Литературная критика

/В.Пелевин «Шлем ужаса», М.: Открытый Мир, 2005/

Преувеличение является в действительности универсальной человеческой
особенностью, хотя каждый заботливо стремится объяснить
свои реакции исходя из рациональных побуждений. Подобной
аргументации всегда бывает в избытке, но факт преувеличения
остается.

К.Г.Юнг «Структура и динамика психики»

Дополнительное название книги «Шлем ужаса» В.Пелевина – «Креатифф о
Тесее и Минотавре», что не только настраивает на
сатирически-издевательский лад, но и выказывает определенные
оборонительные приемы, о которых важно заявить «с порога». Приемы эти
не новы, так что к ним можно будет вернуться чуть позже.

«Шлем ужаса» вышел в рамках международного межиздательского проекта
«Мифы» (инициированного «Canongate Books»), по условиям
которого писатели из разных стран (в первую очередь,
пятизвездочных и культурных стран) должны проинтерпретировать на свой
неподражаемый манер какой-нибудь древний миф. Смысл затеи
натужен и туманен одновременно, а кроме того вся акция – просто
повод, и важнее отдельные сочинения прозаиков. Россию
представил Пелевин – лауреат, автор бестселлеров и суперзвезда.
Сам «Шлем» создавался еще до «ДПП(нн)» и «А Хули (Книги
оборотня)», вероятно, в районе 2002 г. Красивое название мелькало
заранее. В отличие от «ДПП(нн)» «Шлем ужаса» прокатили на
«НацБесте». При всех стараниях организаторов и застрельщиков
премии, ее существование и функционирование также окутано
странным туманом и тяжелой натужностью, при всей нужности и
своевременности мероприятия. «Шлем» в рукописи мог отпугнуть
чуткое жюри своей как бы странностью, чисто внешней
непохожестью на то, что с каменного, кажется, века именуют повсюду
традиционным, нормативным романом. Как бы формализм такой,
перестилизация, объем невелик, ну и заказной текст. Якобы
ориентированный для качественного перевода на английский.
Кажется, что «Шлем» не первый заказной текст Пелевина. Вспомним,
пусть и малого, но сопоставимого формата рассказ в уже
забытого года русском номере «Playboy», где аналогично нынешней
ситуации (как интересно!) был обработан миф о похищении Европы.
Ясно одно, жюри «НацБеста» перестраховалось или было вообще
не готово к адекватным мерам, потому что «Шлем ужаса»
лучше, чем «ДПП(нн)» в литературном отношении. «Шлем», как
минимум, цельнее, концептуальнее, лаконичнее. (Насчет прилагаемых
DVD и МР3 не скажу – не видел, не слушал. И слава Богу:
Николай Фоменко с А.Ф.Скляром вокруг Марии Голубкиной – это черт
знает что.)

Так обстоит дело только при автороцентричных сопоставлениях этих
книг. О «Шлеме» стоит сразу же сказать, что это никак не
сенсация и не более, чем еще один сотканный по знакомому шаблону
текст из обширного творчества Пелевина. Новизной книга не
поражает (в принципе, Пелевин не группа «Ленинград», которая
обязана была всегда удивлять). Расстраивает своей ходульностью
и механистичностью, сразу бросающимися в глаза смысловыми
натяжками в повествовании и мелким разжевыванием для ясельной
группы только что по-взрослому веско сверкнувших мыслей –
от этих бед не спасает концептуальность самого расклада,
поскольку концептуальность проступает гораздо позже
искусственностей, да и переработка мифов в литературе вообще –
древнейший из приемов. Не сказать, что концепция сама по себе
завораживает. Во всяком случае до легких сложностей П.
Пепперштейна, например, концепции такой идти и идти. Книгу спасает
начало: хорошая интрига, щедрый на предчувствия и предвкушения
старт. Это 50%, что до конца многие дочитают. И правда, можно
и дочитать.

Повествование, используя материалы мифа о Минотавре и Тесее, смело и
знакомо обернуто в хайтек-скафандр и пропитано
социально-сатирическими психо-шизо-виртуальными технологиями. Никаких
описаний от автора. Восемь персонажей, спрятанных за смешными
и специальными никнеймами, по очереди общаются друг с другом
в подобии чата, но только не в интернете, а в замкнутой
неопознанной сети. Знакомятся, пытаются понять и опознать, где
они и зачем. Сугубо прямая, – online письмо, – речь.
Конечно, сразу вспоминается аналогичная скорлупа, оболочка, решение
– «Очередь» В.Сорокина. Дальнейшее сопоставление и
сравнение неуместно. Еще, уже в отношении проступающего в репликах
персонажей антуража и особенностей локуса, вспоминается Иэн
Бэнкс и его «Шаги по стеклу». Очень известное, располагающее
ко многому и по-хорошему вычурное шотландское произведение.
Местами, конечно же, не слишком часто, есть даже периоды
вроде торговой марки «Дэн Браун» – любители «кодов давинчей»
определят эти места без труда и должны принять
метаисторически-метадетективные миражи за чистую монету. Пишу об этом
только потому, что и проект «Мифы», и образцовые тиражи романов
Пелевина предполагают обязательное наличие этого
потребительского звена. И не одни только мифы и тиражи.

Интересный сюжетный старт скоро вязнет в плутании по знакомым
паззлам, необходимости «анекдотизировать» участки фикшена,
придерживаться динамики мифа, соблюдая строгие пропорции между
известной дидактикой, остроязычной сатирой и афористической
критикой «чистого разума». Все выходит точно по рецепту, и в
общем крепкий замысел этой книги начинают портить только
персонажи – по несчастью, единственные составные компоненты текста
«Шлем ужаса». Все-таки, личный опыт и разобусловленность
ума автора позволяют оценить развязку как весьма качественную
(в сравнении с центральным лабиринтом повествования). Миф
выбран хороший, богатый. А если такой вещи и идеи, как
виртуальный шлем доныне у человечества не было бы, Пелевин просто
обязан был бы таковой придумать, для собственных творческих
нужд. Ибо эта книга – целиком о мозге, уме, сознании и
плененном разуме, т.е. все происходящее – это только шлем-схема и
его/ее шизоидно-интерференционная интрапсихическая
активность. К Гальдрастафу все это имеет отдаленное отношение.

По большому счету, получилась познавательная радиопьеса для
какого-нибудь образовательного канала; ее несложно читать в лицах и
с выражением; актер Маковецкий наверняка способен дорого и
качественно озвучить полный фонд русско-советской литературы
для аудиокниг. В случае «Шлема» и его долгого полета к
русскому читателю, свести нарратив к одной прямой речи – верный,
экономный, стайерский ход. Читать легко и выглядит нескучно.
Такая чуть эстетически усложненная научно-познавательная
статья, будто для реорганизованного новомодного журнала для
взрослых «Старый техник». Всей внутренней информации
касательно условий внешней формы прозы со стороны англо-ответственной
стороны мы знать просто не можем. Могли и попросить, чтоб
был строго чат и без таинственных русских излишеств. Хотя бы,
чтоб какой-нибудь тамошний Джулиан Барнс продолжал
находиться в выгодном свете рядом со странными
зощенковско-буддийскими киберпанками из России. (Это предположение.)

Обязательно надо отметить забавную и трогательную любовную тему (ну,
или полу-тему), подключающую к магистральному триллеру
парочку побочных мифов, во избежание оскомины. Есть проблески
живого начала (если отойти от выгодной концепции) в потоке
многоголосого шельмования автором читателя, есть. Например,
мимоходом, мельком, но абсолютно в точку такая мелочь
(гендерный факт), как разное восприятие и поименовывание цвета и
оттенков у М. и Ж.. Очень неплохо, даже в «Шлеме ужаса». Поэтому
можно назвать настоящей сверхновой звездой этого текста
персонажа, скалькированного как субкультурный способ
репрезентации с бравого завсегдатая сайта udaff.com. Он появляется
редко, карикатуризован в квадрате, легко пародируем, но – хотя
бы выглядит живым. (Изуродованная род.речь: всё, что не
убивает, делает нас сильнее.)

«Sliff_zoSSchitan:

Меня ташниттъ. Здесь пиво имеицца?»

С прочими – скучно. Прежде всего, все они – а они по сути только
диалоги на мониторе – изъясняются в неуловимо стандартизованной
и абсолютно неэкспрессивной манере, а также в рамках
тяготеющего к статичности и унифицированности словаря (не запас
слов, но редкая смена речевых форм и моделей); это манера и
словарь Пелевина. В этот раз выпадает только процитированное
выше «албанское» арго интернет-«падонкав». С такой
склонностью, да что там – талантом к компилятивности и с таким
замкнутым художественным космосом Пелевин может и должен считаться
народно-массовым гением литературного постмодернистского
лубка. В «Шлеме» мы найдем как то, что уже было раньше, так и
то, что «будет» позже – «Диалектика…» и «Книга оборотня». Я
не поручусь, что это сугубо мое субъективное восприятие
потребительского постмодернистского лубка, когда, читая «Шлем»,
натыкаюсь на персонажей из «ЧиП», в различных пропорциях
распыленных на восемь как бы новых лиц, которые постоянно
корреспондируют (вместо аллюзий и коннотаций я бы употребил слово
«пользуют», хотя на самом деле все не так грубо) с героями
«Generation П» и двух последних книг. Зная, как любит Пелевин
сочный точный, из самых неполиткорректных глубин народных
извлеченный оборотец, или иную круглую убойную фразу-ядро
каких-нибудь столичных санитаров джангла, или перл,
подслушанный во время интервью в ресторане, зная, как он, в принципе,
по-своему, в разумных пределах ценит и любит
мировую-отечественную литературу, как наловчился бойко сопрягать актуальную
культурную пургу с шубой неглупого юмора и коваными
валенками изящной иzдёвки, вообще, зная, что он как субъект
литпроцесса многое может и на еще большее способен – зная все эти
вещи, я открыто теряюсь, сталкиваясь с тиражностью,
экономностью, эстетической корректностью и какой-то энтропийностью,
как мне кажется, увеличивающимися в его произведениях
мало-помалу. «Шлем ужаса» держится на одной голой риторике, которая
в нарочито вымышленной ситуации (не забудем о заказе и
Дж.Барнсе) просто – теряет всякое мясо с костей. Такие словесные
фокусы да в мрачное бы средневековье, на богословский
диспут. А не как основной движок дигитально-мифогенной пьесы.

«Будущее вырабатывается из прошлого, поэтому, чем дальше мы уходим в
будущее, тем больше требуется прошлого для его
производства. Так сказать, чем ближе звезды, тем глубже котлован...»

Ну, не на совсем голой риторике, она одета в парадно-выходной
костюм, известный как Художественное культуртрегерство Ваджраяны.
Это когда вам обязательно в самый важный момент напомнят о
Пустоте, Нирване, Освобождении и Радужном Ориентальном Потоке
(потому что духовные системы Китая и Кореи – древние и
безотказные). Некоторые критики отмечают у Пелевина в прозе
нескрываемый сарказм по поводу христианства и его образов. Это –
просто отдельный персонаж в «Шлеме ужаса». Хотя, я думаю,
что кто-нибудь должен полемизировать с Отцами Церкви, а то
будет еще нелицеприятность, как у католиков с детишками…

Так вот, зная, что Пелевин теоретически мог бы не выдавать странных
гибридов остросоциально-сатирического фикшена, любимой и
единственно верной практико-философской системы и – что хуже
всего – просчитанного поп-артовского потребительского лубка,
но все же выдает, я понимаю, отчего я теряюсь. Оттого, что я
не прав. Когда-то давно возникло спонтанное
ошибочно-эйфорическое впечатление насчет Пелевина, что это – на тот
особенный читательский и жизненный момент – писатель, в сравнении с
давящим унылым большинством других, элитарный. Новизна
почерка и фрактальная выверенность композиции того же «ЧиП» еще
работали на этот образ. Хотя, уже становились гораздо
предпочтительнее рассказы о жизни и приключениях сарая № 12 или
эссе о поездке на велосипеде по дорогам детства. Теперь, после
всех удалых да осторожных «Книг оборотня», «ДПП» и «Шлема
ужаса», необходимо приzнать – у Пелевина другие задачи.
Нормальный успешный умный писатель, но он не элитарен, он попсов.
А вся его сатирическая и антропологическая задиристость и
острота – это бывший пикантный нюанс, обернувшийся штампом. Но
поскольку Пелевин продолжает использовать один и тот же
прием, позволивший разработать собственную (let it be) нишу, то
в его дальнейшем творчестве можно обнаружить тенденцию
делать штамп – пикантным нюансом. Вследствие этого, может быть,
возникает определенный комплекс, перед самыми разными
адресатами. Такое часто сопровождает старость. Ну, например,
назойливые и неинтересные наезды Пелевина на сугубо
институционально-«цирковой» термин ДИСКУРС. И прицепом на всяческих
псевдолевых французских философов. Это прямо какой-то отрыв от
широкой аудитории, впрочем, всегда умеренно дозированный. Что
нам делить с французскими философами, кроме нервных клеток,
которые теперь уже, выяснилось, нормально восстанавливаются?
Они кушают свое вино благодаря своему ДИСКУРСУ, и пусть, не
так страшен чорт… Образ врага – это все же что-то
советское, холодного еще периода. Отсюда – настойчивое раздражение
литкритикой (Недотыкомзер, конечно, был хитом, но в большей
степени – снижением высокой, почти что элитарной, планки).
Отсюда же – усиление превентивных оборонительных тактик, у всех
нас на глазах. Если в предисловии-комментарии романа «ЧиП»
Урган Джамбон был лукавым духом постмодерна с
непретенциозной и снимающей трепет перед неизвестным заморочкой, то в
«ДПП» оборонительные сооружения воздвигались прямо в прозе, а
предуведомление к «Священной Книге оборотня» просто сразу шло
в атаку на всех возможных злопыхателей (самоумаляясь строго
по Ницше-Заратустре). В «Шлеме ужаса» как вещи формально
ригористичной и сепаратно обусловленной, инструментальному
минимализму соответствует ернический флажок «Креатифф», не
упускающий из виду архетипически-драматическую судьбу Вавилена
Татарского. Кроме того, в тексте «Шлема», в чьей-то
речи-записи, горько-иронически (интонациями, безусловно,
заинтересованного Пелевина) упоминается вероятностный упрек из
философски-лингвистического ДИСКУРСА. Что-то насчет ограниченности,
условности и неадекватности языковых способов выражения
чего-либо. Кроме иронии с пародийной безысходностью, по поводу
этого общего места не добавляется ничего сколько-нибудь более
развернутого, более напоминающего атакующую защиту настоящих
мужчин от альфа-литературы. Между тем, самое дикое упущение
контактирующего с западным миром восточного буддизма – в
чисто языковом неконнекте, сугубо понятийной консенсусной
недоработке: в буддизме нет никакой души, там ум, а в
христианстве вроде бы все есть, но одна неизмеримо важнее другого (или
наоборот – кому как). И вот такие фразы доводится вычитывать
у писателя, сделавшего своим коньком каламбурную риторику.
Какой ум, какая душа? Когда надо всего – уметь честно
договориться. О невозможности чего нам уже рассказал Витгенштейн.
И даже, если так – оборона по мелочи у поп-звезды русской
литературы нового века не дотягивает до гипнотического

сумасшествия защиты Лужина. Об этом, обо всей шизофренической
параферналии буддийских компонентов катарсиса, снят
замечательнейший фильм Гая Ричи «Револьвер». Фильм, кстати, без единой
женской роли, но с мощным мужским альфа-катарсисом после редкой
для Голливуда маломотивированной шизофрении. Фильм
позволяет оценить книгу «Шлем ужаса» с новой дистанции. Также можно
рекомендовать хит прошлых лет «Маска», где Локи,
заковыристый скандинавский трикстер, демонстрирует настоящий
оригинальный (даже с закосом под Фреда Астера) стиль. В мифе о
Минотавре-Астерии в вариации Пелевина есть много чего (Платон и
Линч, пиар и гностицизм), но вот этого оригинального стиля нет.
Есть узнаваемая пелевинская мозаика. Которая не хочет, а
вероятно уже и не может стать стилем или хотя бы глубже
среднего почерком. Холодный расчет – либо ошибка в расчетах.

Вдруг вспомнил фразу из интервью В.Сорокина, где он, обсуждая
концепцию литературы как наркотика («Достоевский-трип» и шире),
классифицировал свое творчество в отношении потребителя
текста-продукта как героин, ну а предложенный вариант прозы
Пелевина великодушно обозначил феназепамом. Все встало на свои
места. Стоило городить огород, чтобы вспомнить готовый афоризм,
превосходно описывающий интересующую ситуацию!

Следующая цитата, полагаю, превосходно опишет форму и содержание новой книги:

«Вопрос: «Как из ничего может вырабатываться все остальное?» Ответ:
«См. ответ на следующий вопрос». Следующий вопрос: «Каким
образом шлем ужаса может находиться внутри своей же детали?»
Ответ: «Шлем ужаса расщепляет то единственное, что есть, на
множество того, чего нет. Но, поскольку шлем ужаса никак не
является тем единственным, что есть, он тоже относится ко
множеству того, чего нет. А то, чего нет, может вступать с
собой в любые мыслимые и немыслимые взаимоотношения, поскольку
этих взаимоотношений все равно не существует нигде, кроме как
в шлеме ужаса, которого на самом деле нет». Вопрос: «Значит
ли это, что в шлеме существует другой шлем, в другом —
третий и так до бесконечности в обе стороны?» Ответ: «Некто по
имени А может быть деталью шлема ужаса, надетого на В, а
некто по имени В в то же самое время может быть деталью шлема
ужаса, надетого на А. Это и есть окончательная бесконечность в
обе стороны, причем оба часто неплохие люди». Вопрос:
«Просьба сказать что-нибудь про затылочную косу». Ответ: «Чем
толще и длинней, тем девушке милей».»