Моя история русской литературы №17. Фальшивый декадент. –
Маруся Климова –
(12/11/2002)
На самом деле, в русской литературе есть очень много писателей и поэтов, которые вызывают у меня раздражение, кажутся скучными или же неинтересными, но, пожалуй, только Брюсов с какого-то момента моей жизни (...) начал вызывать у меня самую настоящую злобу, если не сказать, ненависть...
Моя история русской литературы №16. Спящий красавец. –
Маруся Климова –
(05/11/2002)
Вообще, я думаю, что уловить самое существенное в своем времени довольно сложно прежде всего потому, что стиль той или иной эпохи - это всегда что-то вроде коллективного сна, а человек обычно не понимает, что он спит, до тех пор пока не проснется.
Моя история русской литературы №15. Предназначение писателя –
Маруся Климова –
(24/10/2002)
я думаю, что Островский, возможно, сам того не желая, в лице Глумова как раз и представил образ идеального писателя. Потому что настоящий писатель и должен, в сущности, точно так же долго и упорно втираться, делать карьеру, всем льстить, а потом вдруг раз - и окружающие неожиданно читают его книгу, в которой он всех обсирает! Кайф! Окидывая мысленным взором мировую литературу последнего столетия невольно ловишь себя на мысли, что именно в этом и заключается главный смысл литературы.
Моя история русской литературы. 14. Борьба видов –
Маруся Климова –
(15/10/2002)
...в отличие от книг Джойса, Пруста или там Гомера никто никогда не стесняется признаться в том, что так и не смог дочитать роман <Мать> до конца. Удивительный феномен! В этом отношении Горький является прямым предшественником писателей-постмодернистов, и в частности, представителей <нового романа>, считавших занимательность чуть ли не знаком дурного тона.
Моя история русской литературы №13. Антиэстетика. –
Маруся Климова –
(09/10/2002)
...я вообще никогда не понимала, почему практически все существующие на сегодняшний день антиутопии в той или иной степени носят морально-этический, а не эстетический характер. Настоящая антитутопия, по-моему, еще не написана, так как к морали она никакого отношения не имеет и должна называться "Власть уродов" или же как-то в этом роде. Впрочем, кажется, именно такую антиутопию уже и пишет теперь сама жизнь...
Моя история русской литературы №12. Уроки классики. –
Маруся Климова –
(02/10/2002)
Было, кажется, такое произведение в разгар так называемого "застоя" под названием "И это все о нем" - очень, по-моему удачное название, точное. Потому что, как позднее выяснилось, советская литература и была "вся о нем", о будущем вкладчике "МММ".
Моя история русской литературы №11. История болезни. –
Маруся Климова –
(22/09/2002)
...историк литературы должен уметь безо всякого сожаления подавлять в себе малейшие проявления жалости - в соответствии с наставлением Ницше - он должен быть способен подтолкнуть падающего, подкрасться, например, сзади к склонившемуся над лестничным пролетом Гаршину и помочь ему совершить свой последний полет. Пусть летит себе голубчик! Все-таки, это его единственный шанс взволновать воображение безмозглых школьниц...
Моя история русской литературы №10. Синие брызги алкоголя. –
Маруся Климова –
(15/09/2002)
Мне кажется, что человек, наделенный элементарным эстетическим чувством, никогда не признается сейчас вслух в своем пристрастии к алкоголю, и тем более, не сделает это частью своего писательского имиджа, даже если на самом деле он и употребляет спиртное. Сегодня в России пить не то, чтобы аморально или же асоциально, все гораздо серьезнее - пить эстетически не актуально, можно даже сказать, не модно.
Моя история русской литературы №9. Коллеги. –
Маруся Климова –
(05/09/2002)
...Короче говоря, и Селин, и Леонтьев были совершенно посторонними людьми в литературе - лично у меня в этом нет никаких сомнений. И тем не менее, оба сорвали неплохой куш! И все благодаря своей хорошо припрятанной в рукаве козырной карте! Своему богатому жизненному и профессиональному опыту, который они ловко перенесли в совершенно иную сферу!
Моя история русской литературы №8. Нетленная красота. –
Маруся Климова –
(27/08/2002)
Леонтьев является автором самых парадоксальных суждений о русской литературе девятнадцатого века. Он ставил графа Вронского выше Толстого, а Чичикова - выше Гоголя, именно Леонтьеву принадлежит, пожалуй, самое меткое определение эстетизма, в соответствии с которым "подлинный эстетик при демократии должен быть немного за деспотизм, а в период деспотизма - за демократию..."
