Жизнь как есть

 

 3 марта 2013 года исполняется 100 лет со дня рождения Евгения Дмитриевича Петряева.

Евгений Дмитриевич был моим Учителем и, благодаря ему, я нашел свое призвание в исследовательской работе и краеведении.

В интервью одного английского физика, в свое время прочел такие слова о Льве Давидовиче Ландау: «Мы все питаемся крошками со стола Ландау». Перефразируя это выражение английского физика по отношению к нам – краеведам и исследователям – можно сказать: «Мы все питаемся крошками со стола Петряева». 

Я начинал не мало, по моим предположениям, новых поисковых исследований, но изучение переписки Евгения Дмитриевича показывало, что он уже много лет назад вел поиски в этих направлениях.

                              

Переписка Е.Д. Петряева огромна. Каждый день он получал, в среднем, 18-20 писем и столько же отправлял.

Сначала немного об истории основания Петряевских Чтений.

Когда в начале февраля 1987 года Евгения Дмитриевича не стало, то уже во время гражданской панихиды в Герценке мы с Софьей Моисеевной Матлиной, заведующей отделом библиотеки, которая была одним из руководителей клуба «Вятские книголюбы», решили начать работу по подготовке проведения Петряевских Чтений.

Мы и начали работу при активном участии Натальи Евгеньевны Петряевой.

В то время организовать Чтения было непросто. Надо было получить одобрение партийных органов. Так получилось, что вскоре после кончины Евгения Дмитриевича, Вадим Викторович Бакатин, который, безусловно, поддержал бы проведение Чтений, уехал из нашего города.

Поэтому мы решили начать с создания Положения о Петряевских Чтениях. Я в то время работал в политехническом институте и регулярно просматривал журнал «Вестник АН СССР», где появлялись Положения вновь организуемых Чтений памяти ученых. Взяв за образец одно из этих Положений, общими усилиями составили Положение о Петряевских Чтениях.

Учредителями Чтений выступили все высшие учебные заведения города, конечно Герценка и еще несколько организаций. Поскольку по работе в институте я имел прямые контакты с проректорами по научной работе всех вузов города, то Положение было быстро подписано. Документ получился с большим количеством печатей. Это тогда тоже имело значение.

Было решено печатать тезисы к Чтениям. Получить разрешение на их печать тоже было непросто, так как существовала цензура – Главлит.

Подготовка IПетряевских Чтений прошла не без сопротивления некоторых партийных и советских чиновников. Решающую роль сыграло весомое вмешательство Сергея Гавриловича Шувалова, первого заместителя председателя Всесоюзного общества книголюбов, бывшего работника ЦК КПСС. Он приехал в Киров и сломил сопротивление.

IПетряевские Чтения в феврале 1988 года были проведены. Дальше было уже легче проводить Чтения, так как цензуру отменили.

Отмечу некоторые тонкости биографии Евгения Дмитриевича.

В своей книге «Записки книголюба» (Киров, 1978 - 280с.) он частично написал о своей биографии, но в силу определенных обстоятельств не мог написать все.

При изучении его переписке выяснилось, что происходил он из дворянской семьи.

Из письма Т.И. Фармаковской (1) от 7 июля 1976 года.

«Из писем Бориса Владимировича (2) из Константинополя видно, что он всегда называл Вашего дядю Петряева ЛУЧШИМ ДРУГОМ. Вполне естественно, что и у меня к константинопольскому Петряеву теплые чувства. Я когда-то посылала Вам портрет Петряева, который Вы пересняли. У меня сохранились фотографии и Бориса Владимировича вместе с Петряевым и Петряева в разных видах» (3).

В письме идет речь об Александре Михайловиче Петряеве.

Александр Михайлович родился 27 октября 1875 года. Окончил восточный и юридический факультеты Санкт-Петербургского университета. Знал четырнадцать языков. Начал службу в Персии. Был помощником российского гражданского агента в Турции по реформам в Македонии. На Лондонской конференции был экспертом по вопросам разграничения сербско-албанской границы. С 1913 года был представителем России при албанском правительстве. С началом Iмировой войны по поручению С.Д. Сазонова занимался изучением положения славян в Австро-Венгрии и выработкой проекта устройства их будущей судьбы. Затем был начальником ближневосточного отдела МИД. При Временном правительстве был товарищем (заместителем) министра иностранных дел. В 1919 году в правительстве А.И. Деникина был помощником князя Г.Н. Трубецкого по управлению ведомством вероисповеданий. Потом был русским представителем в Софии. Оказал существенную помощь правительству Врангеля. Во время нахождения у власти Стамболийского оставил Софию и переехал в Королевство Сербия, где стал работать в местном МИД. Известен он также как создатель казачьего хора Сергея Жарова. Известный генетик и тонкий ценитель хорового пения Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский всегда отмечал, что лучшего хора, чем хор Жарова он никогда в жизни не слышал. Умер А.М. Петряев  9 ноября 1933 года в Белграде.

Вот некоторые подробности школьных лет Евгения Дмитриевича.

Из письма Е.Д. Петряева к Л.Н. Алпеевой-Гагариной (4) от 9 июня 1959 года.

«Мы жили в селе Меркушино с 1923 по 1927 год. Учился я в четвертом классе вместе с Валей Простолуповой (до четвертого класса он школу не посещал, а его учила вторая жена отца, учительница, женщина, которую он считал своей матерью, а ему надо было заниматься малолетними сестренками – А.Р.). В классе нас было двое. Напротив нашего класса была столярная мастерская, где мы, под руководством отличного преподавателя Колобова (местного садовода, пчеловода и вообще умельца), точили веретена, делали табуретки  и прочие предметы домашнего обихода. Бывали у нас и выставки. В мастерской был превосходный инструментарий, хороший токарный станок, циркульная ножная пила. В четвертом классе еще с нами немного учился сын псаломщика Виталий Логиновских. Позже я его встречал в Свердловске уже инженером.

В клубе мы бывали часто. Там, при моем участии, осенью 1924 года был организован пионерский отряд. Ставили и спектакли с нашим участием. Помню, что пионеров в галстуках пропускали на все спектакли бесплатно, как друзей клуба.

Жили мы тогда на втором этаже дома Ивана Кузьмича Фомина – героя русско-турецкой войны 1877-1878 годов, который умер в 1925 году. У него было много книг, довольно редких и ценных.

В больнице был фельдшер Иван Кузьмич Простолупов. Потом приехал врач Кастелятти-Гота, поляк, крайне занятный человек, посещавший моего папу.

В школе было две учительницы. Надежда Васильевна Щачкова была заведующей школой и преподавала во втором и четвертом классе. У нее была милая внучка Галя, которую все обожали. Вторая учительница была Елизавета (?) Константиновна Соловьева, молодая и очень красивая девушка.

Учебники нам тогда выдавали бесплатно. Но, учебный материал резко отличался от современного. Мы занимались математикой по книжке Лебединцева «Элементы алгебры» и Надежда Васильевна, любившая математику, в четвертом классе объяснила нам суть бинома Ньютона, который я потом встретил в девятом классе в плохо усвояемом виде.

Мы много занимались метеорологией, вели календарь природы, делали сами гигрометры из вересковых сучков и ставили физические опыты.

В школе была библиотека (всего один шкаф), из которой книги выдавались один раз в неделю с обязательством  рассказать о прочитанном. Я до сих пор помню книжку Тиндаля «Теплота» и две книжки «Натуралист на Ла-Плате». Многие увлекались астрономией, читали «Астрономические вечера» Клейна и чертили орбиты планет в соответствующем масштабе.

В клубе была библиотека очень богатая приложениями к журналу «Нива». Библиотекарем была Ольга Петровна Головизнина – очень культурная и милая женщина» (5).

Из письма Е.Д. Петряева к В.П. Трушкину (6) от 21 октября 1967 года.

«Моя первая рецензия напечатана в газете «Всходы коммуны» (Свердловск, 1925, №5, 28 сентября). В №10 рецензия на книгу Джона Рида. Но все это зыбь морская.

Рецензии знаю не все. На «Литературные находки» откликнулись «Русские новости» (Париж, 1966, №1115, 28 октября). Целая полоса. Автор некий А. Дедов пишет: «Жаль, что подобные книги до нас, за границу, редко доходят. В них ярко сказывается тот бытовой перелом, который принесла революция России, где образовалась и неуклонно образуется своеобразная широкая культурная среда» (7).

Из письма Е.Д. Петряева к Ю.Г. Функу (8) от 25 сентября 1978 года.

«Хорошо помню Юрия Функа, который учился в школе имени Некрасова, потом был где-то на Белом море и… исчез. Очень рад, что ты нашелся.

Не знаешь ли даты жизни А.И. Ивановой, нашей учительницы по литературе?

Я учился в Некрасовской школе на класс младше тебя» (9).

Из письма Е.Д. Петряева к Ю.Г. Функу от 10 ноября 1978 года.

«Я занимаюсь просветителями-краеведами, но и тут у меня много пробелов. Одолевают всякие дела, заботы и напоминания. Так быстро уходят годы. А сделано совсем мало.

В Свердловске Елена Медякова готовила историю школы имени Некрасова. Что получилось  - не ведаю, а там начинали свой путь интересные люди» (10).

А вот подробности жизни после окончания Свердловского медицинского института.

Из письма Е.Д. Петряева к В.А. Савченко (11) от 27 декабря 1965 года.

«Сразу же меня угнали в Монголию. Там, на Халхин-Голе меня засыпало землей (переломы голени и ребер), но отошел. Даже медаль получил, что тогда было редкостью. Потом был начальником лаборатории в Кяхте, затем в Улан-Уде, а в 1942-1956 годах в Чите. Много ездил по Забайкалью и Монголии. Погибал от алиментарной дистрофии (вначале там пайка не было, тянулись на «галушках» – похожих на шинельные обрезки – раз в сутки). В 1945 году, в боях с Японией, дали «Красную Звезду», монгольскую медаль и прочее. Потом стал администратором и попал в Киров. Вышел в запас полковником. Работу по вкусу здесь найти трудно. Возможно, сменю Киров на иной город, но все упирается в жилье. Не хочется на старости лет мыкаться без угла.

Семья у меня уже взрослая. Женился на последнем курсе. В 1939 году родился сын Юрий. Теперь он хирург с трехлетним стажем. Свой срок отработал в 300 км от Читы, в страшной дыре, еле выбрался. Пока живет у меня. Его жена – фтизиатр. У них сын, Димка, полтора года. Занятное существо. Конечно, тесновато, но живем дружно. Жена заведовала городской лабораторией в Чите, но в 1946 году родилась дочь Наташа. Пришлось заняться хозяйством. Жили все годы на частной квартире. На одно отопление уходило за зиму 30 кубометров лиственных дров и две тонны угля. Топка печей, постоянные перебои с водой (по 1 рублю за ведро по особой милости водовоза), нехватка продуктов и прочие осложнения делали жизнь тяжкой. Но дочь уже теперь студентка третьего курса медицинского института в Перми и очень нас радует: толковая и трудолюбивая. Живет она на частной квартире. Все мы очень скучаем и не дождемся каникул.

За все эти годы никаких богатств не накопил, кроме изрядного количества книг (около 5 тысяч томов). Ребята у меня книжники, поэтому какая-то часть будет продолжать жить.

В Свердловске бывал несколько раз. В институте многих нет. Умерли: Величкин, Серебренников, Клер, Александров, Брайловский, Ратнер, Шапулин, Микаэлян, Виткин, Гликин и многие другие.

О сокурсниках изредка узнавал по литературе. Богомяков где-то на санитарной станции в Перми (на железной дороге), Мирьянов и Шустов встречались в «Военно-медицинском журнале», Березняк в журнале по рентгенологии. Других забыл. Вот Катю Зайцеву помню, и хотел бы отыскать. Она была добрая, честная и умная коммунистка. Где она? Кудрявцев был, кажется, вятским. В Чите вышел на пенсию популярный там хирург-полковник Шурыгин. Мы с ним дружили там, но потом разъехались. Да, в Чите еще при мне открылся медицинский институт и на кафедру анатомии приехал А.П. Лаврентьев. Наша встреча была очень трогательной. Там Лаврентьев и умер от флегмоны желудка (укол рыбной костью). Оперировал его Толя Шурыгин, но было поздно» (12).

Из письма Е.Д. Петряева к  В.Н. Черниговскому (13) от 14 июня 1960 года.

«Позвольте мне, как одному из Ваших давних учеников и коллег еще по СИЭМу, сердечно поздравить Вас с избранием академиком.

Мы с Леонидом Владимировичем Дьяконовым (14) часто вспоминаем о Вас. От него я узнал и Ваш новый адрес. Нынче в июле-августе я буду в Ленинграде. Очень хотел бы повидать Вас. Недавно я слушал Вас по радио и подумал: как мы уже много прожили. Скоро уже 25 лет с момента, когда я сдал экзамен по физиологии и больше уже не смог к ней вернуться. Несмотря на это, у меня на полке стоят Ваши «Афферентные системы…», изданные именно в Кирове (во время войны – А.Р.) и присланные в далекую и теперь вечно мне милую Читу…

Мы с женой (она тоже Ваша ученица) очень рады Вашему избранию и всегда будем гордиться своим учителем» (15).

Из письма В.Н. Черниговского от 19 июня 1960 года.

«Я все еще не могу свыкнуться со своим новым положением. Мне все как-то неловко, непривычно и… скажу прямо – страшно. Для многих сторонних людей все это кажется кокетничаньем, рисовкой, а мне действительно страшно. В отличие от таких людей как покойные Л.А. Орбели, К.М. Быков, пришедших в анатомию уже готовыми академиками, мне нужно «отрабатывать» свое высокое звание и бороться за него. И это в самом деле так. После избрания у меня сразу же появилось много друзей, большинство из которых друзья мнимые. Зато враги, которых я приобрел, хотя числом и меньше, зато не мнимые, а настоящие и изворотливые. Ну что же – поживем, увидим!

Я очень рад, что Вы близко сошлись с Леонидом Владимировичем. Он - настоящий человек и самый близкий и дорогой мой друг, друг моей жены и всей нашей семьи. Нечастые его приезды к нам (а теперь, в связи с переездом в Ленинград они станут еще реже) всегда для нас большой праздник и большая радость. Он умеет всегда найти у меня в душе малые еще хорошие кусочки, и рядом с ним я чувствую более человеком, чем закосневшим администратором-директором. Его безграничная вера в человека даже меня, закосневшего антигоминиста, заставляет становиться лучше. Держитесь около него, и Вам будет хорошо, как хорошо бывает мне с ним» (16).

Из письма Е.Д. Петряева к Ивану Андреевичу Крайных от 21 мая 1986 года.

«В 1932 году я получил от К.Э. Циолковского бандероль с несколькими брошюрами. Уцелела одна. В войну моя библиотека погибла. Архив К.Э. Циолковского недоступен» (17).

Вся жизнь Евгения Дмитриевича прошла в работе с книгой и для науки. Он посвятил ее возвращению забытых имен деятелей культуры, внесших неоценимый вклад в развитие культуры регионов, а значит и всей России.

Из письма Е.Д. Петряева к А.И. Сизикову (18) от 24 августа 1963 года.

«Думаю, что в годовщину ЗОРГО (Забайкальского отдела Русского географического общества) следует отметить, что возрождение отдела шло в невероятных муках. Чему в немалой степени виной разные «буйволовы головы».

В 1949 году я написал письмо академику Л.С. Бергу (он был тогда президентом ВГО). Только ответы Льва Семеновича убедили некоторых деятелей в обкоме партии, что идея Общества не может быть вычеркнута тем, что имя Алексея Кирилловича Кузнецова разные подлецы пытались вымарать из культурного прошлого края. В ход были пущены подлоги и лжесвидетельства. Я написал в ЦК, но ответ на это письмо поручили дать тем же гробовщикам Кузнецова. Заодно исчезло письмо Ярославского, в котором тот защищал доброе имя и дела Кузнецова (это письмо на совести Грунина!)… Вообще времена были трудные. В музее трусливо загубили настоящие реликвии, связанные с Кириловым и Кузнецовым. В архиве (тут видимо постарался Давидович) начисто исчезли документы (был целый фонд!!!) о первых годах деятельности ЗОРГО. Идею честно и смело поддерживали только Б.Д. Замошников и П.Н. Хлопов, а остальные (особенно музейные работники) предпочитали умывать руки. Пусть они сейчас не изображают себя героями: тогда они плелись в хвосте, а порой и мешали.

Потом я решил обратиться за поддержкой к В.А. Обручеву и Н.Н. Баранскому. Оба этих ветерана прислали замечательные письма, полные энергии и сочувствия. Тут меня поддержали писатели (О.А. Хавкин, Н.Т. Ященко), журналисты (М.А. Синюков и другие), кое-кто из врачей (В.М. Белинский, В.В. Казимиров и другие), метеорологи, охотоведы (В.П. Евладов и другие).

В 1950 году я был во Владивостоке. После доклада о деятельности Н.В. Кирилова в Приморском филиале ВГО меня приняли в члены Географического общества. Устав тогда был строгий. Вернувшись в Читу, я написал Президенту ВГО письмо и просил утвердить членами Общества ряд читинцев, учитывая их прежние заслуги. Так были утверждены в членах ВГО Е.И. Павлов, П.Н. Хлопов и другие. Об этом должны сохраниться бумаги в архиве Отдела. И тут не обошлось без больших трений и споров. Не приняли, например, заслуженных краеведов С.В. Бондаренко, Г.А. Туленкова и Ф.Т. Смирнова, много сделавших по изучению Сретенского района. Просто стыдно вспоминать.

О начале работы Отдела кое-что есть в статье к 60-летию ЗОРГО ( в сборнике «Наш край», Чита, 1954). В «Известиях ВГО» было напечатано, помнится, два или три наших отчета.

В 1956 году я докладывал ученому секретарю ВГО о делах наших и просил восстановить прежнее название Отдела (Забайкальский, вместо Читинский). Такое постановление состоялось. Оно было опубликовано в «Известиях ВГО». Пришлось заказывать новые печати (целая Одиссея!) и вот тут подоспела пора моему отъезду… Все, что я наспех собрал из бумаг, протоколов и прочего было передано П.Н. Хлопову. А потом Чита постаралась меня вообще вычеркнуть из научного обихода!

Теперь я жалею, что многие письма В.А. Обручева, Л.С. Берга и других должным образом не берег, а теперь вообще найти не могу. Немцы говорят, что два раза переехать это хуже, чем один раз погореть. А я за эти годы переезжал четыре раза. Судите сами, сколько мне пришлось просто бросить. Но я еще пороюсь в своих хлябях…

Такова вкратце «история» возрождения ЗОРГО. Конечно, я далек от того, чтобы приписать себе все это. Тут решила дело настойчивость. Здорово нас поддержали иркутяне (особенно профессор В.Н. Скалон).

Особенно следовало бы, на мой взгляд, накапливать биографические сведения о пионерах исследования природных ресурсов Забайкалья. Тут у нас большие пробелы. Вот, например, горный инженер К.Н. Тульчинский, автор ряда книг. Он много работал на Ямаровке, оставил массу рукописей и заметок. Где теперь все это? Никто не знает и жизненного пути К.Н. Ходят лишь разные лживые легенды… А кое-кто на этих легендах и руки погрел.

Иркутский орнитолог Т.Н. Гагина (жена В.Н. Скалона – А.Р.) года два назад начала собирать галерею портретов (с биографиями) восточно-сибирских орнитологов. Откликнулся весь мир. Сейчас у Татьяны Николаевны превосходное и уникальнейшее собрание. А ведь нечто подобное (совсем попутно!!!) можно сделать и для геологов» (19).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову (20) от 27 августа 1963 года.

«На будущий год затеваю сборник «Вятские вечера» с историко-литературными материалами, какое-то подобие «Тарусских страниц».

К великому прискорбию умер Всеволод Иванович Иванов, который поддерживал меня. Страшно жаль, что он так рано ушел» (21).                

Из письма Е.Д. Петряева к А.И. Сизикову от 26 декабря 1965 года.

«Меня, говоря откровенно, пугает избыток «каменных» проблем и сугубая геологическая окраска географии. По-моему геологи способны шире взглянуть на Забайкалье. Вот Ваша работа о Севере – отличный образец» (22).

Из письма Е.Д. Петряева к А.И. Сизикову от 23 сентября 1966 года.

«Библиотекари пишут минорные письма. Предлагают, например, учитывая Вашу занятость, «передать» геологов В.Ф. Балабанову. Я ответил, что не принято считать фельдшера арбитром во врачебных делах! Раиса Ивановна (Цуприк – А.Р.), либеральничая, вводит «буйволовы головы» в науку. Об этом я им писал, но пользы не будет.

Вот просматривают газеты, не имея ни навыков, ни программы. В результате некрологические материалы, псевдонимы, рецензии, перепечатки информации о научной жизни и многое другое остается за бортом. Раиса Ивановна, кажется, не хочет этого замечать.

Завелась новая порода собирателей автографов. Шутя и играя, они за полгода собирают библиотеки из книг тщеславных авторов…

Еще и грозят, что в случае неприсылки книги они «пропечатают»… Вот гангстеры» (23).

Из письма Е.Д. Петряева к Е.Ф. Куренной (24) от 22 июля 1966 года.

«Все эти поклепы и сплетни имеют вполне шкурную основу. Приходит пора для нелицеприятных оценок, когда большая правда пришпилит всю эту поганую «насекомую коллекцию». Тогда всем станет ясно, кто в холопьем усердии уничтожил наследие Кузнецова, Кириллова, Белявского, Кокосова, Арсеньева и других. Мое письмо в ЦК о надругательстве над могилами декабристов прислали в Читу для принятия охранных мер. Случайно я оказался свидетелем, как Изгачев и музейщики, выгораживая свои шкуры, сочиняли лживое донесение о том, что все обстоит благополучно. А невежественный в истории Тяжелов заверил начальство, что на старом читинском кладбище нет достойных могил. К сожалению, я тогда уезжал,  и зло восторжествовало» (25).

Из письма Е.Д. Петряева к А.И. Сизикову от 4 ноября 1969 года.

«Если позволите, то и членство свое в Географическом обществе буду поддерживать в Чите. У нас здесь – мертвое дело.

В Общество я был принят в 1950 году (билет №1084, подписан Станиславом Калесником). Взносы платил по 1967 год включительно. Потом мне обещали обменять билет в Ленинграде, но зайти в Общество не успел и … повис в воздухе» (26).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Скалону (27) от 30 декабря 1950 года.

«Скорблю по поводу смерти Льва Семеновича Берга. Две недели назад я получил его письмо, написанное замечательным почерком. Какая-то особая порода людей!» (28).

Из письма В.Н. Скалона от 19 апреля 1951 года.

«Конец Вашего письма показывает мне, что Вы настолько обогатили свои знания о прошлом сибирской медицины, что мне просто совестно посылать Вам те жалкие отрывки, которые я по этому поводу выудил из материалов XVIIвека.

Тем не менее, я их Вам пришлю, только не разочаруйтесь. Это фрагменты.

Я не принадлежу к большим почитателям М.К. Азадовского, но уважаю его как всесторонне образованного ученого, глубокого знатока литературы и фольклора Сибири. Он стар, но не слишком. Ему не более 65 лет. Я склонен думать, что причина его болезни не столько возраст, сколько экзекуция, которой его подвергли. Лет 20 назад, он написал что-то легкомысленное по поводу влияния на Пушкина каких-то иностранцев: Мериме или кого-то в этом роде. За это его ободрали в позапрошлом, кажется,  году без милосердия. Лишили чинов и орденов.

По вопросам прошлого Сибири, я Вам уже писал, не знаю более осведомленного человека, чем профессор Михаил Алексеевич Сергеев. Это весьма почтенных лет старец, немощный, но юный духом, при этом на редкость отзывчивый и приятный. Сергеев -  обязательнейший из смертных. Я говорил ему о Ваших занятиях историей медицины,  и он заинтересовался. М.А. Сергеев бесконечно любит книги – у него уникальная библиотека» (29).

Из открытки В.Н. Скалона от 4 ноября 1951 года.

«Мне приятно слышать, что у Вас, к взаимной пользе, наладилась переписка с М.А. Сергеевым. Это чудеснейший и образованнейший старик. У него есть чему поучиться.

Слышали ли Вы, что Лешковича выжили из пединститута. Он был прав, боролся с жуликами, но победить умишка не хватило. Честен, но глуп. А жулье там жуткое» (30).

Из письма В.Н. Скалона от 20 сентября 1955 года.

«Наш общий друг М.А. Сергеев уже занят благородной задачей составления приличного некролога о М.К. Азадовском. Единственное, чем я мог ему пособить в этом деле, сбор сведений о пребывании Марка Константиновича в Иркутске. В свое время эту работу разделила со мной Гранина, библиотекарь.

А.Н. Гранина, со всей характеризующей ее энергией, сражается за успех университетского издательства» (31).

Из письма В.Н. Скалона от 30 сентября 1955 года.

«Ваша затея исследования на тему «Герцен в Сибири» чрезвычайно интересна. Никто этим еще не занимался. С кем посоветоваться не знаю.

Наши «историки» завязли в 1905 годе и пережовывают изношенные портянки на затасканные, кое-как вылепленные темы. Они не способны заниматься историей без кавычек.

Представьте себе. В Новосибирске закрыли финансовый институт. Его ценности передали Иркутскому, в том числе 62000 книг, да не каких-нибудь. Книги – известно – дело беспокойное. Их на-пока сложили в гараж с дырявой крышей. Лежат, ничего. Но вот понадобилось крышу чинить и машины ставить. А тут докучливые книги. Как быть? И директор отдает приказ – сдать книги на толевый завод.

И 62000 книг, каждая из которых стоила самого директора, были уничтожены, за исключением нескольких сот самых красивых, которые растащили служащие.

Сейчас разрозненные книги появились на барахолке. Вот тебе и наука! Я прямо был болен несколько дней» (32).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Скалону от 26 октября 1955 года.

«Надо издавать в Сибири научные журналы и вообще активизировать издательскую деятельность общества на периферии. У нас с этим плохо и все дается большой кровью» (33).

Из письма В.Н. Скалона от 14 марта 1958 года.

«Честь и хвала Вашей неутомимости и целеустремленности.

Да оживут под Вашим пером незаслуженно забытые предки!

Очень жаль, что связавшись с этой застрявшей в бездонной грязи всяческих ошибок неуклюжей колымагой – охотхозяйством – я лишил себя возможности погрузиться в изучение истории» (34).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Скалону от 14 июля 1961 года.

«Возлагаю большие надежды на отпускную поездку в Сибирь. Хочу навестить Иркутск. Очень хочется поработать в библиотеке Географического общества и Научной (иркутские газеты 1915-1920 годов, которых почти нет в столицах) и архиве. Очень прошу Вас сообщить о путях доступа к фондам научной библиотеки. Может быть, написать директору (кто сейчас там главный?) или достаточно мандата от Союза писателей.

Обидно будет, если какая-нибудь собака на сене не даст возможности позаниматься.

От М.А. Сергеева было небольшое письмо из Зеленогорска. Уныло у него идет жизнь. Боюсь, что не приведется мне больше повидаться с М.А., как это было в прошлом году, когда мы беседовали по 15 часов. Его рассказы надо записывать немедленно, иначе пропадет такая масса страшно интересных подробностей, что душа болит. Библиография М.А. насчитывает более 280 названий, не считая редактуры. К стыду своему, я знаю из этих работ не более 10-15%. На досуге стараюсь познакомиться и с другими, но достать большинство из них очень трудно. Даже «Камчатку» нашел только в Чите» (35).

Из письма Е.Д. Петряева к Е.Г. Бушканцу (36) от 8 января 1962 года.

«Намереваюсь заняться вятскими  библиофилами. Среди них был Павленков. О нем есть изрядные материалы в Казани. Не исключено, что ради этого я опять поеду в Казань. Подмывает еще и возможность нырнуть в фонд Флоринского.

На будущий год у меня дочь кончает 11-летку и собирается ехать в Казанский университет учиться на астронома. Девочка она серьезная, но в планах ее много восторженности. Может статься, что в Казани астрономов не выпускают давно. У кого бы узнать об этом подробнее?» (37)

Из письма Е.Д. Петряева к И.И. Халтурину (38) от 27 февраля 1963 года.

«Мне хотелось бы найти больше свидетельств прямых связей вятичей с русской литературой. Ваша биография в этом плане очень интересна. Уже одна Ваша переписка с Всеволодом Лебедевым стоит специальной публикации.

Недавно мы отыскали сборник Владимира Малиновского «На волнах революции» (Малмых, 1920, 112с.), в котором есть стихи, повести и рассказы. Это, конечно, реликвия. Приходилось ли Вам видеть этот сборник? В местной библиографии его нет. Как видно, энергия у Малиновского была бешеная, но читать его стихи трудно из-за очевидной малограмотности автора» (39).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Скалону от 28 июня 1965 года.

«В Тарту вышел очередной том трудов университета. Там есть статья М.А. Сергеева о встречах с Горьким. Боюсь, что эти малотиражные труды достать будет невозможно.

Ленинградским Союзом Писателей создана комиссия по литературному наследию М.А. Сергеева. В нее вошли А.Б. Лебеденко, М.Л. Слонимский, С.М. Бытовой, Ф.А. Абрамов, А.С. Семенов (юрист), Л.И. (вдова) и я. Ближе к осени комиссия соберется.

Пишут, что когда М.А. хоронили, то на панихиде и у могилы разные ораторы говорили одно и тоже: «ушел последний интеллигент Питера». Мы виделись с ним в октябре 1964 года много раз и беседовали, как я подсчитал, около 50 часов, не считая телефонных разговоров. Это был целый университет…

Теперь мне сообщили, что М.А. завещал мне вместе с Людмилой Ивановной пересмотреть весь архив, а потом уже пускать других…

Вот как он оценил свое окружение.

На Ваш «конфиденциальный» вопрос я приведу точную формулировку, которую принимал М.А. Сергеев и которая гласит. Что его взгляды «есть такое согласие с разумом и знаниями человека, установленное им отношением к окружающей его бесконечной жизни, которая связывает его жизнь с этой бесконечностью  и руководит его поступками».

Он высоко ценил Великих Федора и Льва, но как художников и недооцененных психологов, отсюда и его нередкая «христианская» терминология и этические образцы.

«Вечный» вопрос, который обсуждали Федор и Лев, о совести и долге, всегда шел под флагом «божеского и человеческого». Таким образом, М.А., как моралист, принимал это, но с иной нагрузкой.

Велика ли Ваша переписка с М.А.? Нет ли у Вас неопубликованных работ М.А.? Снимков редких?» (40).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Скалону от 19 сентября 1968 года.

«Я только что вернулся из Питера, где прожил почти три месяца. Сейчас разбираюсь в груде накопившихся бумаг.

Бумаги Михаила Алексеевича, в большей части, я сумел три года назад передать в архив Географического общества, но переписка личного свойства где-то еще на квартире (она запечатана до ноября) и будет, видимо, передана в отдел рукописей Публичной библиотеки.

О Вашем деде М.А. мне говорил, но судьбу собранных им бумаг я пока не знаю. Надеюсь, что это выяснится в январе-феврале следующего года, когда архив М.А. будет вчерне разобран. Милейший Андрей Львович Биркенгоф поможет в этом. Мы долго говорили с Андреем Львовичем и поддерживаем контакт все время. Он относительно здоров.

Помнится, Вы как-то писали или рассказывали о рыбе, которую ловил в Нерче Аввакум. Мне почему-то показалось, что таких сведений нигде нет и  что наши «аввакумоведы» напрасно не обратились к Вам. Об этом я сказал Владимиру Ивановичу Малышеву – истовому поклоннику Аввакума. Теперь Владимир Иванович не дает мне житья и просит узнать у Вас все, что Вам известно по части рыболовства и других подробностей об Аввакуме в Сибири. Пожалуйста, тряхните стариной» (41).

Из письма Е.Д. Петряева к П.Н. Хлопову (42) от 14 июня 1968 года.

«Меня очень радует успешное развитие забайкальского краеведения. Раньше оно страдало немалой долей дилетантизма и слабо учитывало развития методов научного исследования.

Понятие «краевед» явно обесценили. Так стали называть каждого, кто интересуется краем, но ничего не сделал для его изучения.

Такие исследования должны быть на уровне современных достижений науки и не доходить до того унылого «перелопачивания» всем известных данных, которым отличались многие краеведческие работы недавнего прошлого.

Тревогу вызывает судьба старых книг и личных архивов старожилов. Никто всерьез еще не взялся за спасение этих первоисточников.

В Забайкалье затерялось не менее десятка писем Л. Толстого и даже письма самого А.С. Пушкина. Но и в более позднее время таких реликвий было немало» (43).

Из письма Е.Д. Петряева к О.А. Хавкину (44) от 4 мая 1968 года.

«Конечно, перечисление «открытий» можно расширить: рукописи В.К. Арсеньева, А.В. Багашева, А.К. Белявского, А.П. Васильева, М.А. Дохтурова, И.С. Дудченко, Н.И. Кашина, В.П. Паршина, П.А. Кельберга, И.И. Попова. Некоторых декабристов (Завалишина, Горбачевского, заметки Муханова, Пущина, автографы М. Бестужева, И. Поджио, М. Фонвизина, Луцкого). Многих краеведов (Орловой, Бондаренко, Меньших, А. Бек, Новикова-Даурского, Ф.Т. Смирнова, Ф.П. Сергиевского и других). Картины и рисунки Л. Игорева, С. Вронского, В. Вучичевича, П. Рязанцева, Н. Тюрина, И. Сверкунова и других. Книги с автографами Арсеньева, П. Драверта, М. Михайлова, П. Словцова, П. Першина, В. Кокосова и других. Письма Е. Энгельгарда, С. Черепанова, А.И. Орлова, А. Прибылева, А. Яроцкого и других. Уникальные издания (включая рукописные, снимки, портреты и прочее).

Многое, естественно, еще ждет своей очереди для публикации, но перечисленное в большей части уже как-то нашло освещение.

Писать я начал еще в 1925 году зеленым мальчишкой, но в том же, библиофильском жанре. Кстати, писали мы вместе с В.С. Василевским, которому недавно стукнуло 60. Потом я ударился в науку и краеведение. Сибирской темой занялся по Вашему наущению. Вы принимали и первого недоноска – очерк о Белявском.

С указателем имен страшно много работы. Хочу всем забайкальцам дать точные даты (число, месяц, год) и место рождения.

Такой именной указатель превратится в очень полезную штуку. Вот в «Литературных находках» это самая «живучая» часть.

Увяз в бумагах, пишется плохо, так как много отвлекающих моментов и материал очень сложен.

Для литературного музея Салтыкова нам дали дом, в котором жил Салтыков-Щедрин.

Теперь надо работать над экспозициями. И тут энтузиастов совсем мало.

Процесс превращения деятеля в работника (как и образования в культуру) доступен немногим!!! (45).

Из письма Е.Д. Петряева к О.А. Хавкину от 9 октября 1968 года.

«Получил из Читы «Впереди – огни». Спешу выразить Вам, мой верный и старый друг, сердечную благодарность за моральную поддержку и за теплоту души.

Вид у книжки весьма неприличный. Розовый цвет я вообще не выношу. Просил учесть замысел: ночь и огни. Какую-то розовую ночь сделали! Просто мерзость. Писал, телеграфировал, но все без толку. Не говорю уже о несогласованных сокращениях именно в самых тонких местах. Получились повторения и назойливые эпитеты… Есть и корректорские ляпы. Ох, горе нам грешным! Сам вижу миллион слабостей. В верстке улучшить не удалось. Пытался лишь смягчить раны, нанесенные иркутянами.

Недавно возвратился из Питера, где пробыл три месяца. Привез чемодан выписок и намерен за зиму все это освоить. Пропасть интересного, загадочного и перспективного» (46).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову от 22 апреля 1969 года.

«Так называемый краеведческий актив – миф. Надо брать понимающих и серьезных людей, а разного рода дилетанты только путаются под ногами. В Свердловске, думаю, опереться не на кого, так как биобиблиография там на уровне детсада. Даже обидно, что там до сих пор нет ни одной капитальной историко-культурной и литературоведческой работы (47).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову от 14 января 1970 года.

«Надо делать работу профессионально, с полным пониманием задачи, а не превращать все в жалкие «дипломные» потуги на науку. Студенту надо учиться, а не учить. У нас и так Митрофанов Простаковых уйма. Вы знаете, мы всегда сильны в критике, а вот в работе куда слабее. Но пользы больше от работы» (48).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову от 2 апреля 1972 года.

«Годы, милый друг, уходят. Горы непрочитанного и неосвоенного просто давят на совесть.

Вот и языки забылись: нет практики. Помню, читал «Туннель» Келлермана в оригинале и плакал, а стал читать в переводе, смеялся. Грубая имитация искусства. Не говорю о стихах. Там чистая и скверная отсебятина» (49).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову от 12 мая 1979 года.

«В.Г. Лидин предлагает мне составить «Алфавит уральцев» (по типу «Алфавита декабристов»). Идея заманчивая, если учесть уже накопленные материалы. Трудность в разработке «ключа».

Попала мне в руки книга Татаринцева о Радищеве. Много нового материала, но выпирает высокомерие и менторство» (50).

Из письма Е.Д. Петряева к А.А. Шмакову от 18 апреля 1986 года.

«Огромнейшая ценность – дневник Владимира Павловича Бирюкова, который может дать несколько томов Литературного Наследства Урала. Вполне оправданной, была бы попытка издать хотя бы избранные главы. Мне довелось читать немногие страницы (о Спицыне и других). Они документальны и содержательны, а для биографической канвы просто необходимы» (51).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Шкляеву (52) от 18 февраля 1969 года.

«Недавно нашлось письмо И.А. Спасского (1911 года) о том, что он жертвует Вятскому медицинскому обществу ДВА КОРОБА книг. Какие это были книги и где они – неясно. Пытаемся отыскать деятелей общества врачей, но все вымерли. Ищем жен старых врачей. Кажется, что-то светит. А ведь дело-то было совсем недавно!

Музей наш, как говорят, нашел поддержку в ЦК и дело, видимо, развернется… Поражает полная индиферентность педагогического института.

Но джин выпущен… Обратно его не загонишь» (53).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Чувакову (54) от 10 апреля 1969 года.

«По косвенным данным устанавливаются связи с Горьким еще некоторых вятских литераторов:

Но прямых доказательств пока нет.

Существует легенда, что вятский учитель Селенкин женился на невестке Горького. Когда Селенкин ехал с нею на вокзал (дело было в Казани), то Горький грозил ему в окно кулаком. Вскоре эта женщина погибла от случайного выстрела… Помню в разговоре с И.А. Груздевым по телефону, я сообщил ему об истории с Селенкиным. И.А. заволновался и просил ему все это выяснить и написать, но вскоре умер. Селенкин умер еще раньше… У него были письма Горького, давно затерянные.

Сохранились ли в архиве Горького письма В.Я. Кокосова? Давно ищу и ответы, их все прячут монополисты-публикаторы» (55).

Из открытки В.Н. Чувакова от 6 мая 1969 года.

«Упоминаний Селенкина в нашем каталоге тоже не нашел. Очутившись в положении Горького, только и оставалось, что грозить из окна кулаком. Поступивший к нам архив И.А. Груздева еще не принят» (56).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Чувакову от 19 февраля 1971 года.

«Во время войны мне встречались некоторые харбинские издания, но тогда было не до биобиблиографических разысканий, а сейчас навести справки негде. Где можно найти русско-манчжурские издания (там масса некрологов и статей)?

Кстати, в «Сунгарийских вечерах» и других сборниках были материалы о Горьком.

В 1964 году в Париже отмечали 50-летие литературной деятельности «поэта Сибири» Ивана Новгород-Северского. Сибиряки такого не ведают. Кто он такой?» (57).

Из письма В.Н. Чувакова от 13 мая 1971 года.

«Посылаю Вам в подарок 13 том «Архива». Есть в книге, между прочим, и весьма колоритное изображение Вятки, какой увидел ее Максим Пешков в 1918 году» (58).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Чувакову от 18 мая 1971 года.

«Великолепный подарок Вы мне сделали. Узнал массу нового, теплого, истинно человеческого. Спасибо всем, кто сделал эту книгу.

Признаться, меня раздражают только многочисленные отточия. Ну, когда же эта трусость кончиться. Фигура умолчания придает всей конструкции некую искусственную нарочитость. Редакторы берут большой грех на душу» (59).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Чувакову от 17 января 1977 года.

«Просто мистика: едва отправил Вам письмо с вопросом по Вятке, как получил от Вас бандероль.

Новый том интересен, хотя кое-какие материалы уже встречались. Должен заметить, что уровень комментирования писем не везде достаточно высок. Например, ссылка на А.А. Ахматову просто курьезна. Совершенно очевидно, что Горький называл «Собрание иностранных романов» Е.Н. Ахматовой.

И.Б. Галант напечатал монографию «Психозы в творчестве Максима Горького» (Л., 1928) в составе «Клинического архива гениальности и одаренности» (Том IV, выпуск 2).

А.Л. Чижевского считают пионером гелиобиологии, а не космической биологии.

Из Вашего письма я понял, что выявление вятских писем Горького не за горами. Для нас это особенно интересно.

Нет ли в Вашем досье сведений о неком А. Меримкине, авторе статей о Грине в «Последних новостях» Милюкова? Статьи дельные. Уж не Горнфельд ли писал под этим псевдонимом?» (60).

Из письма В.Н. Чувакова от 10 августа 1979 года.

«Я несколько раз видел Марию Игнатьевну Будберг, когда она приезжала в Советский Союз, а приезжала она в последние годы своей жизни в Москву  часто. Мне даже посчастливилось даже запечатлеть М.И. Будберг на любительских фотоснимках (у памятника А.М. Горькому у Белорусского вокзала, во время встречи Марии Игнатьевны с сотрудниками Архива А.М. Горького).

Вспомнилась мне М.И. Будберг с большим букетом в боковой ложе Большого театра на торжественном вечере памяти М. Горького. Екатерина Павловна Пешкова сидела нп сцене, а Мария Игнатьевна получила место в ложе. Я думаю, что М.И. Будберг это «задело». Несмотря на преклонный возраст, она сидела гордо, прямо, величественно с букетом цветов и только красные пятна на ее лице выдавали волнение Марии Игнатьевны, которая его старалась скрыть. А мимо ложи проходила публика, на Марию Игнатьевну посматривали с любопытством, и громко слышалось: «Это баронесса Будберг? Та самая…». Есть у меня и небольшое письмо от Марии Игнатьевны. Содержание его незначительно. Для меня письмо интересно лишь тем, что это автограф М.И. Будберг.

О кончине Марии Игнатьевны мы, в Архиве Горького, узнали довольно быстро, но точную дату смерти установить оказалось трудно. В некрологе М.И. Будберг в лондонской «Таймс» число указано не было…» (61).

Из письма Е.Д. Петряева к А.К. Паликовой (62) от 14 ноября 1970 года.

«Нет мелких тем, а есть мелкие исследователи. Все зависит от знаний, умения работать, искать анализировать. Главное – будьте самостоятельным исследователем. Верьте в свои силы, развивайте их. В науке надо быть не копиистом, а творцом» (63).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Н. Терновскому (64) от 8 февраля 1971 года.

«Буду рад узнать Ваше мнение о книжках и советы на будущее. Историко-медицинские «сюжеты», конечно, у меня есть, но шансы на их публикацию минимальны. Говорят, что это лишь для спецов, а они подобных книг почти не читают.

Тема, которой я хотел бы посвятить большую работу, это «Врач и книга». Хотелось бы рассказать о врачебном библиофильстве, когда медик располагает всем богатством пособий от Гиппократа до наших дней…

Но, самой трудное не в обладании, а в умении сделать это книжное богатство живым» (65).

Из письма Александра Кузьмича Шарца (66) от 2 декабря 1972 года.

В нем приводится часть стихотворения известного французского поэта Шарля Бодлера, много трудившегося над изучением забытых литераторов Франции.

«В стороне от гробниц знаменитых,

На заглохшем кладбище времен,

Я ищу невеликих имен

Незаслуженно нами забытых» (67).

 

 Из письма Е.Д. Петряева к В.Г. Уткову (68) от 27 февраля 1971 года.

«Очень хорошо, что Вы написали о библиотеке Юдина. Это – величайшая культурная трагедия Сибири, на фоне которой особенно неприятны поклепы Смирнова-Сокольского и многих других. Богатейший архив Юдина (более 100 тысяч дел) с великолепным справочным аппаратом (около полумиллиона карточек) испытал именно ту судьбу, которую Юдин предвидел для книг. Невежественные архивисты разбивали фонды и рассылали части по «географическому происхождению» бумаг. В результате многое терялось, перепутывалось, обесценивалось. Например, случайные и подмоченные бумаги И.В. Багашева прислали в музеи Кяхты, Читы и Нерчинска, а основные погибли в Новосибирске. Разные мародеры (А. Гуревич и другие) долго прятали остатки и заметали следы.

В статьях А.А. Преображенского почему-то нет сравнения числа уцелевших бумаг хотя бы с тем, что перечислял в 1907 году Юдин в «Кратком указателе по архивам». Кстати, эту книгу Вы не цитируете.

Преображенский умолчал о главном: когда и как пропало 9/10 юдинских сокровищ. А подобные сведения важны для поисков.

Думаю, что страна должна знать и своих Геростратов.

Меня порадовал Ваш рассказ о М.К. Сидорове. Об этом удивительном человеке давно нужна книга. Найден ли его архив? Кстати, многие его бумаги были у Юдина.

На указатель Вы поскупились. Это сильно затрудняет наведение справок. Сами знаете, путь к фактам надо сокращать» (69).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Г. Уткову от 7 июня 1971 года.

«Один из моих шефов – Николай Иванович Грязнов – знавал самого Анатоля Франса, собирал гравюры и понимал толк в старой книге. Переводили мы с ним одну редкую французскую книгу (Фертио). Надо будет отыскать заметки. Там отличные афоризмы о книге, русскому читателю неизвестные.

В «Книге - почтой» пошли заказы на мой опус. Болото несколько всколыхнулось, а вообще-то книга тут лежит камнем. Даже в Горьком не появлялась. И продают ее в отделе учебных пособий для учителей… Скучная история» (70).

Из письма В.Г. Уткова от 7 апреля 1973 года.

«Российская провинция, которая была символом мракобесия, невежества, косности, самодурства и других грехов, имела и другую, светлую сторону. Не по-хозяйски все мазать черной краской.

Вы, своими работами, пробили эту брешь» (71).

Из письма В.Г. Уткова от 29 октября 1975 года.

«Спасибо за Салтыкова-Щедрина. Мне кажется, Вы открыли новую страницу в его биографии. Ах, провинция, старая русская провинция. Сколько на нее навешано скверного, мрачного, сколько потрачено черной краски! А ведь не так все было! Была и скверна, была и мразь и все другое, но были и светлые места. Провинция давала многих замечательных людей, а не только губила их…

Вы упоминаете, на странице 26, о Декарлино. В Тобольске в 1860-е годы был врач Декарлино, который писал стихи. Одно из его стихотворений я нашел в альбоме В. Андронникова (у правнучки). Не тот ли это Декарлино? Что у Вас есть об этом человеке?» (72).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Г. Уткову от 7 июля 1976 года.

«Вернулся из Великого Устюга. Там получил грамоту.

В ней сказано: «Посетив сей град и обретя в сердце своем красоты его и дива дивные. Как солнце дарит тепло, так и земля наши красоты свои путешествующим людям».Все это славянской вязью на изукрашенном листе…

Впечатление, конечно, незабываемое.

Купил том «История книжной торговли» Говорова. Здесь добыть не мог. Если знаете автора, передайте ему мою читательскую благодарность. В книге есть превосходные штуки (например, портрет Павленкова и другие). Они интересны в краеведческом плане.

Видел в библиотеке новые издания Ершова, в продажу они не поступают. Особенно миниатюрное. Из «Библиотеки поэта» попадают лишь переводные (Тычина, калмыки и прочее). Куда-то все проваливается» (73).

Из письма В.Г. Уткова от 24 декабря 1978 года.

«Прочитал я «Записки книголюба» единым духом. Я воспринял Вашу книгу как полезнейшее и крайне необходимое для наших дней явление. Она подкупила меня не только удивительным раскрытием духовной жизни прошлой провинции, но еще и тем особым авторским присутствием на ее страницах, что придает ей задушевность, устанавливает, если можно так сказать, чувственный, а не только рационалистический контакт с автором. Этого не было в Ваших прежних книгах.

Одним из показателей того, что Ваша книга получила читателя – факт ее обкрадывания. В «Советской России» напечатана недавно заметочка (вырезку я потом вышлю, но могу найти сейчас) явно содранная из Вашей книги, конечно, без ссылки на автора» (74).

Из письма В.Г. Уткова от 29 марта 1982 года.

«Сегодня получил бандероль с Вашим библиографическим указателем. Очень и очень благодарен я Вам за него.

Он – еще одно доказательство Вашего удивительного таланта поднимать из небытия хороших людей. Я вижу целый кладезь для исследователей сибирской истории» (75).

Из письма Е.Д. Петряева к В.П. Томиной (76) от 3 июля 1973 года.

«Мне, к сожалению, привелось видеть Марка Константиновича Азадовского только дважды: в годы войны в Иркутске (в библиотеке университета) и в 1954 году – за несколько часов до его смерти. Разговаривать нам с ним не пришлось, но переписка наша в 1951-1954 годах шла интенсивно. Всего я получил от Марка Константиновича около 50 писем (я передал их потом Лидии Владимировне для сборника, который она готовит).

По-моему, все современные нам библиографы Сибири в той или иной степени ученики и продолжатели Азадовского.

Одним из самых талантливых и продуктивных можно назвать Валерия Алексеевича Николаева. Выход его «Словаря сибирских библиографов» это докажет» (77).

Из письма Н.И. Осокиной (78) от 1975 года.

«Самых близких друзей отца я знала. Это Александр Николаевич и Павел Николаевич Лупповы. Мы дружили семьями и до сих пор их дети – наши самые близкие друзья. Часто бывал Николай Михайлович Каринский. Остальных я не помню. Знаю, что отец был в хороших отношениях с братьями Васнецовыми.

Помню даже отпечатанный на полотне «Спас Нерукотворный», который был подарен отцу» (79).

Из письма Е.Д. Петряева к А.В. Храбровицкому (80) от 12 июня 1975 года.

«Работы Лясковского А.Л. не мог добыть даже С.А. Макашин. А Лясковский жил здесь в 1920-х годах, бывал на заседаниях краеведов» (81).

Из открытки А.В. Храбровицкого от 18 июня 1975 года.

«Говорил с Макашиным по телефону. Статьи Лясковского у него есть, перепечатанные на машинке (я смотрел их в 13-м отделе ГБЛ)и он ссылался на них в своих работах. Сообщил, что Лясковский был командирован в Вятку Пушкинским Домом для разысканий в архиве. Впоследствии эмигрировал» (82).

Из письма А.В. Храбровицкого от 16 октября 1975 года.

«Спасибо за Вашу книгу «М.Е. Салтыков-Щедрин в Вятке», которую сразу прочел, но отвечаю с опозданием, так как болен и очень ослабел.

Вы знаете, как высоко ценю я Вашу работу, называя Ваши книги шедеврами русского литературного краеведения. Но в отношении последней книги у меня есть серьезные критические замечания. Она не во всем интересна, многие страницы скучны. Объясняется это тем, что Вы добросовестно описываете служебную деятельность Салтыкова, а многое в ней (в частности, и приложение к книге) не имело и в свое время, а тем более теперь, живого общественного интереса.

Между тем, мне кажется, если бы ВЫ построили книгу как реальный комментарий к «Губернским очеркам» и значительно шире цитировали бы их, книга читалась бы с большим интересом и содействовала бы популяризации «Губернских очерков», которые мало кто читал, а кто и читал в свое время, успел основательно забыть (сужу по себе).

P.S. В книге Бориса Филиппова «Музы на фронте» (М., Советская Россия, 1975) сообщается на с.30 о пьесе Н.С. Новожилова «Классовая борьба в Вятской губернии». В этой же книге, с.94, об артисте Р.Г. Корфе – уроженце Вятке» (83).

Из письма А.В. Храбровицкого от 19 февраля 1981 года.

«Очень благодарен за вырезку из «Кировской правды» (1981, 14 февраля) с публикацией А. Ревы «Интересная фотография»

Комментарий А. Ревы фантастичен. Фотограф с воли не мог сфотографировать Короленко в вятской тюрьме, каким бы «предприимчивым» он не был. Непонятно предположение о «сюрпризе» вятчан писателю. В то время Короленко еще не был известен как писатель. Его первый рассказ («Эпизоды из жизни «искателя»), к тому же под псевдонимом, появился уже после перевода из Вятки в 1879 года, когда он находился в Глазове. Перед высылкой в Вятскую губернию – 12 мая 1879 года – Короленко был сфотографирован в Петербурге тюремным фотографом. Репродукция этого снимка напечатана в имеющемся у Вас издании «История моего современника» (М., 1965, между с.240-241). Сопоставьте с публикацией А. Ревы. Ясно, что снимок в газете относится к более позднему времени. Думаю, к нижегородскому периоду, начиная с 1885 года. Был ли он у Донецкой? Надо обследовать подлинник» (84).

Из письма Е.Д. Петряева к Б.П. Грехову (85) от июля 1976 года.

«Уже давно пытаемся издать историко-литературную карту Вятской земли. Необходимый материал подготовлен В.Г. Шумихиным и другими краеведами.

Очень жаль, что в 1964 году погиб огромный архив Спасских» (86).

Из письма Е.Д. Петряева к Н.Н. Яновскому (87) от 11 августа 1974 года.

«Затеял картотеку-персоналию «Вятское окружение Салтыкова». Уже более 1000 имен. Открываются любопытнейшие связи.

Думаю, что нечто похожее надо делать для Н.М. Ядринцева. Это даст хорошие ориентиры для новых поисков. Очень следует искать в Томске бумаги врача Боголюбской, из-за которой Николай Михайлович погиб… Она была из «нигилисток», а ее отец забайкальский протоиерей – хранил бумаги Чернышевского… Узел важный» (88).

Из письма М.Д. Эльзона (89) от 28 января 1977 года.

«Ваши сомнения о работе «Вятское окружение Салтыкова» мне думается можно разрешить изданием биобиблиографического словаря по образцу пушкинской работы Л.А. Черейского» (90).

Из письма Е.Д. Петряева к Г.А. Медынскому (91) от 12 февраля 1979 года.

«Никто почему-то не вспоминает добром культурную роль русского священника. Совсем нередко среди попов встречались истинные гуманисты, просветители и … атеисты.

А сколько из их семей вышло подобных Вам талантливых людей! Как Вы смотрите на эту проблему с высоты долговременных наблюдений?» (92).

Из письма Е.Н. Носковой (93) от августа 1982 года.

«Я передала в музей Васнецовых в селе Рябово автограф Николая Михайловича Васнецова от 15 июня 1876 года и книгу старообрядцев, которую нашли учащиеся. Найдены следы потомков Федора Зуева, у которых хранилась копия письма К.Ф. Рылеева.

Шурма была большим богатым селом. Заводы принадлежали Мосоловым. В 1872 году директором двухклассного училища в Шурме был назначен Николай Михайлович Васнецов, старший брат художников. В Шурме выписывались журналы «Вестник Европы» и «Семейные вечера». Обилие лесов создавало простор для охоты. Рябчики поступали к столу учителя в изобилии. Вокруг школы были устроены парк со всеми видами растений Уржумского уезда и огромный сад-огород с парниками и теплицами. В 1900 году школа была представлена на Всемирной выставке в Париже» (94).

Из письма Е.Д. Петряева к Б.Д. Петрову (95) от 17 августа 1983 года.

«Изумил меня ответ Вашей сотрудницы. С детской простотой она сообщает: «Мы нашли справку о профессоре С.В. Левашове … в словаре Брокгауза-Ефрона». Меня интересовал финал деятельности Левашова (зятя В.М. Флоринского), дата его смерти.

Как видно, эта «библиографиня» не знает ни книги Кауфмана, ни словаря казанцев Н.П. Загоскина. В нашей провинции сведений больше, чем у столичных специалистов-библиографов. Куда идем? Даже отчество мне дали другое» (96).

Из открытки С.П. Луппова (97) от 16 апреля 1983 года.

«От Веры Павловны мы узнали, что Вы согласились писать книгу о П.Н. Луппове. Мы очень рады этому и не сомневаемся, что Вы доведете дело до успешного конца.

Держите связь с Т.Н. Никоновой. Она была здесь и увезла кое-какие материалы о П.Н. Луппове» (98).

Из письма А.В. Ратнера (99) от 1 мая 1983 года.

«Вчера у меня был Валентин Дмитриевич Сергеев (100). Пришел несколько неожиданно, без звонка, так как потерял номер моего телефона. Но это не помешало нам общаться в течение нескольких часов. Более того, вчера вечером я дежурил по народной дружине и Валентин Дмитриевич присоединился к нашему патрулю. Рассказывал он много интересного из жизни Камчатки и своего житья-бытья. Сознаюсь, что он мне очень понравился. Производит впечатление человека вдумчивого, наблюдательного, влюбленного в свое дело и, главное, порядочного» (101).

Из письма А.В. Ратнера от 26 января 1985 года.

«После многих лет замалчивания вдруг произошло заседание в Музее Маяковского (!), посвященное 90-летию Ю.Г. Оксмана. Его организовала и вела М.О. Чудакова. Так и хочется сказать: смелая баба. Вечер прошел не в академическом духе. Читались лагерные письма Юлиана Григорьевича, воспоминания о нем. Открыто говорили и о годах его заключения, об изгнании из ИМЛИ. Аудитория была сильно наэлектризована происходящим» (102).

Из письма А.В. Ратнера от 30 июля 1986 года.

«После закрытия общества политкаторжан часть музейных архивных материалов была передана в Литературный музей В.Д. Бонч-Бруевичу. Здесь иконографические материалы находятся в приличном состоянии, и имеется даже специальная картотека» (103).

Из письма Е.Д. Петряева к В.Ф. Чернильцеву (104) от 6 ноября 1984 года.

«Литературная сторона – дело важное. Но тут вопрос не в «грамотешке». Ее у тебя вполне достаточно. А в преодолении шаблонов и «канцелярита», которыми мы все страдаем по милости наших газет.

Ты хорошо знаешь, что найти яркую формулировку и даже заголовок – немалая удача.

Надо придирчиво пересмотреть текст, сократить длинноты, улучшить стилистику.

Думаю, что такую доработку ты сделаешь вполне успешно.

Но вот: избегай хвалить сегодняшний день.

Когда книга выйдет – оценки будут иные…» (105).

Из письма Е.Д. Петряева к И.З. Тираспольской (106) от 16 февраля 1986 года.

«Должен сказать, что дымковских уродцев не жалую. Выигрышны только краски. Кнут Гамсун писал, что балалайка – музыка каменного века. Зная дымковских «мастериц», их кругозор и скоростную производительность, трудно причислить их поделки к достижениям культуры.

По-моему, примитив каменного века восхваляют напрасно, а может быть по соображениям корыстным. Странно, что до сих пор не возродили зипуны, азямы и лапти… Вот косоворотки надо бы.

Улан-удэнские шустрики уже назвонили, что нашли могилу Шандора Петефи (в Баргузине), хотя ничего достоверного не имеют. Кому на пользу такая халтура?

Ваша подшефная музейщица из Селенгинска, как видно, находится в прострации. Решила, видите, заняться историей Селенгинского полка. Но он, как известно, к Селенгинску отношения не имеет» (107).

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1а, д.26, л.54).

Творческое наследие Е.Д. Петряева огромно. Помимо того, что он передал огромную часть своей переписки в ГАКО, его архивные фонды есть в РНБ, РГБ и Пушкинском Доме. Часть архива Наталья Евгеньевна отправила в Читу.

Занимаясь историей Вятского края, Евгений Дмитриевич продолжал заниматься историей Сибири и своего родного Урала. Активно участвовал в подготовке томов Литературного Наследия Сибири, готовил к изданию «Записки охотника» Черкасова и ряд других изданий. Подготовил и передал в архивы огромные собрания документов некоторых своих учителей.

Занимаясь этой титанической деятельностью, он посвящал ей все свое отпускное время. Изучение творческого наследия откроет нам еще немало интересного.

Евгению Дмитриевичу удалось создать школу краеведения.

Петряевские Чтения проводятся уже и в Чите.

Работы Евгения Дмитриевича активно цитируются в научных изданиях, в том числе и зарубежных.

Однако, нам, продолжателям дела Петряева и его ближайшего друга Виктора Георгиевича Шумихина, надо строже относиться к публикуемым работам.

В последнее время настораживает снижение качества публикаций, что в условиях развития интернета совершенно недопустимо. Большинство изданий, претендующих на научность, не снабжаются справочно-поисковым аппаратом. Такие книги Виктор Георгиевич называл глухими. Качество редактирования многих изданий крайне низкое. Это обесценивает их уже в момент выхода в свет. При подготовке изданий не учитываются многие уже существующие работы. Библиографическая проработка большинства изданий находится на крайне низком уровне. Это наглядно показывают материалы многих конференций, которые называют научно-практическими. Студентов вузов не обучают элементарным основам поиска необходимой информации и методике работы в библиотеках, что, кстати, сказывается и на качестве диссертационных работ, о чем в последнее время пишут и говорят немало.

Но самое главное, что учащиеся не приучаются к самообразованию, которое должно сопровождать человека всю его жизнь.

А Евгений Дмитриевич продолжал учиться до конца своей яркой жизни.

 

Примечания.