Литературная критика

Рис. А. Капнинского

«Это всё романтизм, чепуха,
гниль, художество...
Пойдем
лучше смотреть жука.»
Базаров читал книги по
необходимости, находя в этом занятии несравненное удовольствие.

Есть в «Windows» такая вежливая программа. Наводишь стрелочкой на
какой-нибудь значок в меню, но не щелкаешь, а ждешь, ждешь. А
программа тоже ждет, тихо, тихо. А потом, видимо, уяснив,
что с ней связался либо абсолютный кретин, либо беспалый
(мышью еще водит, а щелкнуть носом не догадается), она выдает
тебе информацию. Типа того: «А вот же ж что это такое, дурачок!
Это “Фотошоп”!».

Политкорректно. Очень мне нравится.

Но бывает и так. Наводишь и щелкаешь, щелкаешь... Яростно, в
сердцах, так что мышь под рукой пищит. А программа тебе: «Что это
такое?» То есть она тебя же и спрашивает. Как психиатр.

Что такое ОБЭРИУ — мы знаем. «Объединение реального искусства» —
название поэтической группы, придуманное Даниилом Хармсом в 20
годы.

Все обэриуты рано и плохо кончили, кроме Бахтерева и Заболоцкого.
Александр Введенский погиб в 1941, на этапе, то ли от
дизентерии, то ли пристреленный конвоем. Даниил Хармс скончался
сразу за ним в тюремной психиатрической больнице. Николая
Олейникова (строго говоря, не обэриута, а только сочувствующего)
расстреляли в 1937 году.

Конст. Вагинов умер от туберкулеза в 1934 году. Заболоцкого
(отошедшего от обэриутов) арестовали в 1938-м, пытали, превратили в
буйного умалишенного («История моего заключения»), выпустили
только в 1946 году. Сложный был человек.

В судьбе Хармса была деталь, о которой я раньше не знал и которая
меня задела. Я делал для «Литературной газеты» интервью с
внуком знаменитого в начале ХХ века публициста из суворинского
«Нового времени» Михаила Осиповича Меньшикова. Меньшиков
знаменит не только своими ультраконсервативными взглядами, но и
дружбой с Чеховым, знакомством с Толстым и Григорием
Распутиным, тем, что первым среди журналистов летал на аэроплане
(на другой день летчик, который его «прокатил» над
Петербургом, разбился) и многим другим. Удивительный это был человек! В
1918 году его расстреляли практически на глазах
многочисленной семьи (с малолетними детьми и беременной дочерью)
невдалеке от собственного дома (бывшего, разумеется) на берегу
Валдайского озера с видом на Иверский монастырь. В составе
расстрельной комиссии (она же и привела приговор в исполнение,
красноармейцы стрелять в очевидно не виновного пожилого
человека отказались) были евреи, что, с одной стороны, позволяет
некоторым педалировать идею «еврейского заговора», а другим,
на всякий пожарный случай, замалчивать судьбу М. О.
Меньшикова по принципу: как бы чего не вышло.

Так вот. Внук Меньшикова М. Б. Поспело, как бы между прочим, сказал:

«— Как возрождался Меньшиков? Все не так просто. Еще в 1924 году его
товарищ по Кронштадтскому училищу, некий Ювачев, честь ему
и слава (он был сослан на каторгу, потом реабилитирован, еще
до революции), выпустил книгу (я разыскал ее в Исторической
библиотеке), в которой добрыми словами писал, как Меньшиков
(он ведь был маленького роста) бегал по училищу и приносил
курсантам кое-какую нелегальную литературу. Ювачева эта
нелегальная литература увлекла настолько, что он попал на
каторгу, а вот Меньшиков успел вовремя остановиться».

«ЛГ», №38, 17–23 сентября.

«Некий Ювачев» — это отец Даниила Хармса, настоящая фамилия которого
была Ювачев. Но мне это не пришло в голову, и я оставил в
интервью: «некий Ювачев».

Вот он след «Красного Колеса», его не спутаешь! Запущенное однажды,
оно катилось по траектории вроде бы непредсказуемой, но
давило при этом всё самое яркое, заметное... Хрысь! — раздавило
«правого» Меньшикова. Хрусь! — кончается в кювете «левый»
Хармс. Колесу наплевать, что он искренне хотел служить
революционному искусству, что отец его служил этой самой революции,
которая запустила Колесо.

Но трагедия обэриутов, которая была лишь малой частью трагедии
России, не позволяет мне скрывать правду. Недавно перечитывал
обэриутов. По необходимости. Без необходимости кто их сегодня
перечитывает?

Что сказать? Скажу страшное. На 90% всё это обыкновенная
графомания.

Уже вижу «специалиста», который радостно хлещет себя по ляжкам. Ну
только последний профан не знает, что обэриуты использовали
графоманию как прием. Капитан Лебядкин, детский наив и тэ дэ
и тэ пэ. Только видите ли какая штука... Лебядкин —
персонаж, и если б творческий диапазон Достоевского ограничивался
подобными стишками... Дети хороши пока они дети. Потом они,
как известно, становятся противными подростками, а потом еще
более отвратительными взрослыми. Некоторые из которых делают
вид, что остались детьми и от этого выглядят еще более
противно. Увы...

Стихи Введенского и Хармса чудовищно длинны, как и положено
графоманским виршам. Читать это всерьез белому человеку можно только
положив напротив статью из «Slavonic studies» какой-нибудь
профессорши, в свое время эмигрировавшей в США из города
Чорновцi. В коротких стихах Хармса сверкают искры
гениальности...

Плачь мясорубка вскачь.

Однако, это тот сорт гениальности, который не только на хлеб не
намажешь, но и духовности в котором ровно на грош.

Самое удавшееся стихотворение Введенского «Элегия» хорошо тем, что
здесь он более или менее возвращается к классическому стиху и
перестает «подхихикивать», как в каком-нибудь своем
бесконечно-длинном (и бесконечно-пошлом) стихотворении «Куприянов и
Наташа»...

И вдруг Заболоцкий:

Когда замерзают дороги
И ветер шатает кресты,
Безумными пальцами Гоголь
Выводит горбатые сны.
И вот, костенея от стужи,
От непобедимой тоски,
Качается каменный ужас,
А ветер стреляет в виски,
А ветер крылатку срывает...

И далее, далее. Всё изумительно! Это — ранний Заболоцкий. Но уже
понятно, с кем имеешь дело. С великим поэтом. Гением...

Из всех обэриутов самый стóящий тот, кто обэриутом, собственно, не
был. Это Николай Олейников. Его «Таракан» потрясает, как
потрясает всегда поэзия, разобрать которую на
составные части невозможно. О чем это стихотворение? О
веселом ужасе цивилизации? Да. О катастрофе научного мышления? Да.
О маленьком насекомом, которого зарезали злые дядьки,
выкинули в окно, а там его глупая курица склевала. Да. Да. Да...

Что-то есть у Конст. Вагинова:

А девушки синие очи
За нею, как глупость, идут

На хлеб опять же не намажешь.

Скажете: я сам себе противоречу? Красное Колесо давило самое яркое,
но тогда почему — графоманы? А потому что яркие графоманы.