Онтологические прогулки

 

 

 

 

 

Есть вещи, которые примелькались настолько, что мы не замечаем того, насколько они, по сути своей, удивительны. К таковым относится, например, та чрезвычайная сложность и запутанность мироздания, которую констатирует сегодня наука. В этом нагромождении сложностей видится что-то противоразумное.

Существует раздел естествознания, декларирующий себя в качестве «науки о сложном». Это – синергетика и теория фракталов, которая описывает закономерности самоорганизующегося хаоса не в целых, а в дробных размерностях пространства. Опуская детальное рассмотрение синергетики и теории фракталов, хочется поставить один вопрос, который, с одной стороны, может показаться наивным, но, с другой стороны, он очевиден настолько, что не поставить его просто нельзя. Вопрос заключается в следующем.

Математический язык теории фракталов является сложным, причем сложным настолько, что его обычно опускают в популярных работах на эту тему. Это (весьма сложное) описание мира может годиться для составления компьютерной программы, но не для «слепой» природы. Действительно, компьютер на основе сложной программы может построить нечто, напоминающее органические формы. Но проблема заключается в том, что в природе некому составлять программы, аналогичные компьютерным. Или в качестве приложения к теории фракталов следует допустить наличие в природе программиста.

Итак, выдвигается следующее утверждение. Нельзя не видеть того, что все модели сущего, которые строит наука, слишком сложны для того, чтобы быть реализованными «естественным» путем. Они годятся, скорее, для составления компьютерной программы, нежели для слепого формотворчества природы. В более категоричной форме это можно сформулировать так: ничто в мире не могло возникнуть по той логике, по которой строит свои объяснения наука. Наш способ описания всегда и фатальным образом отличается от способа возникновения.
Многих ученых также ставит в тупик факт невероятной сложности мироздания, причем на всех его «этажах» - от биологии до космологии. Приведем примеры «сверху вниз»:

Допустим, я верю в Творца Вселенной. Но при этом считаю совершенно невозможным поверить в Бога, создающего мир на основе уравнений высшей математики (Э. Гуссерль: Бог не считает; считает лишь человек). Например, если многие космологи считают абсурдным допущение, что столь тонкая подгонка физических констант явилась результатом слепого случая, то утверждение о том, что Бог занимался подгонкой констант на основе уравнений высшей математики, представляется почти таким же абсурдным. Если Бог и создавал этот мир, то у него, очевидно, был другой, - короткий путь. Если некоторые биологи считают абсурдным допущение, что столь сложный информационный код, как молекула ДНК, возник в результате слепого случая, то предположение о том, что Бог монтировал молекулу ДНК, подбирая в нужном порядке нуклеиновые кислоты - является немногим менее абсурдным. Если Бог и создавал живое вещество, то и в этом случае у него, очевидно, был другой, короткий путь. И, наконец, если сам Дарвин считал абсурдным допущение, что столь сложный аппарат, как глаз, возник в результате естественной эволюции, то почти столь же абсурдным выглядит допущение, что Бог, наподобие инженера, занимался конструированием того или иного органа. В любом случае, если Творец и создавал этот мир, у него, очевидно, был другой путь – короткий путь. А может быть, от этой фразы следует оставить только вторую часть: существует короткий путь.

А. Эйнштейн как-то заметил, что не может поверить в то, что Бог играет в кости. Но здесь как раз можно возразить, что играющие боги (и, в частности, именно в кости – как, например, в кельтской мифологии), относятся к числу основополагающих архетипов, чего никак нельзя сказать о боге, создающем мир на основе уравнений высшей математики или о боге-программисте. (Заметим, что современная высшая математика, в отличие от математики древних греков, порывает с прямой эйдетической интуицией "само-себя-показывающего" (по выражению Э. Гуссерля). Поэтому наша интуиция сакрального может допустить "Бога - геометра", каковым является Бог Платона, но вопиет против идеи Бога, создающего мир, например, на основе уравнений современной теории фракталов).

Ни природа, ни Бог не прибегают для создания мира к уравнениям высшей математики. Если у истоков мироздания и стояла деятельность Творца, то он создавал мир просто. Мистическая традиция в богословии (Плотин, Дионисий Ареопагит) говорит о Боге как об Абсолютной простоте – «простоте, высшей всякой единицы».
Итак, нужно констатировать очевидную загадку космогонического процесса: с одной стороны, космогонический процесс совершался просто, что бы ни стояло у его истоков, деятельность Создателя или слепая деятельность природы. С другой стороны, с точки зрения любого нашего описания, объяснения или хотя бы простого восприятия реальность выглядит нагромождением сложностей. Таким образом, перед нами ситуация, знакомая еще со времен Зенона Элейского: мы это видим, но этого не может быть! Остается сделать вывод: наблюдаемая сложность мироздания есть просто результат некоей аберрации или смещения восприятия.

В философии рассмотрение сходной проблемы, то есть проблемы простого и сложного, связано, прежде всего, с именем А. Бергсона. Опуская изложение концепции А. Бергсона, упомянем только об одном из его удивительно глубоких прозрений. А. Бергсон рассматривает примеры чрезвычайной сложности инстинктивного поведения насекомых: "щетинистая аммофила делает девять последовательных уколов в девять нервных центров гусеницы, потом хватает ее голову и жует ее ровно столько, чтобы парализовать гусеницу, но не убить".(2). С нашей точки зрения, оса подвергает гусеницу весьма сложной хирургической операции, и нас не может не поражать, каким образом биологическая эволюция могла создать столь сложную цепь безусловных рефлексов, которые так точно подогнаны друг к другу. Но на самом деле эта сложность существует лишь в нашем восприятии, в результате своеобразной аберрации последнего: "... вся трудность связана с тем, что мы хотим выразить науку перепончатокрылых в терминах интеллекта. Тогда мы вынуждены уподобить сфекса энтомологу, который знает гусеницу таким же образом, как и все остальные вещи - то есть извне, не имея к этому специального жизненного интереса."(2). Гусеница, как организм, существует только для взора ученого - энтомолога. В случае же инстинктивной деятельности оса и гусеница существуют "не как два организма, но как две деятельности"(2), и в таком качестве видимые нами оболочки для них прозрачны. Говоря несколько упрощенно, в мире есть прямые пути, которые находит инстинкт, но которые закрыты для интеллекта, так как интеллект, по определению, есть построение некоего обходного пути.

Если речь зашла об аберрации восприятия, то мы тем самым выходим на магистраль современного философского дискурса, каковым является феноменология с ее призывом «Назад к восприятию». По словам М. Мерло-Понти, «нельзя говорить, что восприятие – это начинающая наука. Напротив, классическая наука есть не что иное, как восприятие, которое забыло о своих началах и мнит себя завершенным»(3). М. Мерло-Понти рассматривает ставший по-своему классическим пример, который кочует от текстов А. Бергсона к текстам Мерло-Понти - пример с совершением жеста. Для нететического сознания (которому соответствует субъект пассивного синтеза) совершение жеста кажется чем-то простым, тогда как тетическое сознание (которому соответствует кантовский трансцендентальный субъект) впоследствии выстраивает представление о достаточно сложной координации движения, каковое представление и становится потом отправной точкой для соответствующих наук (например, для физиологии нервной деятельности, с точки зрения которой каждое наше «элементарное» движение обеспечивается весьма сложной, хотя и находящейся за порогом сознания, работой нервной системы). Согласно принципам феноменологии, за основу следует брать именно первое, то есть те первичные данности сознания, для которых жест является чем-то изначально простым, тогда как сложная, «объективная» картина тетического восприятия рассматривается как нечто вторичное. Согласно М. Мерло-Понти, сложность привносится тетическим сознанием в результате смещения восприятия от того центра, из которого выстраивается жест. Тетическое восприятие переносит жест из «пространства первичных координат», привязанного к переживанию собственного тела, в другое, внешнее ему пространство представления; это смещение и обуславливает уже вторичную сложность восприятия жеста. Наука выстраивает систему искусственных ориентиров, каковой является система координат, и в этом пространстве построение извилистой траектории любого нашего жеста будет выглядеть чем-то чрезвычайно сложным и запутанным. Таким образом, можно сделать вывод, что сложность воспринимаемого мира обусловлена неким смещением восприятия, смещением от того центра, из которого на самом деле развертываются события.

Совершая экстраполяцию, перейдем от языка феноменологии к языку мифологии, с элементами собственного мифотворчества (в духе семантики возможных онтологий). Допустим, что это смещение – онтологично. Иными словами, речь идет не просто о смещении нашего восприятия, а о смещении самой онтологии. Существует подлинная онтология – прямой поток реальности, который находится вне фокуса нашего восприятия и проходит сквозь нас невидимо, в то время как в поле нашего восприятия попадает всегда-уже-смещенная онтология. Суть космогонического процесса заключалась в смещении онтологии относительно некоего изначального центра, который для нас в результате становится ненаблюдаемым. Воспринимаемый нами - чрезвычайно запутанный мир - возник в результате своеобразного смещения бытия. Так, например, лабиринт - геометрический первосимвол нашей онтологии, может рассматриваться как смещенная и деформированная мандала - геометрический первосимвол сакральной онтологии. Тот центр бытия, вокруг которого строится мандала, становится невидимым в лабиринте.

Обратимся теперь к традиционным доктринам. Знаменитый традиционалист - эзотерик Р. Генон описывает устройство мироздания следующим образом. Во всех эзотерических учениях говорится о том, что существует центр, проходящий через все миры, или мировая ось, которая называется сутратмой. В Бхагаватгите, например, цепь проявленных миров символически представляется в виде жемчужин, нанизанных на нить; нить символизирует проходящую через все миры ось - сутратму. Нужно подчеркнуть: если миры - "жемчужины" относятся к сфере проявленного бытия, то проходящая через них, наподобие нити, ось - сутратма - принадлежит с сфере непроявленного бытия: это - не видимый образ, а, скорее, дыхание, проходящее через все миры, "наполняющее их и дающее им жизнь".(4) Все это означает, что в поле нашего восприятия реальность может попасть только тогда, когда она уже "сошла со своей оси". Более того, можно сделать вывод, что степень сложности, разнообразия - то есть проявленности - прямопропорциональна удалению от центра. Мир с максимальной проявленностью возникает на периферии.

Если сегодня мифотворчеством занимаются сами ученые, то почему бы не скорректировать это мифотворчество, учитывая, что мифы в большей степени, чем любой другой дискурс, ограничены рамками архетипов и, таким образом, мифотворчество допускает индивидуальный произвол в меньшей степени, чем что бы то ни было.
Итак, некоторые ученые готовы сегодня признать, что у истоков Вселенной стоит деятельность Творца. Сравним этот порожденный наукой миф с традиционными мифологиями. С точки зрения большинства традиционных доктрин, этого мира Бог не создавал. Даже с точки зрения библейской мифологии, как ни парадоксально это звучит, этот мир - то есть мир, который изучает современное естествознание - возник «сам собой», но – и в этом уже радикальная противоположность между мифологическим и научным взглядами – мир, управляемый законами физики, возник не в результате эволюционного процесса, а наоборот, в результате разрушения, отпадения от изначально созданной Богом реальности, вследствие грехопадения Адама и Евы. Интересно, что кто-то из физиков то ли в шутку, то ли в качестве метафоры, предложил такое объяснение большого взрыва и последующего расширения Вселенной (сам факт которого также является одной из космологических загадок): "Бог умер" (афоризм Ф. Ницше), и мир начал рассыпаться". Заметим, что процесс отпадения, в отличие от процесса построения, совершается просто.

Вообще, далеко не все мифологии усматривают истоки космогонического процесса в деятельности Творца-креатора (например, наряду с креационистскими, существуют манифестационистские типы космогоний; этот вопрос рассматривается в работах А. Дугина). Но практически все мифологии и все традиционные доктрины едины в одном: все происходящее в мире является проявлением не «конструктивных» эволюционных процессов созидания реальности (как это выглядит в научной картине мира), а, наоборот, «деструктивных» процессов все убыстряющейся деградации некоей изначальной, аутентичной реальности. (Об этом - также в работах А. Дугина). И в этом – подчеркнем еще раз – заключается радикальная противоположность между вектором научного и вектором мифологического видения онтологии.

Таким образом, предложим возможный взгляд на онтологию (в духе семантики возможных онтологий). Сложность научной картины мира обусловлена тем, что наука имеет дело со своеобразным «оптическим обманом». В научной картине мира существует видимость некоего конструктивного процесса – процесса построения (из элементарных частиц – атомы, из атомов – молекулы и т.д.), который приводит ко все большему усложнению реальности. На самом деле сложность (лабиринтообразность) мира является результатом не конструктивного, а деструктивного процесса – процесса истощения или разрушения некоей изначальной онтологии, которая находится вне фокуса тетического сознания. К таковым относится, например, процесс постепенного угасания божественного света в ходе эманации: зоны света расчленяются участками тьмы, чем создается своеобразная «лабиринтообразность» бытия; или усложнение космоса, по мере удаления от центра-сутратмы на периферию и т.д. Возможно, все рациональные попытки контруирования реальности оказываются столь сложными именно потому, что они направлены «против вектора» действительного космогонического процесса, - в отличии от мистического взгляда на реальность, который всегда прост, поскольку направлен «по вектору».

Позволим себе проиллюстрировать эти рассуждения своеобразной космогонической фантазией. Представим себе много концентрических окружностей, описанных вокруг общего центра. Наш мир расположен на одной из удаленных от центра окружностей - на периферическом эоне бытия. Все то, что мы привыкли считать иерархическими "этажами" реальности (мир элементарных частиц, мир органических форм и т.д.) на самом деле существует на одной и той же окружности и принадлежит к одному эону. Это значит, что эволюционные отношения в нашем мире являются лишь неким эпифеноменом. На самом деле все, что населяет каждый эон, возникает одновременно, как единое целое - по крайней мере, на уровне архетипов, или, как принято говорить сегодня, виртуальной реальности. Все в нашем мире возникает одновременно (этим и объясняется та очень тонкая взаимосогласованность всех деталей универсума, которая столь поражает ученых - от биологов, до космологов) и - подчеркнем эту мысль особо - возникает в результате деградации - частичного разрушения тех эонов, которые расположены на ближайших к центру окружностях. Мир усложняется от центра к периферии за счет меонизации бытия.

В таком случае сложность оказывается не позитивной, а негативной характеристикой универсума, характеризующей меру его смещения от невоспринимаемого нами центра – подлинной онтологии. Подтекстом вышеприведенного опыта мифотворчества является проблема: возможна ли подобная перефокусировка взора для структур рационального мышления - перефокусировка, в которой "позитивные" структуры нашего универсума виделись бы как разрушение некоей аутентичной реальности.

Но мифологическая картина фатальной деградации реальности дополняется еще одним обстоятельством. Та деградация бытия, в ходе которой усложняется проявленная реальность, с точки зрения традиционных доктрин рассматривается как процесс неизбежный и, если можно так выразиться, органичный, который вытекает из самой сути манифестации. Но в некоторых мифологиях говорится о том, что, наряду с этим, имела место еще одна, дополнительная, не предусмотренная природой Абсолюта, и в этом смысле загадочная катастрофа бытия. По библейской легенде, такой второй, не предусмотренной самим Творцом катастрофой, является грехопадение Адама и Евы, в результате чего и возник наш мир - мир как "физическая реальность".

В эзотерическом изложении, в тексте Каббалы, событие грехопадения трактуется следующим образом. Сначала Бог создал сосуды для вмещения божественного света (кли, во множественном числе – килим). Далее возникает серия все более удаляющихся от Бога миров, по принципу, сходному с системой светофильтров, регулирующих поступление света в сосуды. Это, если можно так выразиться, «нормальный» космогонический процесс, который аналогичен процессу истощения в мире божественного света в ходе эманации. Но дальше происходит некая непредусмотренная катастрофа, в результате которой сосуды разбиваются, и в таком качестве они называются уже не килим, а клипот. Так образуется наш мир, который состоит из клипот – осколков разбитых сосудов, как некий, не входивший в планы Творца, зигзаг творения.

Таким образом, при взгляде из мифологической традиции, возникновение нашего мира является результатом двойной катастрофы, когда на процесс неизбежной деградации бытия наслаивается еще одна, загадочная катастрофа - в результате чего и возникают чрезвычайно сложные лабиринтообразные формы реальности. Действительно, если мы сравним научную картину мира с миром архаических космогоний, то нельзя не обратить внимание на то, что архаические космогонии выстраивались по очень ясной логике. Это, во-первых, уже упоминавшаяся мировая ось - тот центр бытия, в котором все противоположности сливаются. На периферии же действовала столь же ясная логика бинарных оппозиций - "инь-янь", "мужское-женское", "свет-тьма" и т.д. Этот принцип построения универсума уже почти не просматривается в современном естествознании. Тот космогонический процесс, который описывается в мифах, имел продолжение в виде упомянутой выше второй - загадочной катастрофы бытия. Тогда в ясной космогонии традиционных доктрин как бы возникла щель, в которую провалился мир, в результате чего и возник тот чрезвычайно запутанный универсум, который изучает современное естествознание.

Обратим внимание, что и здесь возможна двойная фокусировка взора. Вероятнее всего, когда в Каббале говорится о разбивании сосудов в результате грехопадения, а в Библии – о надевании кожаных риз в результате того же события, речь идет об одном и том же. Но то, что в фокусе эзотерической доктрины (взгляд «оттуда») выглядит как процесс деструктивный – процесс разбивания сосудов, это же событие при взгляде «отсюда» имеет видимость «конструктивного» процесса наращивания оболочек, надевания «кожаных риз», под которым, очевидно, и надо понимать появление тканей организма и, шире, появление всех лабиринтообразных, фрактальных форм нашего мира.

При всей экзотичности, эти идеи отчасти допускают перевод на язык современной философии. В частности, их можно связать с концепцией пассивного синтеза Ж. Делеза, которую можно проинтерпретировать следующим образом.

Прежде, чем нечто попадает в поле восприятия транцендентального субъекта, совершается дорефлексивная переработка реальности, которую осуществляют субъекты пассивного синтеза, названные Ж. Делезом «субъектами-личинками». Суть работы пассивного синтеза заключается в следующем: пассивный синтез – это синтез времени, который предшествует тетическому сознанию как условие его возможности. "Время субъективно, но это субъективность пассивного субъекта"(5). Дело в том, что время восприятия должно отличаться от времени воздействующего события. Реальность, с которой мы сталкивались бы «лоб в лоб», не могла бы быть воспринятой, так как прямое столкновение с реальностью разрушает сознание. Восприятие может происходить только в смещенном времени – либо через запаздывание, то есть того, что было в прошлом, либо через предвосхищение будущего, но всегда проскальзывает мимо настоящего. Чтобы воспринимать отчетливо, мы должны либо предвосхищать, либо запаздывать. И работа пассивного синтеза направлена на то, чтобы создать отсрочку прямого столкновения с реальностью (которое было бы гибелью), чтобы восприятие происходило либо с опережением, либо с запаздыванием, либо как растягивание мига настоящего (то, что А. Бергсон называл длительностью). Согласно Ж. Делезу, наше тело представляет собой итог работы множества пассивных синтезов, множества способов создания смещений во времени, которые затем отливаются в ткани организма, те «кожаные ризы», в которые одето сознание. Эту идею можно продолжать: развитие всех наших познавательных приспособлений, от органических до неорганических, есть не что иное, как создание новых отсрочек прямого столкновения с реальностью и новых смещений во времени. Таким образом, мы можем воспринимать только смещенную реальность – смещенную во времени относительно оси настоящего.

Эту идею можно, опять-таки, подвергнуть экстраполяции: весь видимый мир, и мир органических форм в особенности, возникает по этой же логике – как серия тектонических сдвигов, смещений во времени, по отношению к прямому потоку реальности. Все смещения возникают, как бы выторговывая сущему некоторую временную отсрочку. Эти тектонические складки и образовали лабиринтообразные формы нашего мира. Во времени шел процесс деструктивный, процесс смещений, искажений аутентичной темпоральности бытия. В пространстве же этот процесс выглядит как процесс конструктивный – как процесс наращивания тканей и оболочек, которые по своему назначению являются механизмами смещений и отсрочек между временем восприятия и временем воздействующего события.

Поскольку смещение происходит, прежде всего, во времени, значит центр - мировую ось-сутратму - следует искать не в пространстве, а во времени - по оси настоящего, мимо которого всегда проскальзывает восприятие. "Вход" в этот центр открывается не в каком - то привилегированном месте пространства, а в каждой его точке.

 

 

 

(1). П. Девис. Суперсила. М., 1989, с. 202 - 203.

(2). А. Бергсон. Творческая эволюция. М., 1998, с. 183 - 184.

(3). М.Мерло - Понти. Феноменология восприятия. Санкт - Петербург, 1999. С.90.

(4). Р. Генон. Символы священной науки. М., 1997. С. 393.

(5). Ж. Делез. Различие и повторение. Санкт - Петербург, 1998, с.96.