Литературная критика

1

А. Платонов

На данный момент существует множество общепризнанных версий загадки
Платонова. Только одни ярлыки, или конспиративные имена,
используемые для обозначения этого явления, говорят о многом.
Нигилист, антиутопист, модернист, постмодернист, инопланетянин,
сволочь (И. Сталин), шифровальщик, дебил (М. Климова). Филологический
анализ сообщений фигуранта мало что дает для понимания производимого
эффекта. Основные сведения, полученные с помощью этого анализа,
весьма существенны, но, однако, совершенно недостаточны. Например,
указывается на уничтожение Платоновым оппозиции «Я — не Я», или
«Я — мир», на одушевление им предметов, понятий, идей, символов,
на явную и тайную имитацию доминирующих, общепринятых стилей,
директивно употребляемых другими для создания сообщений, на вольное,
нестандартное обращение с языком посланий, подрывающее привычную
логику ежедневных межчеловеческих коммуникаций. Использование
фигурантом глобальных, но неявных ссылок не подлежит сомнению.
Каждое сообщение является зашифрованным посланием, после расшифровки
которого выясняется, что расшифрованный текст также является шифром,
и так далее. Это принцип русской матрешки, или, переходя на язык
строгой науки, под каждой огибающей имеется своя несущая частота,
но эта несущая частота, этот график нелинейной функции также оказывается
огибающей, под которой имеется своя несущая частота. По некоторым
гипотезам, отчасти подтверждаемым данными практических наблюдений,
направлением основного, результирующего вектора усилий А. П. является
смерть, а точнее, борьба с ней, и в этом смысле резидентом, или
предшественником объекта является бывший библиотекарь бывшей библиотеки
им. В. И. Ленина в Москве, незаконный сын князя Гагарина, Н. Федоров.
Другим известным членом группы Федорова является, или являлся,
известный теоретик реактивного движения Циолковский, для которого
так же, как и для героев А.П., было характерно стремление к Абсолюту
на фоне беспросветной нищеты.

А в результате, несмотря на все краткие обобщенные особенности,
содержание исследуемых файлов оценивается неподготовленным получателем
все же исключительно по первоначальному, поверхностному тексту,
что и понятно, поскольку попытки дешифрации неизбежно заводят
в тупик, при том, что структурный анализ текста в 99% случаев
неизбежно подменяется примитивными эмоционально-подкорковыми реакциями,
так называемым катарсисом.

Далее прилагаются специфические сведения касательно фигуранта,
являющиеся оригинальной разработкой автора данного меморандума
и одновременно — компиляцией других оригинальных разработок и
компиляций...

2

Из зашифрованных текстов Платонова следует, что прошлое, как таковое,
не существует, и никогда не существовало. Притом, что люди обычно
придают искаженное, преувеличенное значение всего пяти объектам
своего сознания (прошлое, труд, хлеб, секс, будущее), исчезновение
одного из них по причинам, которых мы коснемся ниже, приводит
к сверхчувствительным, если не к сверхчувственным реакциям при
соприкосновении с оставшимися четырьмя. Уже ввиду только одного
отсутствия прошлого в описываемом фигурантом мире (то есть, в
нашем), можно смело утверждать о попытке господина Платонова погрузить
получателей его сообщений в некую сверхреальность. Важной особенностью
сверхреальности является проявление трудно переносимого настоящего
сквозь фон, образуемый уже рассмотренным квартетом. Интересно,
что повышенное внимание к будущему означает повышенное внимание
лишь к некоторым его разновидностям, таким, как, например, свобода,
счастье. В то же время, другие разновидности будущего, то есть
такие, как, например, смерть, трактуются неадекватно, стерто,
вяло, или нарочито аффектировано, с плохо скрытой, глумливой экзальтацией.
Как ни странно, такое модернизированное отношение к смерти и изображение
ее в соответствующем духе, обозначает смерть вполне адекватно,
то есть как некую утопию для человеческого сознания, если рассматривать
смерть как сверхсобытие, единственное сверхсобытие существования,
не считая рождения — события, скорее, сверхнереального.

Повышенное внимание к таким разновидностям будущего, как свобода
и счастье, при одновременном изображении бедности, беспорядка
жизни, равнодушия судьбы, в случае Платонова приводит к тому,
что будущее, априорно недоступное каждому в каждый данный момент
настоящего, словно разливается в виде полупрозрачного газообразного
вещества между героями текстов, будь то люди, вещи или идеи. Этот
эффект, достигаемый одновременно всеми вышеописанными средствами,
доступными писателю, приводит к резко контрастному обозначению
почти физических размеров описываемых явлений, как собственно
физических, так и не очень. По Платонову, предметы и сущности
нашего мира не требуют измерения относительно выбранной системы
координат, а значит, защищены от неизбежного искажения в результате
измерения, поскольку всевозможные характеристики предметов и сущностей
изображаются уже как бы одновременно с ними, как видимые объекты
на фоне повсюду разлитого, полупрозрачного газообразного вещества
будущего, превращающего реальность в сверхреальность. Считаю необходимым
подчеркнуть, что одной из разновидностей будущего является также
Бог. Но Бог неизменен и бесконечно велик. А будущее настолько
огромно, что любые изменения на поверхности окружающей жизни,
совершаемые человеком, должны казаться бессмысленными по отношению
к нему. Этого не происходит, однако. А. П., на фоне все того же
полупрозрачного газообразного вещества, показывает лишь точные
размеры всех этих вещей. Из его многочисленных посланий следует
только, что труд, как и секс, или пища, являются жалкими, но необходимыми
«наслаждениями». Вопрос о смерти стоит, однако, несколько особняком,
хотя и смерть, как можно понять, это необходимое и жалкое удовольствие.
Но оно — другое, о чем несколько ниже.

Работа, труд делает человека у А. П. скорее ближе к машине, чем
к животному. Люди, по Платонову, как и животные, и машины, не
осознают величия смерти, или просто не знают его. Но живая машина,
как и человек, трудится, работает. И человек, даже чувствуя эту
свою рабочую близость к машине, делает ответный ход, наделяет
машину сексуальностью, подсознательно догадываясь, что человеческий
труд является производной круглогодичной человеческой сексуальности.
Секс механичен, механика сексуальна. Проблема, однако, в том,
что человек чаще всего воспринимает труд, как извращенное изнасилование,
и тем более извращенное, чем более изощренной демагогией оно сопровождается.
В этом смысле Х-файлы Платонова насквозь порнографичны.

Кроме того, смерть машины, в отличие от смерти человека, является
событием, не вызывающим никаких вопросов, поскольку машину можно
починить, то есть воскресить, затем снова убить, и опять воскресить,
и так далее. А ведь только такое событие является достоверным
научным фактом, которое можно повторить в эксперименте неоднократно!
И в этом смысле машина не только весьма близка у А. П. человеку,
но одновременно и очень далека, ведь идеал далек, а машина является
идеалом в самом главном вопросе — в вопросе принципиального упразднения
смерти. Факт недостижимости идеала, без сомнения, не только был
при этом известен фигуранту, но и стал толчком к поиску А. П.
другого, специфического пути решения проблемы.

В тексте, названном «Ювенильное море», А. П. изображает изнасилование
батрачки Айны почти как простое отклонение от обычных подневольных
трудовых будней, а последовавшая затем смерть Айны в результате
самоубийства трактуется как некая входяще-исходящая неприятная
бумага, сопровождающая всякий производственный процесс. Бумага
с соответствующими последствиями. Секс у Платонова как-то очень
органично зачастую вкраплен в работу, а пища — только горючее.
Умершие же люди — словно сломанные машины, которые как будто бы
и можно было бы починить, да только из-за всей этой неразберихи,
суеты и тоски руки никак не доходят. В «Ювенильном море» даже
страстные поцелуи Бесталоевой губ мертвой Айны говорят об этом.
Пусть ты мертва, Айна — как бы утверждает Бесталоева своими страстными
поцелуями — но это не важно для меня, потому что это вообще не
так уж и важно, а только очень грустно. Где-то здесь, думается,
одна из не слишком зашифрованных истин. Во всяком случае, где-то
рядом, и здесь, как видим, неожиданно нет ничего нечеловеческого.

3

При всей своей простоте мир Платонова странен, но при всей своей
странности, он прост. Возможно, слишком прост, почти нечеловечески
прост. И при всей своей неразберихе и неустроенности этот мир
необычайно целен, монолитен, а причина этой монолитности проста.
Общая судьба — история. В которой, при всех антисмертельных мечтах
А. П. и его героев, люди заняты, если верить статистике, одним,
главным делом. Они помирают, помирают вместе со своим прошлым.
И особенно в первой половине двадцатого века эта судьба — история
русская — оказывается несовместимой с жизнью. Потому и странен
мир Платонова, что люди в нем какие-то странные. Впрочем, сразу
непонятно, почему.

Ну, они говорят не так как-то, передвигаются тоже необычно, замедленно
как-то, и чувствуют. То есть, все, вроде, как обычно, и вдруг
что-то выдает. Что? Да все то же. Особенности речи, походки, жеста,
а главное, логики и мировоззрения. По моему мнению, Платонов чаще
всего словно описывает людей уже однажды переживших собственную
смерть. Без пафоса, без «смертью смерть поправ», что невозможно
для человека. Да и смерть все еще возможна и неизбежна, но она
уже не новость. Отсюда и некоторое равнодушие к этой разновидности
будущего, к смерти. Равнодушие, которое служит обычно верным признаком
душевной болезни, не вполне вменяемости. Равнодушен отчасти к
своей собственной глумливо-фантастической казни в стиле «трэш»
герой «Епифанских шлюзов», он уже умирал. И герой повести «Река
Потудань», уходя от Любы после краха своей семейной жизни, обнаруживает
какую-то чудовищную силу забвения себя и всего, способность оравнодушивания
ко всему, буквально уравнивающую жизнь и смерть. Герою повести,
Никите, это, очевидно, чрезвычайно свойственно, видеть в смерти
— жизнь, а в жизни — смерть.

«Однажды Никита заплакал, покрывая Любу на ночь одеялом перед
своим уходом домой, а Люба только погладила его по голове и сказала:
“Ну будет вам, нельзя так мучиться, когда я еще жива”». Позже
Люба говорит больному Никите: «“Ты скоро поправишься... Люди умирают
потому, что они болеют одни и некому их любить, а ты со мной сейчас...”».
Никита пригрелся и уснул». Возможно, пригрелся и умер. Этот вариант
даже реальнее. Далее у А. П. идет описание совместного существования
каких-то бестелесных, ангелоподобных Никиты и Любы на фоне белой,
замерзшей реки, в ожидании неотвратимого счастья, то есть мы видим
двух праведников в преддверии рая, вот и все.

Возможно, говорить о том, что действие всех посланий нашего фигуранта
происходит в загробном мире, было бы преувеличением, но приглядеться
к ним на этот счет стоит. Да и со временем у Платонова не все
ОК! Странные вещи происходят со временем. Герои постоянно возвращаются
и попадают в иные миры. То они все так же молоды и полны сил,
а мир состарился совершенно ненормальным образом, то, наоборот,
мир все тот же, а им словно тысяча лет. Обычно это не объявляется,
даже маскируется порой, но иногда удивление выражено открыто.
Иногда же, как в рассказе «Возвращение» (Семья Иванова), и удивление
высказывается, и факт странного искривления времени подробно описывается.
Герой не только удивлен, но и возмущен тем, что его сын-мальчик
ведет себя как пожилой мужчина.

Оказывается, что люди, пережившие свое собственное небытие и позабывшие
об этом, но не совсем, а помнящие что-то такое нечеткое, нам,
обычным людям, чрезвычайно интересны. Потому что они живут внешне
так же, как и мы, но охвачены недоступным нам безумием близости
настоящего, реальности, в столкновении с которой таится неизбежная
новая гибель, но чувство близости которой открывает новое, недостижимое
для нас содержание жизни. Это и есть платоновская простота — простота
извлечения, простота открытия и простота достижения. Ну, типа
фантастика. Или откровение. Кому как.

И знаете что?! Я долго колебался, завершать ли свой меморандум
этим рискованным признанием, но все же решаюсь. Иногда мне попросту
кажется, что произведения Платонова — это какие-то продолжения,
в идейном плане, повести Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича»,
адекватно соответствующие этой, действительно, да, сверхзадаче
по форме своей. Ну, не только, разумеется, но все же!