Жизнь как есть

 

 

 

              Сразу же после оккупации отец Евдокии ушёл в партизаны. Ушёл один, без семьи. – С семьёй в зимнем лесу было не выжить. Да и без семьи тоже. Поэтому связь с селом у партизан сохранялась. Притом, что в селе было голодно, часть продуктов партизанские семьи отправляли в лес. Так в летнее время партизаны регулярно получали партии речных ракушек, отвловленных в реке сельской детворой.

            Партизанский отряд всю зиму 1941-42 годов был предоставлен самому себе, действовал самостоятельно. Рация, связывающая партизан с центром, появилась только после зимы. Действовал отряд активно. В основном эта деятельность сводилась к подрывной работе. Где брали мины, Евдокия Фёдоровна точно не знает. Что-то, наверное, воровалось с немецких складов, да и в земле мин тоже было много. Но она отчётливо помнит, что взрывов было много. Партизаны уничтожали железные дороги, мосты. Евдокия Фёдоровна рассказывает об этом с гордостью, ведь её отец внёс весомый вклад в общую победу. Но только подрывной деятельностью партизаны не ограничивались. Прямых военных столкновений тоже было много.

            Полицаи и немцы в лес не совались. Боялись. Ограничивались артиллерийскими обстрелами леса. Ближе к концу 1942 года немцы попытались провести анти-партизанскую операцию с привлечением дополнительных войск. Но эта операция успехом не увенчалась. Подавить партизанское движение на территории Калужской области оккупантам не удалось.

 

            Однажды Евдокия с братом Сашей пробрались в расположение партизанского отряда. Саше кто-то в деревне объяснил, как идти, и дал поручение; возможно, надо было отнести еду, возможно, патроны, которые воровали у немцев. Дополнительный риск этому «походу» прибавляло то обстоятельство, что часть пути надо было проделать через минные поля. – Повезло. Дошли.

 Дети мечтали встретиться в отряде с отцом, но его в это время там не было – ушёл на задание… Когда настало время возвращаться домой, партизаны подарили Саше винтовку. По дороге дети попали под очередной немецкий артобстрел, но всё обошлось. Винтовку закопали на краю леса – нести её в деревню было нельзя. Запомнили место. Потом пытались найти, но безуспешно. Место осталось, а винтовка пропала.

 

            Воровство патронов у немцев – было, по преимуществу, делом детей. И в этом деле существовало чёткое распределение обязанностей. – На самых маленьких немцы внимания не обращали. Именно они и таскали патроны, когда подворачивался удобный случай. Далее добыча передавалась тем, кто постарше, а они, в свою очередь, отдавали её взрослым. В итоге патроны попадали к партизанам.

            В воровстве патронов участвовала и Евдокия. – «Мама пришила мне к платью специальный карман и в него как раз целая коробочка – 10 патронов – помещалась».  Воровать патроны Евдокия часто ходила в поле. Там стояла немецкая зенитная батарея. «Я знала, когда у них был обед. Они на обед уходят, а оружие оставляют…»

 

            Когда немцы стали проводить «эвакуацию», весть об этом дошла и до партизанского отряда. Из леса была видна дорога, по которой немцы гнали к железнодорожной станции население деревни. Идущих было хорошо видно, но что-либо сделать партизаны не могли.

 

                                                            ***

 

С обстоятельствами партизанской жизни связано ещё одно очень яркое воспоминание детства. Немцы и полицаи знали, кто ушёл в лес, и за их семьями следили. Однажды выследили отца Евдокии Фёдоровны. Судя по всему, о том, что он ночью пришёл к себе домой, сообщил немцам кто-то из односельчан. Но когда немцы и полицаи ворвались в дом – «они друг без друга вообще никуда не ходили» - отец успел незаметно выпрыгнуть в окно, а дальше бежать ему было некуда, единственный путь вёл к дому соседки. Имя и фамилию соседки Евдокия Фёдоровна запомнила на всю жизнь. Звали её Устинья Иванушкина. – «Я с её внучкой Машей дружила».

Устинья была на плохом счету у местной детворы, да, наверное, и не только у неё. («Мы думали, что она ведьма».) Но именно она  и спасла Фёдора Егоровича. Когда он забежал к ней в избу, Устинья топила печь. Увидев соседа, велела ему лечь на пол, после чего присыпала его соломой, используемой для растопки. Когда же в дом ворвались преследователи, Устинья стала изображать немощь, хвататься за живот, и, в довершение ко всему, с причитаниями «ой, живот у меня болит» упала на солому, под которой прятался Фёдор Егорович. Глядя на эту картину, немцы решили, что бабка – сумасшедшая, а полицаи во время вспомнили о том, что перед ними ведьма… И ушли.

До конца войны бабушка Устинья не дожила: – сказались преклонный возраст, голод и другие тяготы военной жизни.

 

 

                                                            ***

 

Отбить село у немцев наши войска пытались, кажется, неоднократно. И каждая такая попытка начиналась с массированного артобстрела. Один из таких артобстрелов застал маленькую Евдокию, её брата Сашу и Машу, внучку Устиньи, в поле. Там дети оказались по инициативе Маши. Сидя в погребе, когда обстрел только начинался, Маша сказала: «Это же наши стреляют, чего нам бояться?»

 Сестру спас старший брат: оглушённую и пораненную осколками, отбросил её от места взрыва. «Саша меня – в кусты, а там – немцы». Спеси у немцев к тому времени поубавилось, сидели в кустах тихо. И ни один снаряд, выпущенный с нашей стороны, в эти кусты не попал. А вот Маша пострадала намного сильнее. Немцы на руках принесли её в деревню, немецкий врач сделал перевязку. На ломанном русском он пытался объяснить родственникам Маши, что если она выживет, то на всю жизнь останется инвалидом. Но Маша не выжила. После таких ранений не выживают.

Во время артобстрела многие жители села спряталось в одном сарае, там их и накрыло. «Много народа тогда погибло». 

                                                               

            Вскоре после этого обстрела немцы начали отступать. А перед отступлением провели «эвакуацию» - погрузили жителей села в вагоны и отправили в концлагеря. А накануне этой эвакуации село покинули в неизвестном направлении полицаи и их семьи.

Деревню немцы сожгли. Евдокия Фёдоровна помнит, что из окошек вагонов, в которых их должны были везти, был виден дым, стоящий над селом. «Мы поняли, что возвращаться нам некуда».

 

                                                            ***

 

            О пребывании в концентрационном лагере воспоминаний у Евдокии Фёдоровны крайне мало и все они очень смутные. – Всё это время девочка почти не вставала, находилась в полубессознательном состоянии. Оглохла на одно ухо. – «Отошло потом». – Помнит лишь, что лежала в большом бараке, в котором находились женщины с детьми. Ещё помнит, что «мать что-то заталкивает мне в рот, съедобное…». Это был какой-то сухарь. Разгрызть его самостоятельно девочка не могла, и мать, прежде, чем дать этот сухарь ребёнку, сама его разжёвывала.

            Ещё остались воспоминания о немце-надзирателе. – А может быть он был местным, эстонцем? – Когда стало ясно, что скоро придут наши, этот надзиратель неоднократно говорил Пелагее Никитичне, матери Евдокии: «Не переживёт девочка обратного пути. Оставьте её здесь. Я буду за ней следить.» Почему-то этот человек был уверен, что после прихода наших он останется в живых… Мать Евдокию не отдала.

            В концентрационном лагере семья Евдокии пробыла два года – с осени 1942 года по осень 1944-го.

 

                                                            ***

 

            После освобождения людей отправляли из концлагеря домой по той же железной дороге, по которой везли в лагерь. Поездов было мало, уезжали из лагеря группами. С одной из первых групп уехала и большая часть семьи Секировых, но Саша и Евдокия остались. Ждать, когда найдётся ещё один поезд для отправки домой, дети не захотели и отправились к дому самостоятельно. Шли лесами, дорогами, иногда их подвозили на телегах. Часть пути Саша пронёс Евдокию на себе. – «Я очень лёгкая была. Даже после войны, в 46-м году, меньше десяти килограмм весила». - На встречу беженцам, возвращавшимся в родные края, шли потоки войск: Красная Армия наступала.

            По дороге питались, чем придётся. Очень выручали лесные ягоды. Желание побыстрее увидеть родной дом было настолько сильным, что даже чувство голода отступало на второй план. Главная мысль – не потеряться, не сбиться в пути. – Не сбились; Саша ориентировался в лесу хорошо. – «У нас это умение, наверное, родовое. Ещё мой дедушка лесными тропами в Польшу ходил, печи класть. За три дня оборачивался». – Можно только догадываться, что сказала мама, когда увидела своих путешественников…

 

                                                            ***

 

Семья вернулась из лагеря в полном составе. Удивительно, но выжили все. «Как удалось выжить? – Бог нас хранил». В этих словах нет никакой нарочитости и рисовки. Просто непоколебимая уверенность. «Семья у нас – верующая была, хоть это и запрещено было»,  – говоря о религиозных запретах, Евдокия Фёдоровна вспоминает рассказы родителей об их жизни в городе. – «Никаких икон в доме иметь было нельзя. За этим следили», - после переезда в село стало легче. Здесь религиозная жизнь не прерывалась, несмотря ни на какие события.

Продолжалась она и в военное время. После того, как немецкие бомбы разрушили церковь, священник из села исчез, и все вопросы веры оказались в ведении старшего поколения – «бабушек». Среди всех церковных праздников Евдокии Фёдоровне наиболее запомнилась Пасха. Во время Пасхи женщины шли на кладбище. На могилах расстилались льняные полотенца, ставилось скудное угощение. Евдокию старушки просили «послушать землю». – «Прикладываю ухо к земле и слышу колокольные звоны и хор поющий. Меня спрашивают: а что хор поёт? – Слышу, что молитва знакомая, а что за молитва понять не могу. Лишь отдельные слова различаю…».

 

Остались в памяти маленькой Евдокии и празднования дня Ивана Купала. – Бабушка, папина мама, будила Евдокию в два-три часа ночи. Одевались и к рассвету шли на луг. Шли только женщины. Пожилые. Когда рассветало, с Евдокии снимали платье и катали её по росе. Потом девочка одевалась, ей давали в руки марлю и просили собрать росу. «Этой росой бабушки на селе людей лечили».

 

                                                            ***

 

            Из лагеря вернулись на пепелище. «Нам повезло, нашли землянку. Но всё равно было очень тяжело жить. Вы же представляете себе, что такое жить в землянке?» – «Нет», - честно говорю я. Евдокия Фёдоровна тактично переводит разговор на другую тему: «У многих поначалу и землянок не было. Жили в шалашах. Хорошо ещё, что это не зима была».

            Когда стало холодать, переселились в кирпичный дом крёстной Евдокии. Дом стоял без крыши. Отец Евдокии Фёдоровны с мужиками покрыл здание соломенной крышей, под ней и пережили зиму. Ютилось в доме много семей, была большая скученность. Поэтому когда заболевал кто-то один, то сразу же, вслед за ним, заболевали и многие другие. Болезни ходили по кругу. Однажды в деревню вернулся тиф. Но эпидемию, к счастью, удалось предотвратить: заболевание распознали быстро, больных изолировали.

            А весной 1945-го неожиданно вернулась семья крёстной. И жильцам дома пришлось возвращаться в землянки.

            Никуда не исчез и голод. Наоборот, в конце войны он стал более сильным. «В начале войны у народа хоть какие-то запасы были, а в конце войны не было ничего. Ели что придётся». Так, в частности, делали подобие чего-то съестного из листьев липы. – «Саша мне говорит: «залезай на дерево, глазастая». – Я была очень внимательная и всю липу до листочка обирала». - В лес идти ни у кого уже сил не было, а эта липа  по счастливой случайности росла недалеко от дома, поэтому так и ценился каждый листочек этого небольшого дерева, ставшего кормильцем целой семьи. Летом липа стояла с голыми ветками, и, можно предположить, таких деревьев в селе было много.

 

                                                            ***

 

            В конце войны начали арестовывать семьи полицаев – родителей, жён, детей. Всех сослали в Пермь. Со временем из Перми стали приходить письма: писали дети своим друзьям и подругам. В процессе переписки выяснилось, что в Перми живётся, по крайней мере, не хуже, чем под Калугой. И когда появилась возможность вернуться, сосланные возвращаться не торопились. В итоге вернулись единицы. Зла на них односельчане не держали.

 

            К осени 1945 года в селе восстановили школу. Но для учёбы порой не хватало самого необходимого. Учебник был один на весь класс, чернилами писали только в школе. Домашние задания делались на бересте – «делать её легко – надо снять кору с берёзы да зачистить», на обрывках старых газет. Писали разведённой в воде сажей. Неожиданно пришла помощь. Из Перми. «Дети полицаев», учившиеся в местных, пермских школах прислали бывшим односельчанам тетради и чернила.  

 

            Главной послевоенной едой для многих семей  в Ловати стал кулеш – вика (горох), размоченная в воде. Евдокия по-прежнему была слаба, передвигалась с трудом. Саша и его друзья, если им надо было куда-то идти, часто несли её на руках. «Они ко мне привыкли, везде меня с собой брали». – Часто ребята ходили в соседнее село, когда туда привозили кино. До этого села было два километра, девочку несли на руках – туда и обратно – по очереди.

 

 

            Одежды и обуви тоже не хватало. Евдокия Фёдоровна помнит, как босяком поздней осенью ходила по пашне. Собирали картошку. – Час-два работы, и на печку.

Из-за отсутствия одежды Евдокия не могла пойти в школу. Проблему решила Елизавета Петровна, директор школы. – «Завернула меня в попону и посадила за парту». – Позже на селе появились платья, присланные в конце войны американцами. – «Елизавета Петровна одела на меня это платье. Платье мне было велико. Тогда она просто взяла ножницы и всё лишнее отрезала.»

Весной 1946-го смогли заготовить берёзовое лыко, и благодаря этому решить проблему обуви. – Самой распространённой обувью в Ловати стали лапти.

 

                                                            ***

 

            После освобождения Калужской области, в конце 1944 года Фёдор Егорович, отец Евдокии Фёдоровны, был призван в действующую армию. Активно воевал. Под Гомелем был серьёзно ранен и вернулся домой без руки. После войны был назначен председателем колхоза.

«Помню, как отец дома чистит картошку, зажав её между колен. Я подошла, взяла у него картошку и почистила. Мать, увидев это, засмеялась: раньше ты её с рук кормил, а теперь она тебя кормит».

Отец держал детей  в строгости, «излишеств» не позволял. – «Если дети председателя с колхозных полей тащить будут, то что же тогда с других спрашивать?»

 

Евдокия Фёдоровна вспоминает историю из послевоенной жизни: «В 1946 году в колхоз пришла разнарядка – что сеять.  Велено было посеять пшеницу. Отец все колхозные поля засеял ячменём.  Так интуиция ему подсказала. Ячмень взошёл, а у соседних колхозов пшеница – нет. Руководители этих колхозов написали донос в горком».

Евдокия Фёдоровна помнит, как пришли арестовывать отца… После ареста – ждали, была уверенность, что отец вернётся. Отец вернулся на третий месяц. Вернувшись, рассказал, что его случай стал известен Сталину. Сталин дал приказ освободить…  Об этом семейном предании Евдокия Фёдоровна говорит не очень охотно.

 

                                                            ***

 

            После возвращения из армии Егор Фёдорович в надежде на хороший урожай взял ссуду. Но засуха урожай уничтожила. По ссуде расплатиться не удалось. Люди из города, приехавшие вчетвером взыскивать деньги, обнаружив, что денег нет, в отместку вырубили все плодовые деревья и кустарники на участке.

            В памяти ребёнка остались эти четверо людей, которые, прежде, чем идти рубить кустарники, уселись за стол в доме Секировых, и начали плотно обедать тем, что привезли с собою из города. На голодные глаза детей, смотрящие на них в упор, они не обращали никакого внимания. «Мне немец и тот хлеб дал, а эти, свои, не дали ничего…» Пообедав, приезжие отправились в сад.

 

                                                            ***

 

            Из села Евдокия вскоре уехала. Переехала в Малаховку, к родственникам. Далее были – учёба в школе, техникум от завода Ухтомского, семья и ребёнок, тридцать три года работы в механическом цехе Томилинского завода полупроводниковых приборов (ТЗПП). После сокращения, в 1990-х, работала в туберкулёзном санатории в Малаховке. Имеет звания «Ветеран войны – малолетний узник фашизма», «Ветеран труда», «Почётный донор». Обо всех этапах своей послевоенной жизни вспоминает очень тепло. О званиях и наградах, наоборот, упоминать не любит.

 

Фёдор Егорович и Пелагея Никитична, родители  Евдокии Фёдоровны, проработали в колхозе до конца своей жизни. В середине 1970-х – в силу возраста – отец ушёл с должности председателя, но всё равно продолжал трудиться на земле.

Василий Фёдорович прошёл всю войну, дошёл до Берлина. Летом 1945 года был переброшен на Дальний Восток, но с японцами не воевал. В 1948 году был демобилизован. Из села уехал. Большую часть жизни проработал на ковровом комбинате в Люберцах.

Александр Фёдорович так же уехал из Ловати. Закончил МВТУ им. Баумана. Работал на одном из военных заводов в Люберцах. Умер в 1997 году.