее уже читали в «самиздате», сперва друзья и знакомые автора, потом круг стал расширяться.

Сведения о невероятном событии – предстоящем появлении в Советском Союзе книги об одном из важнейших эпизодов борьбы евреев в условиях Холокоста – проникли на страницы газет Израиля, Южной Африки, США. Но «оттепель» кончилась, наступала пора ползучего брежневского неосталинизма. Перепуганное издательское начальство послало рукопись на дополнительное рецензирование в Институт славяноведения и балканистики (как-никак речь шла о Польше; учреждений, занимающихся еврейской историей, в стране не было, и быть не могло). Вопреки ожиданиям был получен положительный отзыв. В продвижении книги к изданию немало сил и души вложил крупный ученый профессор Владимир Турок.

У издательства выхода не было и ему пришлось пойти на явное нарушение закона – отвергнуть одобренную рукопись безо всяких на то официальных оснований. Состоялся суд. По его решению издательство выплатило автору положенный гонорар (весьма скромный даже по тем временам), но печатать опасную книгу не стало. Между тем, неожиданно для всех, Алексеев стал доцентом кафедры международного  рабочего движения Ленинградской высшей партийной школы. Возможность покровительства идеологически сомнительному человеку была обусловлена тем обстоятельством, что в советской системе историческая правда, как и любой дефицитный товар, представляла собой привилегию партийной иерархии. Там в «своем кругу» можно было говорить, если не все, то очень многое. Алексеев воспользовался представившимися возможностями в полной мере. Он стал выступать с лекциями. И где только он не выступал! Слушателей захватывала поразительная точность исторического знания, ясность мысли, несомненная искренность и, главное, - правда. Валентин Михайлович не декларировал свою оппозиционность режиму, он выражал ее в точном следовании истине. Конечно, долго так продолжаться не могло. Конфликт разразился, когда Алексеев представил рукопись докторской диссертации. Даже либеральные и душевно расположенные к нему коллеги  вынуждены были объяснять зарвавшемуся доценту, что существует все же разница между официальной диссертацией и рукописью для диссидентского «самиздата».

Тема диссертационного исследования была еще более опасна и запретна, чем сюжет книги о восстании в Варшавском гетто. Речь шла о венгерских событиях 1956 года.

Поступаться истиной ради докторской степени и дальнейшей карьеры Валентин Михайлович не стал. Он уволился из партийной школы и уехал заведовать кафедрой всеобщей истории в Сыктывкарском университете. И там не обошлось без конфликтов с ортодоксами и невеждами, но несколько лет Алексеев там продержался.

Судьба Алексеева-историка была счастлива и трагична. Он в полной мере осуществил себя как ученый, в гораздо большей степени, чем многие его коллеги, преуспевшие в получении степеней, должностей и званий, кичившиеся длинными списками печатных публикаций.

Блестяще одаренный историк стал трагической жертвой системы.

Он не раз высказывал уверенность (за многие годы до перестройки) в предстоящем развале всей системы советской экономики, постепенного, но катастрофического нарастания разрухи, нарушений элементарных функций хозяйственного механизма.

Алексеев уже тогда писал, что феномен Сталина не в его личности, достаточно заурядной, а в точном выражении им интересов нового класса, партийного аппарата. При всем своем чудовищном, тираническом всемогуществе Сталин целиком зависел от воли и интересов аппарата и держался только тем, что адекватно их выражал. Этим определялся и этому отвечал умственный и моральный уровень диктатора.

Обширный архив В.М. Алексеева, переданный усилиями друзей в Отдел рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, еще ждет своих исследователей и публикаторов. Память о его подвижнической жизни и работе актуальна для нынешней постсоветской России, где старая ложь сменяется новой, а правда по-прежнему не в чести.

Не менее интересно описана Горфункелем судьба Леонида Ильича Тарасюка (1925-1990) специалиста высочайшего класса, знатока русского, европейского и американского оружия. Его имя использовал Михаил Веллер в своем известном рассказе «Оружейник Тарасюк». Горфункель упрекает его в искажении биографии реального Леонида Ильича Тарасюка. Думаю, что это неправильно. Все-таки рассказ Веллера относится к разряду художественной литературы, да и читается он с захватывающим интересом.

Леонид Ильич Тарасюк приобрел международную известность. За консультациями к нему обращались многочисленные исследователи со всего мира.

Его эрудиция была легкой, не отягощала людей, прибегавших к нему за помощью. Казалось, что она была присуща ему изначально. Трудно было представить себе, сколько сил было положено ученым для понимания всех особенностей и достоинств вооружения прежних веков.

Очень большой интерес представляет такой факт в повествовании Горфункеля о Тарасюке.

Леонид Ильич знал о сталинских планах «решения еврейского вопроса». Ему и его друзьям попал в руки совершенно секретный справочник о евреях больших городов, подготовленный к предстоящему выселению. Один из приятелей Тарасюка, сын крупного хозяйственника и члена ЦК, сообщил ему просьбу отца: «Передай ребятам, что составляются списки на выселение евреев». (Странно, что это справочник позднее не попал в печать).

Несомненный интерес представляет глава с описанием палеографического подвига Владимира Ильича Райцеса.  Его дипломная работа была основана на рукописях королевской канцелярии, в годы Французской революции вывезенных сотрудником русского посольства в Париже П.П. Дубровским, когда многие документы оказались бесхозными и были собраны предприимчивым коллекционером. Среди этих дел были и материалы выброшенного архива Бастилии, в том числе и тюремное дело Вольтера. Свои коллекции П.П. Дубровский передал в собрание создававшегося в те годы отдела рукописей Императорской публичной библиотеки.

Очень интересна глава об исследованиях Анны Ильиничны Хоментовской (1881-1942).

Главная ее работа – «Итальянская гуманистическая эпитафия: ее судьба и проблематика», изданная с почти шестидесятилетним опозданием, не утратила научной актуальности и сегодня. Как это ни странно, ни в европейской, ни в итальянской научной литературе никто не создал исследования такого уровня и класса.

А.И. Хоментовская была арестована 3 ноября 1937 года.

Важно, что она и в этих обстоятельствах осталась историком. По квитационным книжкам в тюремный ларек она определила, что к концу года через Саратовскую тюрьму, в которой она сидела, прошло 20.000 человек. К весне их было около 100 тысяч.

Освобожденная 29 февраля 1940 года, Анна Ильинична не могла вернуться в Ленинград и поселилась в Вышнем Волочке. Там она продолжала работать по прежним материалам (связавшись через Е.В. Тарле и С.А. Жебелева с Институтом истории). Она подготовила ряд статей и книгу и скончалась в 1942 году.

Особый интерес представляет глава о книге Д. Рейфилда «Жизнь Антона Чехова», которую можно оценить не только как плод нелепых и анекдотических заблуждений, тупости и глупости ее усидчивого автора, но и как проявление некоторого современного течения, охватившего русскую и зарубежную науку. Его представители не могут понять, что помимо нагромождения «новых фактов» существует еще и содержание произведений, анализом которого и должен заниматься биограф-исследователь. Книга содержит много и других интересных глав.

Меня книга Горфункеля заинтересовала еще потому, что он переписывался с Евгением Дмитриевичем Петряевым.

Вот фрагменты этой переписки.

Из  письма А.Х. Горфункеля от 25 октября 1976 года.

«Обращаюсь к Вам по совету Сергея Павловича Луппова и Арлена Викторовича Блюма. На протяжении ряда лет я занимаюсь изучением жизни и творчества Томмазо Кампанеллы и, в частности, готовлю в настоящее время научное описание всех прижизненных описаний его произведений, хранящихся в советских книжных собраниях. Меня очень интересует обнаруженный Вами конволют из библиотеки Лаврентия Горки, и я был бы Вам признателен за его описание. Бвло бы очень важно знать полный состав конволюта (в том числе и произведений других авторов), данные о наличии владельческих надписей, экслибрисов, переплета.

Я работаю в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки Ленинградского университета, связан с многими ленинградскими книгохранилищами, и был бы рад, если бы смог оказаться полезным Вам в Ваших разысканиях».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.251).

 

Из письма Е.Д. Петряева от 17 ноября 1976 года.

«Только вчера смог перелистать интересующий Вас конволют, хранящийся в Отделе редких книг областной библиотеки им. Герцена. Это том большого тетрадного формата, толщиной около 15 см. Переплет пергаментный (на картоне!) на четырех шнурах. Каптал льняной (холщовый). Корешок давно оборван. На нем остатки этикетки: Ф.Б.В.Д.С. №816, шк.54, №6, то есть Фундаментальная библиотека Вятской духовной семинарии.

У второй книги (Фредро) вырван титульный лист, у четвертой пагинация с 25 страницы и другой шрифт. Поэтому ошибочно считалось, что это две брошюры, а не одна. Пометок, подчеркиваний и отдельных фраз на полях много, особенно в пятой книге (Кампанеллы). Сделаны они рукой Лаврентия Горки, отметившего на титульном листе первой книги, что конволют принадлежит ему.

Прилагаю перечень книг, входящих в конволют (л.244-247)

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.252).

 

Из письма А.Х. Горфункеля от 22 ноября 1976 года.

«Очень признателен Вам за любезно присланное описание конволют из собрания Лаврентия Горки. Издания Кампанеллы, входящие в него, интересны и сами по себе, но особенно ценны тем, что попали в Россию еще в начале XVIII века – таких мне удалось найти очень немного. Только одна книга имеется в собрании Феофилакта Ломатинского в БАН, да еще две в собраниях русских библиотек – той же библиотеки АН и Адмиралтейства.

Что касается издания Кампанеллы в конволюте Л. Горки, то «Апология Галилея» в советских библиотеках представлена в восьми экземплярах (включая и указанный Вами). Судя по репродукции вашей книге, это вариант с гравированной рамкой на титульном листе, то есть, вероятно, более поздний (хотя последовательность этих вариантов устанавливается пока крайне предположительно) и значительно более редкий – из наших восьми, с рамкой только два.

Книга была написана в неополитанских тюрьмах после официального запрета коперниканства, когда во всей ученой Европе нашелся только один человек, открыто выступивший в защиту Галилея. Из тюрьмы ему удалось переправить книгу вместе с другими сочинениями в Германию, где ее и напечатали. Издание вызвало интерес (в ГПБ есть экземпляр с автографом польского астронома Яна Гевелия).

Вторая книжка еще более редкая. Это «Предвестник возрожденной философии» – первая книга, которую Кампанелле удалось напечатать после заключения в тюрьму (и вторая из числа изданных им книг, первая вышла в свет в 1591 году) благодаря помощи немецких друзей и почитателей. Она действительно содержала краткий обзор его философской системы и предвещала более развернутые публикации. За ней, в том же Франкфурте, последовали книги «О способности вещей к ощущению и магии», «Апология Галилея», «Реальная философия» (в составе которой был опубликован и «Город Солнца»). Стихи на с.25 посвящены Товию Адами, другу Кампанеллы и пропагандисту его книг. Это первая публикация стихов Кампанеллы. Позднее, в 1622 году, вышел в свет и сборник его философских стихов тоже в Германии, но под псевдонимом и без указания места издания. А уже в 1619 году один немецкий поэт перевел несколько его сонетов с рукописи, бывшей у Адами. В библиотеках СССР мне известно теперь пять экземпляров издания «Предвестника».

Записи Л. Горки в «Апологии Галилея» весьма интересны и должно быть, дают немало для истории восприятия коперниканства в России. Приведенная Вами запись относится к тексту Кампанеллы на с.28, где речь идет о грубых ошибках отцов церкви в вопросах мироустройства (отрицание ими возможности жизни на экваторе и существования антиподов). Нет ли возможности заказать микрофильм или, хотя бы, фотокопии страниц «Апологии» с пометами Л. Горки? Я постараюсь выяснить особенности остальных изданий, входящих в конволют, и напишу Вам о них подробнее в дальнейшем.

Статью о редких изданиях Кампанеллы я уже много лет готовлю для сборника «Книга». Материала набралось очень много (у нас обнаружилось 194 экземпляра изданий 1591-1789 годов), теперь главная трудность – в сжатом изложении, чтобы вместить все в 1,5 листа. Больше не дадут».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.243).

 

Из письма А.Х. Горфункеля от 2 декабря 1976 года.

«Благодарю за репродукцию «Дворца царицы красноречия»; запись справа – предыдущего владельца книги (а может быть и всего конволюта, это зависит от того, когда все книги были переплетены вместе) некоего Христиана Фридриха Моллера, преподавателя или ректора какой-то гимназии (там я несколько слов не сумел разобрать). Я о нем ничего не знаю, но посмотрю в справочниках XVII века. Если он не только читал, но и писал книги, то сведения о нем найдутся.

Сегодня выслал Вам книгу С.П. Луппова. Рад, что хоть так смог отблагодарить Вас за помощь в моих разысканиях».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.249).

 

Из письма Е.Д. Петряева к А.Х. Горфункелю от 7 декабря 1976 года.

«Спасибо за книгу. Книгу бегло посмотрел и весьма удивлен тем, что С.П. Луппов разделяет А.С. Верещагина и А. Буевского. Ведь это одно лицо! Соответствующая справка есть у Масанова, не говоря уже о вятских источниках. Затем, на с.139 и 148 указано, что «Лексикон» Поликарпова вышел в 1701 году, а в предыдущей книге Сергея Павловича (с.233) дан 1704 год. У Брокгауза даже 1705… Чему верить?

Книга Данте, о которой я писал ранее, не имеет отношения к Лаврентию Горке. Ее купили у Владимира Ипполитовича Недельского, эвакуированного в Киров во время войны. Недельский работал в Ленинградском пединституте им. А.И. Герцена, а еще раньше - в Минске. Занимался историей раннего христианства и прочим. Видимо бывал в монастырских библиотеках…».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.250).

 

Из письма А.Х. Горфункеля от 30 мая 1977 года.

«Надпись на «Грамматике» Мелентия Смотрицкого переводится так: «Из книг Вятского собора, директора (начальника?) его (то есть состоящей при нем) семинарии; книга учащимся для чтения небесполезная».

Судя по всему, надпись могла принадлежать Лаврентию Горке как директору семинарии.

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.7, л.248).

 

Из письма А.Х. Горфункеля от 1 февраля 1986 года.

«Алваро – это Альварес Эммануил (1526-1582). Иезуит, профессор латинской грамматики в Коибре и Лиссабоне. Автор латинской грамматики, принятой во всех иезуитских коллегиях в XVI-XVIII веках. Первое издание вышло в Лиссабоне в 1572 году, а потом было множество изданий в разных странах, даже в Японии. У нас грамматика последний раз издавалась в 1840 году».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.6, л.164).

 

Книга А.Х. Горфункеля, написанная живо и увлекательно, представляет несомненный интерес для историков, философов, филологов, книговедов, да и всех, кто интересуется историей и литературой.