Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

А вот ещё один важный топосовский автор — Евгений Из, статьи
и рассказы которого регулярно появляются не только в «Эгоисте»,
но и в иных разделах нашего журнала. В августе мы вместе ездили
на Чёрное Море. Из оказался вполне адекватен своим текстам — тихий
такой, задумчивый, как тот самый омут, в котором, понятное дело,
черти водятся и всякая прочая нечисть эпохи постиндустриальной
революции и психоделического опыта. Давай, Женька, двигай, что
ли, эту самую психоделическую революцию дальше!

Скала. Ровная скальная порода отвесно обрывается вниз гранеными
лопастями. Отдельные глыбы тяжко и непривлекательно вдаются в
мглистый, затуманенный, почти молочный воздух над бездной. Когда
живешь на краю бездны не первый месяц, к тому же каждый день наблюдая
вокруг только разные варианты дымки, пелены, завесы — по другому
относишься к собственной памяти. Память используется по необходимости
и только, она теряет вес и ценность, превращается в собрание однообразных
конструкций ума. Трудно становится отделить одно воспоминание
от другого — они, как одинаковые папки в долгом архивном ряду,
просто несут в себе нечто, адресованное куда-то в пространство.
Пространство...

...заполнено скоплениями мутного конденсата, объемами тумана самой
прихотливой фактуры и плотности. Иногда кажется, что все это —
только испарения коллективного рассудка, скапливающиеся над полной
неизвестностью здесь, на краю.

Обычно транспорт привозит с континента необходимое оборудование,
вещи и провиант, когда мгла над скалами слегка рассеивается, зыбко
стекая невидимыми глыбами миражей в бесконечные трещины ущелий.
Связь работает бесперебойно, и особенно странно становится пользоваться
коммуникацией, когда туман поднимается высоко вверх, все вокруг
как бы подтаивает, затихает, ретушируется тишиной, теряет свое
значение и смысл. В такие особо непроглядные дни вся информация,
все новости с континента воспринимаются, как абсурдные донесения
покинутой в бесконечности медиа-машины самой себе.

С тех пор, как сотрудники с Шестой станции Левого Края начали
активно использовать квантовые вычислительные программы кое что
изменилось. По замыслу, в мире не должно было остаться ни одного
секрета — любой код и шифр теперь раскрывались в миллиардную долю
секунды, Вероятность должна была распахнуть свои многорукие объятья,
Сложность должна была обрушиться громоздким анахронизмом. В результате
тумана стало еще больше, он стал гуще и запутанней, общая наружная
навигация держалась на каком-то волоске — на последнем волоске
из ощипанного парика цивилизации. Цивилизация...

...ее наличие или отсутствие никак не меняет здешнее положение.
У бездны, перемещаясь вдоль станций и небольших исследовательских
лагерей, проходя километры и километры молочно-матового, облачного
воздуха, не чувствуешь себя ни частью цивилизации, ни ее последним
оплотом, ни ее крайним рубежом. Цивилизация здесь воспринимается,
как она того и заслуживает — только как термин, обозначающий определенную
сложность организации. Не больше. Все «блага цивилизации», — этот
незаметный эвфемизм-захватчик на территории языка, — отошли на
второй план, перешли в третий сорт, разбавились до седьмой воды
на кисельном берегу. Эти блага здесь больше подходят нашим братьям
меньшим — вчера вечером моя собака уснула на диване за просмотром
мультфильмов.

Сегодня утром пришел исследователь с Третьей станции. Сказал,
что у них упала в пропасть параболическая гляделка, и ему нужно
зайти на представительский сервер, сделать заказ. На самом деле
связаться с сервисным центром на континенте он мог и у себя, ему
просто нужно было поговорить. Такое здесь случается не часто —
и поводом для частного разговора всегда служит что-то экстраординарное,
какой-то широкий сдвиг в душе, неожиданная лавина ядовитых эмоций
или опасная смесь физической действительности и глубинного бреда.

У них, на Третьей Правого Края упала гляделка — и только. Но в
Седьмом передвижном лагере на этой же стороне были кое-какие новости.
Им все-таки удалось обнаружить перед собой в тумане несколько
отверстий-туннелей в параллельные вселенные. Как и предполагали,
эти объективные входы не блистали стабильностью. Пара-тройка лабильных
лазеек в иное вот-вот грозила рассосаться в туманной хляби над
бездонным провалом, по краю которого мы ползаем столь давно. Исследователь
сказал, что в Седьмом получили подтвержденные данные анализа:
отверстия ведут к неглубокой воронке вероятностей, на дне которой
обнаружены в виде гаструл свернутые зародыши нескольких вселенных.
Проникнуть в них пока не представляется возможным. Когда вычисляли
вероятность решения этой задачи, квантовый процессор отказался
останавливаться, то есть не смог окончить расчет.

Никто и не сомневался, что молочная мгла над нашим обрывом кишмя
кишит входами в «альтернативные базы данных». Иной раз во сне
видились шипастые многомерные и вывернутые мембраны, которыми
было напичкано все наше пространство. Только вот наше ли?

Исследования на краю не прекращались ни на день. Нам удалось узнать
достаточно, чтобы войти в серьезные внутренние противоречия с
самими собой. Но это дело делается не для себя. Это видовая работа,
озабоченность вида собою. Внутренняя растерянность каждого исследователя
в отдельности — не повод, чтобы все прекратить. Потому что отсюда
некуда возвращаться. Как сюда попадают? Это просто: однажды некоторым
становится невыносимо и невозможно существовать там, в глубине
континента, внутри цивилизации. Тогда и оказываешься На Краю Известного.
Здесь ничего не ясно, здесь все теоретично и неустойчиво. Да,
нам уже известно многое. Например, мы все знаем, что наше коренное
отличие от остальных живых видов заключается в том, что наша генетическая
структура имеет встроенную пассивную вирусную часть. Это вирус,
который достаточно хорошо виден в опытах, но кроме того, что единственная
его задача — передаваться из поколения в поколение, о нем ничего
нельзя сказать. Он просто наличествует и пока никак еще не действовал.
В Седьмом передвижном лагере как раз не так давно делали попытки
изъять вирусную часть из генной цепи. Эксперимент не удался —
вирус не подвергался отторжению. Хотя, как знать, может быть,
обнаружение ими туннелей с гаструлами вселенных — подлинное развитие
того эксперимента.

Кажется, на континенте нас не очень любят, но, тем не менее, инвестируют
в исследования достаточные средства — ведь мы по своему положению
первыми узнаем все самые важные известия. Когда-то скалы у обрыва
были совсем безлюдны — черно-сине-серые нагромождения отвесных
плоскостей, укутанные непроглядным туманом. Первый лагерь возник
в месте, к которому чаще всего на время съезжались путешествующие
одиночки. В ту пору все здесь казалось настолько необычайным,
что отдельные светлые личности не выдерживали неясного наплыва
обильных впечатлений и прыгали в пропасть. У первого лагеря был
установлен высокий металлический шест — антииррадиатор, от него
впоследствии и стали производить здешнюю топонимию: влево — Левый
Край, вправо — Правый. Эта условность здесь никого не веселила,
каждый в лучшем случае смеялся над собой, в худшем — за собой.

Признаться, я уже не помню, сколько времени я здесь нахожусь.
Как-то я прекратил все свои и без того редкие опыты и стал просто
чего-то ждать. Это и стало моим единственным экспериментом. Я
ждал не так, как ждут чего-то необходимого, важного, утолительного.
Во мне не было ни капли яда нетерпения. Я ждал каких-то событий
так, будто они уже давно кружили фантомными непредсказуемыми мотыльками
в тумане, будто они беззвучно танцевали вокруг меня, где-то совсем
рядом и вот-вот могли сами сесть мне в ладонь. Я жил только затем,
чтобы вовремя протянуть во мгле ладонь.

Иногда я проходил долгие километры, миновал все лагеря и станции
и выходил к необжитой части Края. У меня складывалось впечатление,
что дымка здесь была чуть прозрачнее, что иногда, стоя в одиночестве
у самого обрыва, роняя мелкие камешки из-под ног в бездну, мне
становилось видно что-то огромное и протяженное на той стороне,
где никто никогда не был. Я иногда думал, что это, возможно, зеркало.
Банальность такого рода ненадолго отрезвляла, когда стоишь на
самом краю. В моем жилище давно нет зеркала. Я ничего не имею
против отражения, но мне не нравится смотреться.

Меня вполне устраивают окна, как мою собаку — канал мультипликации.
Я думаю, что у всех нас внутри, не в голове, но в самой нашей
сути — такой же туман, какой постоянно клубится над пропастью.
Мне не было никакого резона говорить исследователю с Третьей станции
или кому-то еще, что я когда-то обнаружил такие же входы-туннели
не в окружающем сгущении тумана, а на своем собственном теле.
Прямо на моей коже плавало несколько мельчайших отверстий-пор,
ведущих к свернутым тугой спиралью гаструлам параллельных вселенных.
Я носил эти миры в себе и не мог в них проникнуть. Я даже не мог
в них посмотреться. Мне приходилось только ждать: вот прошло еще
несколько часов, вот еще несколько, вот еще. Но я терпелив, и
в конце концов однажды время проиграет.

«Turbulence hotel», Любляна, 2002.