Литературная критика

Сергей Бирюков поэт, филолог, исследователь и практик авангарда, основатель и президент Академии Зауми, составитель книги «РОКУ УКОР». Книга, как сказано в аннотации, «является своеобразным путеводителем во всегда нестандартном и экспериментальном мире поэзии».

Ещё в аннотации сказано, что в книге «продемонстрированы различные возможности выявления поэтических начал от ... древних форм ... до визуальных и музыкально-поэтических экспериментов».

Собственно, долгожданный выход героической (почему героической, станет ясно из расположенного ниже текста) книги и стал поводом для данной интернет-беседы. Однако, как наверное уже догадываются сметливые читатели, я (т. е. В. Перельман) постарался использовать этот повод не только чтобы порасспросить Сергея Бирюкова о книжке, но ещё и для того чтобы порасспросить Сергея Бирюкова о Сергее Бирюкове и его научных и творческих устремлениях, а также разузнать, что же Сергей Бирюков думает про некоторые интересные мне вопросы вообще.

Сразу же хочется предупредить всех присутствующих:

Книгу «РОКУ УКОР» достаньте обязательно. Книга удивительная. Возможно, она перевернёт ваше мировосприятие (если оно ещё недостаточно перевёрнуто), возможно, поставит его на место. Но что-нибудь она с вами сделает непременно. Так что книгу достаньте, если смелые.

В. Перельман: Сергей!

Как возникла идея книги «РОКУ УКОР», какова история её создания?

Насколько и чем «РОКУ УКОР» отличается от «Зевгмы», ставшей в
определённых

литературных кругах книгой практически легендарной?

С названием «Зевгма» всё достаточно ясно («зевгма» — по-гречески
«связь», и в книге, как представляется, Вы стремились проследить
развитие так называемых «нетрадиционных поэтических форм» в российской
словесности начиная с 17-го века). Почему новый сборник называется
«РОКУ УКОР» и почему носит подзаголовок «Поэтические начала»?

Сергей Бирюков. Идея «РОКУ УКОР» (книги именно с таким
названием) первоначально возникла в 80-е годы, когда я стал заниматься
архивом тамбовского поэта-палиндромиста Николая Ивановича Ладыгина.
Я с ним некоторое время общался в 70-е, в 1975 году он умер. Мой
учитель Б. Н. Двинянинов был его близким другом. С ними обоими
дружил также известный поэт Николай Глазков.

Были в Тамбове еще несколько человек, в том числе сыновья Ладыгина.
И вот в этом кругу постоянно шла речь о том, что надо издать ладыгинские
палиндромы. Я, как более молодой, взялся за это, стал составлять
первую книгу Ладыгина, а попутно стал смотреть другие формы. Николай
Иванович ведь писал акростихи и тавтограммы. У меня же к тому
времени была некоторая собственная коллекция, которая сразу же
расширилась, как только я занялся собиранием уже под книгу.

Разумеется, большим стимулом были «Поэтический словарь» Квятковского
и книжка Николая Шульговского 1929 года «Прикладное стихосложение».
Архивные и публикационные поиски я совмещал с ведением литературной
студии, и имел возможность тут же проверить, как воспринимаются
те или иные тексты.

Некоторые студийцы настолько увлеклись, что стали работать в этих
нестандартных формах...

В 1985 году Вадим Перельмутер напечатал в журнале «Литературная
учеба», где он тогда работал, мою статью о палиндроме. С Вадимом
мы обсуждали идею книги, он мне много помогал советами. В советчиках
у меня были и Рудольф Дуганов, Генрих Сапгир, Геннадий Айги, Сергей
Сигей, М. Л. Гаспаров, А. А. Илюшин, В. П. Григорьев, Ю. Б. Орлицкий,
Владимир Эрль...

В результате к 1989 году книга составилась и под названием «Року
укор» была принята издательством «Московский рабочий». Книга медленно,
но двигалась, с ней уже работал художник. Но с издательством что-то
стало происходить, то есть оно рушилось...

И в это время (в 1992 году) появляется Фонд «Культурная инициатива»
(т. е. знаменитый Сорос) и совместно с Министерством образования
объявляет конкурс на инновационные книги для вузов и школ. Я послал
на этот конкурс общий план книги и пару глав. Книгу я решил назвать
«Зевгма», еще в 90–91-м годах я выступал с устной книгой под таким
названием. К моему удивлению заявка прошла, меня пригласили на
защиту проекта. Вскоре книга была запущена в производство, но
пришлось существенно сократить количество примеров и расширить
историко-теоретические тексты. Кроме того, я ввел в книгу интервью
и дополнительные тексты других авторов.

В первой половине 1994 года книга вышла. Так появилась «Зевгма».

История же с другим названием продолжилась. После «Московского
рабочего» книга побывала еще в паре эфемерных издательств. После
чего я уже не стал предпринимать никаких шагов. Но летом 1994
года, на банкете по поводу защиты диссертации ко мне подошел известный
литературовед Вячеслав Сапогов и сказал, что он издаст «Року укор»
в Пскове, где он тогда преподавал. В самом деле, он там провел
переговоры, я привез рукопись. Книга должна была выйти осенью.
Не вышла. На следующий год Вячеслав неожиданно умирает... Спустя
какое-то время оказалось, что книга не только не выйдет, но и
рукопись и корректурные листы потеряны...

Что бы это значило? Уже мне советуют сменить слишком «роковое»
название (рок имеется в виду, конечно судьба, а не рок-музыка).
Ну в конце концов стараниями Юрия Орлицкого удалось получить из
Пскова дискеты... После этого книга побывала еще в двух-трех местах,

Переломным оказался 2001 год: Юрий Орлицкий предложил мне попробовать
издать книгу в РГГУ. И это получилось. Я думаю потому, что там
работают настоящие фанаты книжного дела. Оформлял книгу замечательный
художник Михаил Гуров. И название в этот раз не помешало! :-)

Я, правда, добавил к названию подзаголовок — «Поэтические начала».
В этом есть особый смысл, во-первых, связь с авангардом начала
20 века (так назывался манифест Николая Бурлюка), во-вторых, это
то, что необходимо знать, в-третьих... впрочем, можно оставить
что-то недорасшифрованным...

Видимое отличие от «Зевгмы» — гораздо больший корпус текстов,
новая редакция статей, общий обзор ситуации в экспериментальном
сегменте...

Был соблазн назвать книгу «Зевгма-2», но я от этого отказался...
прошло уже десять лет, и хотя за «Зевгмой» по-прежнему охотятся,
выросло новое поколение, ничего о ней не знающее. Нужны новые
раздражители... Название «Року укор» мне кажется актуальным.

В.П. Возросший в последнее время интерес к
«нетрадиционным» поэтическим формам отмечают многие наблюдатели.
В общей массе поэтических произведений всё более возрастает доля
«нетрадиционных». Ведётся разнообразная исследовательская и составительская
работа и т.д. Отчего, по-вашему, всё это происходит и что означает?

Это:

— Интерес к поиску, который всегда возникает при смене веков и
эпох?

— Свидетельство некоторой исчерпанности традиционных приёмов и
методов стихосложения, либо усталости от них, разочарования в
них?

— Стремление следовать за западной модой, традиционное для России?

— Следствие социальных перемен происходящих в стране?

— Нормальный процесс развития общества, языка, литературы?

Либо можно выделить некий комплекс факторов?

Или же на самом деле, при взгляде пристальном, выясняется, что
уровень интереса к «нетрадиционным» формам примерно стабилен в
разные эпохи, т.е., все как обычно?

С. Б. Вообще, почти все, что вы перечислили, имеет
место. Исключение — западная мода. Чтобы за ней следовать, ее
надо знать. Знание же того, что происходит в области эксперимента
на Западе и даже того, что происходило, пока недостаточно. Например,
обширное описание французской группы 60-х годов УЛИПО только в
прошлом году появилось в НЛО (Т. Бонч-Осмоловская описала, а сейчас
она закончила диссертацию на эту тему).

Я бы сказал так. С 80-х годов в России вновь открывается возможность
публичного представления самых разных тенденций в искусстве. Если
посмотреть на мировую ситуацию, то мы попали как раз в момент
очередного пересмотра вопроса, что есть искусство и в момент нового
обращения к языку. Например, в Германии, Австрии и во Франции
происходят во многом сходные процессы. Это работа с палиндромами,
анаграммами, актуализация старинных поэтик (например, эпохи барокко),
сопоставление языков, новые поиски в области визуальности и звучарности.
Так что это не следование ЗА, а параллельный курс. В связи с этим
особо отмечу важность появления на стыке веков книг, составленных
Дмитрием Булатовым, «Точка зрения» и «Homo sonorus», которые репрезентируют
мировой опыт (в том числе и российский) в области визуальной и
сонорной поэзии.

Не думаю, что уровень интереса к различным формам в разные времена
стабилен. У нас же особенная ситуация. Долгое время всякий эксперимент
запрещался. Считалось, что авангард сделал свое дело и умер. На
самом деле его просто не выпускали из запасников, не издавали
и т.д. А как только выпустили, он сразу же продолжил свое дело!
И еще далеко не все издано и далеко не все дошло до читателей
— потенциальных писателей (!) даже из изданного. Подумайте, том
«Поэзия русского футуризма» (труд далеко не совершенный, но важный)
вышел только в 1999 году! Моя книга «Поэзия русского авангарда»,
подготовленная к печати в 1995 году, смогла выйти лишь в 2001
году тиражом 1500 экз. Это капля в море... Книжки сколько-нибудь
нестандартных современных авторов выходят мизерными тиражами.
Существует всего два энтузиастических альманаха, выходящих раз
в год, — «Черновик» А. Очеретянского и «Журнал Поэтов» К. Кедрова
и Е. Кацюбы, да два малотиражных журнальных проекта — Светы Литвак
и Е.Степанова. Это все... Впрочем, нет. Есть еще некоторые шевеления
в провинции. Например, начал выходить в Новосибирске журнал «КТО
ZDES», в Перми уже четвертый год выходит палиндромический альманах
«ТИТ»... Ого, я уже становлюсь оптимистом! По сравнению ни с чем
это уже что-то.

Интерес надо выращивать и стимулировать. В мае этого года мы вместе
с Натальей Фатеевой, Анной Альчук, академиком Юрием Степановым
провели конференцию-фестиваль в Москве в академическом Институте
русского языка. Я знаю, что у иностранных участников, например,
это действо вызвало огромный интерес, да и некоторые российские
исследователи впервые увидели и услышали панораму современных
исканий. Я страшно благодарен моим коллегам, особенно Наталье
Фатеевой, которая с блеском провела эту сложнейшую операцию. Поэтически!

Обзор конференции-фестиваля можно посмотреть вот по этому
адресу.

В. П. Авторитетный исследователь М. Гаспаров
в своей книге «Очерк истории развития европейского стиха» в заключительном
параграфе №71, названном «Стихи для слуха и стихи для глаза» пишет
(в первых же строках параграфа):

«Наконец, тупиковый путь развития современного стиха — это развитие

тенденций свободного стиха до предельной крайности. Это приводит
к созданию

ещё двух нетрадиционных стихотворных форм: стихов для слуха и
стихов для

глаза».

Кажется, вся ваша книга спорит с данным утверждением — даже уже
самим фактом своего существования. Ведь два основных раздела 500-страничного
труда практически повторяют название гаспаровского параграфа —
довольно объёмный получается «тупик». Однако, хотелось бы, чтобы
Вы прокомментировали привёденную цитату.

С. Б. Да... Дело в том, Михаил Леонович пишет о стихах.
Я же пишу о поэзии в самом широком смысле. Но я бы не сказал,
что и для стихов это тупиковый путь...

Но об этом чуть позже.

Когда я взялся за «Зевгму», то сразу же обратился за помощью к
Гаспарову. И он моментально откликнулся, прислал мне свое пособие
«Учебный материал по литературоведению», изданное в Даугавпилсе
репринтом, а также стихи Липскерова и Лозинского, тогда еще не
напечатанные.

Работы Михаила Леоновича всегда были для меня стимулирующими.
В том числе и тем, с чем я не соглашаюсь.

Да, понятно, если слово исчезает, исчезают и стихи. Но они могут
вновь появиться у тех же визуальных авторов и, возможно, что после
визуальности возникнут какие-то новые формы. Прекрасные примеры
переходов к визуальности и обратно являют Елизавета Мнацаканова,
Ры Никонова, Сергей Сигей...

В. П. Давайте тогда попытаемся почётче определить
разницу между стихами и поэзией.

Мне, например, касательно стихов, очень понравилось определение,
которое даёт М.Л. Гаспаров в той же своей книге.

«Стих — это текст, ощущаемый как речь повышенной важности...»

Из него ясно, во-первых, что стих это текст, т.е. информация,
записанная некими общепринятыми символами, например буквами. Во-вторых,
что эта информация как-то субъективно выделяется из общего информационного
фона — это особенная информация. И, в-третьих, что универсальных
стихов не бывает.

Грубо говоря, если представить, такую гипотетическую ситуацию,
что все члены сообщества, все носители языка, говорят 4-х стопным
ямбом, то в такой языковой среде тексты Пушкина не будут ощущаться
как стихи.

Как я понимаю, поэзия — это некая информация также представленная
особенным образом — поэтически. В этом сходство со стихом. А в
чём различие?

С. Б. Существует множество определений того,
что такое стихи и поэзия. И разделений тоже. В разных социальных,
возрастных, национальных (языковых) группах различные представления
о том и другом. Кроме того, есть индивидуальные представления.
Были попытки создания некоего общего определения стихов или поэзии,
например, в европейской традиции. Но за этими попытками всегда
следовало большое НО...

Тут несколько моментов. Первый — система договоренностей (конвенций),
что считать поэзией. Второй — личное восприятие. Третий — появление
новых авторов и новых читателей, которые опровергают предыдущий
опыт.

Со стихами несколько проще. Стихи (обычно) — то, что написано
в столбик, снабжено рифмой, словом, «складно». На другой ступени
стихами могут осознаваться и стихи без рифм.

Если для Гаспарова стихи — речь повышенной важности, то для кого-то
другого — это может быть просто чепуха, никакой важности он не
ощутит.

Мы вообще можем говорить только о себе. Для меня это то-то и то-то...

Вы правы, стихи — это некая выделенность. И поэзия может иногда
«ночевать» в этом выделенном пространстве, а может и не «ночевать»,
может ходить отдельно от стихов, переселяться в смежные искусства,
в природу.

Может быть, поэзия — это крайняя форма обозначения чувства, некая
предельная суггестия. Для меня, например, это так. Но я понимаю
и тех, для кого поэзия — это забава, род остроумия. И сам могу
действовать в этих пределах.

Можно повторить вслед за Константином Фофановым: «Поэзия есть
зверь, пугающий людей». Но, бесконечно преклонявшийся перед Фофановым,
Игорь Северянин воспевал ананасы в шампанском и находил в этом
поэтический экстаз.

Мы можем еще говорить о вкусе, опыте чтения или восприятия. Но
приходят футуристы и почти все меняют, приходят обэриуты и еще
раз меняют. Или вдруг нам попадается книжка со стихами виршевиков...
И здесь можно вернуться и сказать еще раз о совпадении или несовпадении
вкуса, восприятия... Нельзя исключать такие критерии, как «у меня
мурашки по коже», «это полный улет» и т. п.

Если же говорить в более строгих терминах, то поэзия — это делание
и преображение. В принципе почти любой текст можно сделать поэзией,
преобразить, в том числе и стихотворный. Но тут надо учесть, что
в мое понимание поэзии входит звучание. Напечатанный текст — это
партитура, которую предстоит исполнить. Весь объем произведения
открывается только в исполнении, когда работает все тело. Все
вибрирует. Все пространство зала заполняется поэзией.

В. П. Вы пишете, что сборник — продукт вашего
видения развития и взаимодействия поэтических форм, т.е. присутствует
авторская, субъективная позиция. Раз так, ответьте, есть ли среди
текстов (и произведений) включённых в сборник такие, которые вам
особенно нравятся, самые любимые?

Если да, давайте их процитируем.

С. Б. Таких текстов много в книге. Среди них есть самые-самые.
Остановлюсь на одном.

Это Хлебников:

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик.
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

В. П. А мне больше нравится «...крылышкуя золотописьмом...»
и «смехачи»...

Продолжим.

Очевидно всем поэтам, населявшим СССР известен «Поэтический словарь»
Александра Квятковского. Словарь был выпущен в 1966 году тиражом
150 тыс. экз. Сам Александр Павлович был, насколько я знаю, конструктивистом,
один из его текстов включён в ваш сборник.

Видимо, никто из последователей «классических» поэтических школ
не создал столь популярной и полезной справочной книги за обозримое
время.

Закономерно ли то, что представители инновационных («нетрадиционных»)
направлений в поэзии проявляют склонность к систематизации поэтического
знания вообще?

С момента выхода работы Квятковского прошло почти 40 лет. В поэзии
случилось много нового. Словарь был выпущен не в самые открытые
времена — очевидно, многое не вошло в него по идеологическим и
цензурным причинам. Не пора ли подготовить и выпустить новый «Поэтический
словарь»? Кто, какой автор или коллектив авторов, по-вашему, мог
бы взяться за подобный героический проект?

С. Б. Я уже говорил, что Словарь Квятковского служил
мне образцом. Я преклоняюсь перед Александром Павловичем. И сожалею,
что далеко не всем поэтам его Словарь известен. Хотя совсем недавно
Ирина Роднянская переиздала его. Правда, на сей раз он вышел под
названием «Школьный поэтический словарь» (так захотело издательство).
Хотя это название можно интерпретировать как Словарь определенной
школы. И это действительно так. Квятковский оставался верен авангардизму
вообще и конструктивизму в частности, а также своим ранним разработкам
тактового стиха. Я подробно пишу об этом в своей книжке «Теория
и практика русского поэтического авангарда» (она вышла в издательстве
Тамбовского университета в 1998 году), но и в «Року укор» тоже
есть об этом, в главе «Зачарованные звучари». Вы совершенно правы
в том, что касается «представителей инновационных направлений».
Теоретическими разработками занимались многие модернисты и авангардисты,
систематизацией также. Даже такой хаотичный по видимости поэт
как Крученых. Это вполне естественно. Поиск всегда предполагает
знание предшествующего и систематизацию. Кроме того, для авангарда
характерно пристальное внимание к технологии искусства. Между
тем это идет от вполне классических занятий. Например, в живописи
или музыке (самой классической) вы ничего не сможете сделать без
знания технологии. А многие авангардисты прошли эту школу, одни
как художники, другие как музыканты. Квятковский владел основами
музыкального искусства, сам музицировал.

Последняя часть этого вопроса... Я думаю так. Словарь Квятковского
по большинству параметров не устарел. Некоторые статьи в нем нуждаются
в коррективах. Возможно, следовало бы сделать к нему дополнение
с учетом новых реалий и издать таким образом. Люди, могущие это
сделать, найдутся, я бы взял на себя организацию. Но снова станет
вопрос с изданием. А между прочим до сих пор остается в рукописи
большой и интересный труд А. П. Квятковского «Ритмология русского
стиха». Мои попытки заинтересовать им издателей не увенчались
успехом...

Еще немного о Квятковском. Со слов Ирины Роднянской я знаю, что
он любил заваривать чай прямо в чашке и был принципиальным курильщиком.
Это совпадение меня как-то согревало в пору неудач с изданием
«Року укор»...

В. П. И я, и я завариваю чай прямо в чашке.
Что касается курения, то курить люблю, однако научился некурить!
Вторую весну подряд мне удаётся некурить. Правда, во время вашего
весеннего поэтического выступления (на международной конференции
«Поэтический язык рубежа ХХ–ХХI веков и современные литературные
стратегии») я подумал, что это полная ерунда — некурить. Однако
донекурил до конца весны, как положено.

А ещё я занимаюсь рекламой. И имею довольно большую практику составления
рекламных текстов. И вот у меня складывается впечатление, что
опыт, накопленный инновационной поэзией, авангардной поэзией,
в частности опыт саунд-поэзии и визуальной поэзии вполне может
быть успешно применён и уже применяется в рекламе. (Однажды меня
даже попросили составить рекламный палиндром, но из затеи ничего
не вышло). Едва ли можно уследить прямую связь с деятельностью
В. Маяковского, но тенденция, на мой взгляд, присутствует.

Как вы относитесь к практическому использованию авангардного поэтического
опыта, и какие на ваш взгляд здесь могут открыться перспективы?

Есть ли смысл в мониторинге, исследовании рекламных сообщений
на предмет поиска инновационных поэтических идей?

С. Б. Сначала о вашем некурении и озарении, посетившем
вас во время конференции! Я уважаю ваше весеннее некурение! И
потому следующую конференцию постараюсь приурочить к другому времени
года. А в качестве предварительного теста я всем рекомендую посмотреть
фильм Отара Иоселиани «Утро понедельника».

И о рекламе. Безусловно, в рекламе можно и нужно использовать
поэтические новации. Возможно, что какая-то часть рекламы должна
оставаться «дубовой», но какая-то часть должна быть экспериментальной.

Я не знаю, что делается в этом направлении на телевидении, например...
Беда в том, что поэзия и особенно новейшие активные ее формы начисто
отсутствует в российских мультимедиа. Тот, кто занимается рекламой,
а тем более рекламодатели, похоже мало что знают о современном
поэтическом искусстве. Между прочим, в интернете уже есть интересные
формы освоения сетевого пространства. Это работы Елены Кацюбы,
Георгия Жердева.

Перспективы, думаю, могут быть очень интересные. Тем более, что
у нас есть не только поэты с новыми идеями, но и компьютерные
художники очень высокого класса. И я сам с удовольствием бы поучаствовал
в этой работе.

Я думаю, что должна быть экспансия поэзии, в рекламу в том числе.

В. П. Вот примерно к этому я и клоню. Сейчас
существует великое количество рекламных вузов и рекламных отделений
при вузах. Некоторые из этих учебных заведений/ учебных отделений,
как представляется, имеют весьма и весьма неплохие учебные планы
по культуре и искусству.

Мотиваций для обучения рекламе хватает — и высокие доходы, и самореализация.

Так получается, что через модную профессию удаётся приобщать молодёжь
к сокровищнице мировой культуры. Может быть, в рекламных вузах
нужны (раз это полезно) курсы лекций по современной поэзии? Может
быть, следует предпринять какие-то организованные действия в этом
направлении? Может быть, и рекламные вузы помогут чем-то поэзии?

Да. (А некурение моё выдержало и более тяжёлые испытания этой
весной, так что давайте не будем накладывать доп. ограничения
на и без того сложно идущий лит. процесс.)

С. Б. Вы правы, но я не знаю, что такое рекламные вузы.
Я знаю, что в вузах сейчас готовят пиарщиков. Десять лет назад
я занимался организацией факультета журналистики в Тамбовском
университете, изучал программы подготовки журналистов, в том числе
в связи с рекламой. Все это мне показалось довольно сухим материалом.
Я попытался внести некоторое оживление в моем собственном курсе
теории и практики журналистики, на одной международной конференции
в МГУ даже выступил с докладом о роли поэтического эксперимента
в СМИ. Но вот какая проблема — высокая степень консервативности
среди преподавателей, заказчиков и, наконец, увы, в самом журналистском
корпусе! Интернет, мне кажется, более раскован. И, возможно, что
через сеть можно проводить новые подходы к рекламе. Вообще же,
безусловно, нужна экспериментальная площадка в каком-либо вузе.
Надо попытаться найти...

В. П. Площадку, найти, очевидно, вы имеете
в виду институт. Есть один такой — у Ю. Грымова. Или был. Например.

Теперь позвольте задать «бюрократический» вопрос. Точнее статистический.
Возможно, цифры помогут составить представление о масштабах. Мы
уже говорили, что «РОКУ УКОР» насчитывает более 500 страниц.

Тираж книги 2500 экземпляров (можно предположить, что, как и «Зевгма»,
вскоре книга станет библиографической редкостью).

Однако.

Сколько авторов представлено в сборнике?

Сколько в нём содержится произведений?

Каков объём книги в авторских листах и печатных знаках?

И ещё.

Понятно, что в книгу вошло не всё.

Как бы вы оценили общий российский потенциал нетрадиционной поэзии,
положим в процентах от общего количества авторов и текстов ими
продуцируемых?

Хотя, конечно, здесь сразу встаёт вопрос о границах и критериях
— что считать авангардом, заумью, «не традицией». Давайте о границах
и критериях спрошу в отдельном вопросе.

С. Б. Сейчас посчитаю. (пауза) Так,
в книге 162 автора плюс 6 анонимных. Здесь около пятисот произведений.
Объем книги 35 учетно-издательских листов. А вот сколько знаков
— я не знаю.

О потенциале в процентах мне сказать трудно. Но вообще, на мой
взгляд, круг авторов, экспериментирующих или работающих с изощренными
формами, невелик. Он несколько расширился за последние десять
лет, но в целом это довольно узкое поле. Наиболее значительное
прибавление в палиндромическом сегменте. Палиндромисты оказались
наиболее организованными, прежде всего благодаря действиям Александра
Бубнова, Владимира Рыбинского и братьев Нагорских, а также Германа
Лукомникова и Сергея Федина...

В. П. Продолжение «статистического» вопроса.
Вот казус из моей практики.

В середине 90-х я, проживая в г. Сергиев Посад, сотрудничал с
местной независимой газетой. Мне поручили подготовить материал
о городском парке, вернее его отсутствии. Парка не было. Старый
парк пребывал в разрухе и запустении. В соответствии с этой разрухой
я дал материалу название «Пар... Кул... ...дых...», что как, вроде
бы нетрудно понять, является частичным разрушением сочетания «Парк
Культуры и Отдыха». Таким названием я думал заинтриговать, привлечь
внимание к материалу. Однако главный редактор — очень милая дама
средних лет — сочла необходимым сделать пояснение к заголовку,
мотивировав это тем, что не все читатели знают английский язык.

Следует пояснить, что Сергиев Посад всегда считался городом высокой
культуры, издание было отнюдь не жёлтым, а та дама время спустя
возглавила главную городскую газету.

На основе примера можно предположить, что не все наши сограждане
(или соязычники) готовы взять на себя труд (или удовольствие)
понимать и воспринимать поэтические эксперименты.

И вот, интересно, что вы думаете о читательском (зрительском)
потенциале вашей книги в частности и экспериментальных форм в
литературе и искусстве вообще?

Каковы оптимальные и эффективные пути агитации и пропаганды?

Я хочу сказать, точнее, спросить, как, по-вашему, в стране Пушкина
и Есенина лучше объяснить любителям изящной словесности, что Есенин
в области словотворчества был изрядным новатором, а творчество
Александра Пушкина — это практически одна большая новация.

И что продолжение их традиций едва ли можно свести к безвольному
копированию созданных ими образцов.

С. Б. Пар...Кул... ...дых — замечательное произведение.
Думаю, понравилось бы и Крученых. Но я уже говорил о консервативности,
а можно сказать и некоторой неосведомленности в газетных кругах.
Я это знаю на собственном опыте, поскольку и работал в газете,
и сотрудничаю с газетами с 15 лет. Вот что, кстати, замечу — сдвиги
все-таки есть. В немалой степени благодаря тому, что появилась
кое-какая литература за последнее время.

Буду оперировать простыми фактами. Если в 60–70-е годы были единичные
факты публикаций палиндромов, а в 80-е несколько большее число
таких публикаций (причем в это время их делал фактически один
человек!), то в 90-е годы публикации идут на сотни, за палиндромы
ухватились ежедневные, развлекательные газеты. Правда, здесь есть
опасность инфляции формы и эта опасность уже реализуется с палиндромами,
одностроками, тавтограммами. С заумью посложнее, конечно. Но,
думаю, что со временем массмедиа и заумь приручат.

Пропаганда поэтических форм, конечно, нужна, но агитация вряд
ли. Вернее — нужны знания, что вот такое есть... Нужны серьезные
и популярные книги. В том числе и о словесной работе Пушкина и
Есенина. Если же говорить о нашей теме, то я хотел бы обратить
внимание на вышедшую уже двумя изданиями популярную книжку Сергея
Федина «Лучшие игры со словами» (первое издание — 1999 год). Это
хороший пример адаптации непростых явлений словесности к самому
простому восприятию.

Что касается «Року укора», то я вполне представляю себе читателя
такой книги — от ученика до вузовского преподавателя, от начинающего
автора до Евгения Рейна. Я думаю, количественно такой читатель-восприниматель
больше, чем 2500 экземпляров. Да, мне только что сообщил приятель
из Петербурга, что не смог там купить книгу, вся разошлась. Я
скромно думаю, что мало завезли...

Да, так вот еще раз о пропаганде и борьбе с инфляцией формы. Это
очень сложное дело. Массовое освоение форм, выброс в интернет
и на бумагу — это все новая реальность, от которой никуда не денешься.
Здесь я думаю, что необходимы новые формы академических действий,
в том числе на культурных сайтах, в газетах и на ТВ. Что-то я
уже предпринимаю и планирую...

В. П. Ещё один вопрос о цифрах. Отнюдь не статистический.

Сборник «РОКУ УКОР» разбит на два больших раздела «для глаза»
и «для голоса и слуха». Однако в сборнике совершенно нет отдельного
абстрактного раздела. Конечно, к абстракции можно было бы отнести
заумные, абсурдные тексты — как тексты, отвлечённые от всем понятных
смыслов.

Однако, как известно, наилучшим выражением абстракции являются
числа. Также известно, что многие авторы прибегали к числам в
своём творчестве. Или даже составляли стихи из одних цифр. «РОКУ
УКОР» содержит минимальное количество текстов из цифр.

Чем объясняется такое малое присутствие? Некоторой сухостью подобного
рода произведений, либо нестыковкой с общей концепцией сборника
(слышу-вижу), либо всё же недостаточностью материала (хотя уж
на небольшую главку подобных текстов точно хватило бы)?

Какой, по-вашему, должна быть русская абстрактная поэзия (если
исходить из аналогий с абстрактной живописью, например)?

С. Б. Об абсурдном я думал. Но тут, на мой взгляд,
нужна особая антология. Причем, стихов, прозы, драматургии. За
это надо взяться. Ибо русская абсурдистская литература ничуть
не уступает известным западным образцам. Я это проверял и на русских
и на немецких студентах, когда вел специальные семинары по абсурдизму
и алогизму в русской литературе. Надо учиться у западных коллег
структурировать культурную продукцию и засталбливать термины!

Что касается «цифровой поэзии» (а хороший термин, по аналогии
с цифровой камерой или цифровой записью музыки!), то об этом,
каюсь, не подумал, да и материал как-то не попадался. В книге
— это «Таблица умножения» Владимира Казакова и отдельные вкрапления
у Константина Кедрова... Так, что спасибо за идею. И буду рад,
если подкинете примеров из других авторов.

Касательно абстрактной поэзии. Казимир Малевич считал таковой
как раз заумную поэзию. Он и сам писал заумь, как известно. Я
бы отнес к абстрактной поэзии некоторые визуальные партитуры Валерия
Шерстяного. Вообще же здесь полный простор для фантазии. Абстракционизм
предполагает, условно говоря, абсолютную свободу выражения. Здесь
нельзя очертить точные рамки, иначе это уже будет не абстракция,
а академизм. Хотя интересно, что на Западе это вроде бы и произошло.
И, возможно, что скоро фигуративность будет считаться новаторством
в живописи :-))

Окончание следует.