Онтологические прогулки

Так сложились обстоятельства, что в год 300-летия Петербурга я
стал основателем и модератором первого российского философского
кафе, которое в наше спутанное время и могло открыться, по-видимому,
только в Петербурге. Этому предшествовала история, связанная с
моим прежним пребыванием во Франции в период 1992–1998 гг.

Начиная с 1993 года я стал посещать кафе с названием «Кафе маяков»,
расположенное в Париже на площади Бастилии. Это кафе известно
как первое французское философское кафе или сокращенно по-французски
«кафе-фило». В кафе-фило проводятся регулярные обсуждения, обычно
раз в неделю, на любую тему, предложенную участниками, среди которых
есть и завсегдатаи, и просто случайные посетители. При этом обязательным
условием является проведение обсуждения в форме философского дискурса,
что, в определенной мере, обеспечивается модератором обсуждения,
который, впрочем, не обязательно является профессиональным философом.

Для меня кафе-фило стало открытием жизненной важности, так как
после моего прибытия во Францию в 1992 году я безуспешно искал
в Париже интеллектуальную среду, где я мог бы получить доступ
к источнику так называемого картезианского духа. Несколько случайных
посещений семинаров на философском факультете Сорбонны не представили
для меня особенного интереса. В Сорбонне, впрочем, как и в других
академических заведениях, университетская философия занималась
своими «профессиональными» проблемами, погружаясь в детали, обыгрывая
нюансы и нюансы нюансов. Причем у меня сложилось впечатление,
может быть поверхностное, что картезианство, как определенный
стиль рассуждений, уделяет слишком большое внимание самой форме
рассуждений. Для картезианца «как» имеет такую же важность, а
может быть и большую, чем «что». Поэтому содержание картезианского
дискурса помещается в такую рафинированную и вычурную оболочку,
что иногда, начиная с какого-то момента, точно уже не знаешь,
о чем, собственно, сам дискурс. Впрочем, потом возникает ощущение,
что знать это и необязательно. Ценится игра слов самих по себе,
и французский язык, очень богатый и нюансированный язык, участвует
в этой игре в полной мере. Виктор Гюго был, наверное, прав, говоря:
«Форма это содержание, которое поднимается на поверхность».

В «Кафе маяков» я нашел то, что я искал — место встречи с симпатичными
людьми, использующими форму самоорганизации, чтобы противостоять
конформистскому мышлению и обыденному сознанию. Они задавались
вопросами, не предполагающими ответов, и интересовались проблемами,
заведомо непрактическими. Люди, которые приходили в кафе-фило,
представляли многоцветную палитру: они принадлежали различным
поколениям, социальным слоям, нациям и культурам. Их статус, образ
жизни, жизненный опыт были различны. То, что объединяло этих людей,
это страсть философствовать. Философия для них являлась средством,
дающим возможность содержательно размышлять над своими личными
экзистенциальными проблемами и актуальными проблемами социума.
Как сказал один из посетителей кафе-фило: «Наша цель перейти в
наших обсуждениях от рефлексов к рефлексии, от мнений к идее.»
Состав посетителей кафе менялся, но были и постоянные участники.
Мне запомнилось несколько наиболее характерных персонажей.

Седые волосы, величественный вид, он относился, по всей видимости,
к представителям либеральной профессии. Страстный любитель немецкой
классической философии и русской литературы, предельно логичный,
сохраняющий всегда хладнокровие, выступая в качестве арбитра в
споре между не в меру разгоряченными оппонентами.

Настоящая француженка, элегантная, хрупкая воительница, всегда
готовая принять вызов от общества, где доминируют мужчины, расположенная
больше слушать других, чем говорить, взволнованная и напряженная
во время своих редких выступлений, о чем можно было судить, наблюдая
за нервными движениями ее рук.

Внешность Че Гевары и бунтарский дух 60-х годов, страстный борец
против социальной несправедливости, технофоб, отрицающий рационализм
в своих выступлениях, всегда очень эмоциональных, но выстроенных,
впрочем, весьма рациональным образом. Всегда в поисках чего-то
«запредельного», забытых древних традиций, которые, по его глубокому
убеждению, должны возродиться, чтобы спасти падший мир.

Мужчина с округлым брюшком, кого французы обычно зовут «bon vivant»,
то-есть любитель хорошо пожить, для которого удовольствия, особенно
связанные с телесными отправлениями, составляют неотъемлемую часть
французского искусства жить, большой любитель хорошего вина, изысканной
еды и раблезианского сарказма. Открыто и шумно выражает свое критическое
отношение к слишком сложным рассуждениям по поводу достаточно
простых, по его мнению, вещей.

Поэт, одинокая душа, неловок, застенчив, пребывающий больше в
мире воображаемом, чем реальном. В своих выступлениях, страстных
и сумбурных, неожиданно вставляет критические замечания в адрес
современных нравов, состояния умов и засилья мирового капитализма.
Его поэзия медитативна, возвышенна, в поисках вечного и неуловимого.

Иногда он цитирует поэтические отрывки и других авторов, например,
Артюра Рембо:

«Она обретена.
Кто? — Вечность.
Это море, слитое
С солнцем.»

И много других людей наблюдал я тогда в кафе... Они приходили,
спорили, шутили, хохотали, громко возмущались и уходили до следующего
раза.

В наше время человеческое общество становится все более сложно-организованным
и дифференцированным. Трудности, связанные с его пониманием и
интерпретацией, рождают в нас ощущение невозможности привнести
смысл в этот Левиафан — общество, создателями которого мы все
являемся, также как, в равной мере, являемся и его слугами и жертвами.

Человеческое общество, как любая сложная система, обладает двумя
диалектическими аспектами: универсальным и сингулярным. Универсальный
аспект системы несет в себе консервативную тенденцию, функция
которой состоит в обеспечении стабильности, преемственности, временной
продолженности, в пределе, вечности системы. Сингулярный аспект
системы связан с ее развитием, эволюцией, функция которой заключается
в производстве из хаоса новой информации, новых вариантов и моделей,
которые система или принимает, как образец для последующей мутации,
или отвергает. В процессе конфронтации универсального и сингулярного
общество, как система, сохраняется и развивается, стабилизируется
и эволюционирует.

Взаимодействие универсальных и сингулярных аспектов человеческого
общества в форме оппозиции сфер, социетальных и индивидуальных,
общественных и частных, рассматривалось в работах современного
немецкого философа Юргена Хабермаса.

Согласно Хабермасу, разделение между общественной и частной сферами
деятельности уже существовало в античной Греции. В греческом городе
общественная сфера включала виды деятельности, общие для всех
свободных граждан, которые происходили в специальных местах, предназначенных
для общественных собраний, именуемых «агора».

Частная сфера была связана с видами деятельности индивида, которые
выполнялись только им самим или совместно с членами его семьи.
Возникшая уже в то время поляризация общества между «общественным»
и «частным» сохранилась и до наших дней.

Однако, в ходе исторического процесса общественные и частные сферы
изменили свое содержание, форму и взаимоотношения.

Хабермас считает, что в античной Греции власть проявлялась и была
сосредоточена, главным образом, в частной сфере, где свободные
граждане-мужчины имели в своем распоряжении женщин, слуг и рабов.
Напротив, общественная сфера была местом свободного обмена мнений,
коммуникации граждан, где манифестация власти была очень ограничена.

В средневековье, с приходом феодального абсолютизма, власть, сохраняя
свое присутствие в частной сфере, проникает также и в общественную
сферу. Власть проявляется на всех уровнях социальной иерархии
в форме абсолютной собственности на землю и частичной собственности
на людей. После вторжения власти в общественную сферу последняя
утрачивает свою коммуникативную функцию. Хабермас определяет эту
деформированную общественную сферу как «репрезентативную», поскольку
она представляет, репрезентирует через социальные ритуалы, политические
и экономические дискурсы, власть, установившуюся во всем обществе.
Коммуникативная функция была заменена на функцию репрезентации
власти, власти монархической, государственной. По сути дела, общественная
сфера превратилась в государственную, и в таком виде просуществовала,
примерно, до 18-го века, когда появляются ростки новой формы общественной
сферы как составной части возникающего гражданского общества.

Средневековое общество, с иерархией власти по вертикали, представляло
собой по горизонтали однородную, анонимную массу, где индивида
еще не существовало. На заре возникновения рыночной экономики
возникает социальный заказ на появление свободных экономических
агентов. Индивид как таковой начал искать место для своего появления
и проявления. Это место реализовалось как промежуточная сфера
между государственной и частной сферами, где новая модель социальной
организации общества обсуждалась и разрабатывалась. Можно определить
эту промежуточную сферу опять как общественную сферу, функцией
которой снова стала коммуникация.

В западных странах этот феномен проявился в различных формах —
клубы в Англии, салоны во Франции, общества читателей в Германии,
которые возникают во множестве в период с 17-го по 19-ый век.
Таким образом, через культурную, творческую активность, включающую
философию, искусство, вновь появившаяся общественная сфера была
институализирована и легитимизирована в ходе появления политических
партий, свободной прессы, республиканского парламентаризма. Общая
цель всех этих социальных институтов состоит в защите гражданского
общества от негативных тенденций, исходящих как от деструктивных
частных интересов индивидов, так и от тоталитарных поползновений
государства. В пространстве общественной сферы индивиды спонтанно
участвуют в процессах самоидентификации, самоопределения и самореализации.

В истории человеческой цивилизации подобного рода процессы возникали
неоднократно и ранее. В условиях кризисной исторической ситуации,
поиска новых форм социальной организации эти процессы спонтанно
возникали «снизу» и имели целью разработать новое видение мира,
новую этику, стремясь, в конечном итоге, преодолеть, трансцендировать
создавшийся исторический тупик. В качестве примера можно привести
философские школы в античной Греции, первые христианские коммуны
на Ближнем Востоке, протестанскую церковь в средневековой Европе.

В настоящее время, можно констатировать, что современное общество
находится в весьма проблемной ситуации. Целостность человеческого
общества, как кажется, находится в опасности в связи с утратой
контроля над силами, действующими на общество в различных его
размерностях — власть в политической размерности, деньги и информатизация,
соответственно в размерностях экономической и технической. Эти
силы проявляются и действуют согласно своим собственным законам.
В прошлом попытки, стремящиеся взять эти силы под контроль, неизбежно
заканчивались катастрофическими провалами, наглядными иллюстрациями
которых являются фашизм и коммунизм.

В самой природе общественной сферы в наше время произошли значительные
изменения. Мораль, этика, декларированные в общественной сфере
в недавнем прошлом и рассматриваемые как показатель нарастающей
гуманизации человеческого общества, находятся в остром противоречии
с «цивилизованном варварством» наших дней, которое проявляется
в возникновении экологических проблем глобального уровня, углублении
поляризации между «богатыми» и «бедными» как на межрегиональном
уровне, так и внутри отдельного государства, локальных этнических
войнах, сопровождаемых невообразимыми жестокостями.

Миф о главном действующем лице общественной сферы, свободном индивиде,
сознательном в своих мыслях и чувствах, рациональном в своем поведении,
гуманистическом по своей ориентации, был подорван в результате
многочисленных открытий в философии, психологии, социологии. Последовательно
констатированы смерть Бога, индивида, автора.

В такой критической ситуации, человеческое общество в целях своей
защиты и сохранения вынуждено создавать некие интегративные силы
в качестве противовеса возникшим деструктивным процессам. Эти
силы могут порождаться в общественной сфере в рамках ее коммуникативной
функции.

Общественная сфера является местом манифестации множественности
видений мира, ценностей, интересов и интенций людей. Этот плюрализм,
исходящий «снизу», должен в процессе коммуникации превратиться
в социальный консенсус «наверху», приобретая универсальный, нормативный,
легитимный характер. Это ответ на проблему, когда-то сформулированную
Жан-Жаком Руссо: «Как волеизъявления всех становятся общим волеизъявлением
?»

Проблема легитимности социального консенсуса в этом случае весьма
близка к проблеме истинности в науке. С одной только разницей,
что истина ищется в мире вещей, а легитимность принадлежит исключительно
миру людей. В каком-то смысле, можно рассматривать легитимность
социального консенсуса как «социальную истину». В мире вещей истина
помещается или вовне этого мира, как, например, идеальные формы,
«эйдосы» у Платона в античности, или внутри его, согласно процедурам
верификации повторных экспериментов в позитивной науке наших дней.
По аналогии, в человеческом мире социальный консенсус, «социальная
истина» детерминируется или извне, как имманентная характеристика
идеальной организации общества, как например, Республика у Аристотеля,
или изнутри, через определенные установленные процедуры, например,
демократические выборы в современном либеральном обществе.

В любом случае, «социальная истина» не существует априори, а постоянно
конституируются в общественной сфере через дискурсы граждан в
ходе обсуждения. Таким образом «социальная истина» появляется
во время и после дискурса, но не ранее. Это значит, что легитимность
социального консенсуса возникает не в процессе движения к абсолютной
«социальной истине», но зависит исключительно от эффективности
организации самого дискурса, с точки зрения репрезентативности
в нем волеизъявлений всех, то-есть определяется уровнем демократичности
самого дискурса.

Иными словами, социальный консенсус становится легитимным не в
силу того, что он адекватно выражает предустановленное кем-то
или чем-то общее волеизъявление, а потому что этот консенсус возникает
через демократический дискурс, где представлены волеизъявления
всех. Исходя из этого, обеспечение демократического дискурса в
общественной сфере имеет для общества принципиально важное значение.

В прошлом демократический дискурс проявлялся в различных формах:
движение ненасильственного сопротивления в Индии в эпоху колониализма;
хиппи в Соединенных Штатах в 60-ых годах, протестующие против
войны во Вьетнаме; коммуны «Нового Века», отвергающие современное
общество потребления; организации «Зеленый Мир» и «Международная
Амнистия», выступающие против загрязнения планеты, политической
и социальной несправедливости.

В наше время к ним можно отнести движение антиглобалистов, основанные
на электронных средствах коммуникации акции флэшмоба и, как мне
кажется, феномен кафе-фило.

Кафе-фило являются манифестацией демократического дискурса. Они
выражают спонтанную реакцию людей, ищущих точки отсчета в условиях
радикальных и быстротекущих изменений экономических и социальных
структур современного общества.

Кафе-фило являются, в каком-то смысле, групповой «философотерапией»,
участники которой, критически воспринимая современное общество,
встречаются, чтобы подвергнуть критическому осмыслению свою идентичность,
ментальность, ценностные ориентиры, используя при этом интеллектуальную
синэнергию работы в группе. Новые идеи и концепции, возникающие
на уровне индивидуального сознания и генерируемые самими индивидами,
могут и должны повлиять на коллективное сознание и способствовать
появлению нового видения, новой этики и системы ценностей более
адекватных новым условиям человеческого существования.

Кафе-фило — это современная агора, общественное место, где индивиды
собираются, чтобы выработать новый социальный консенсус средствами
демократического дискурса.

Первое кафе-фило «Кафе маяков» появилось на площади Бастилии в
Париже в 1992 году по инициативе французского философа Марка Соте
(Marc Sautet), написавшего впоследствие книгу «Кафе для Сократа».

В настоящее время можно найти на сайте французской
Ассоциации кафе-фило адреса около сотни кафе в Париже и его
окрестностях и более сотни кафе на остальной территории Франции.
Около восьмидесяти кафе уже функционируют вне Франции, в Западной
Европе, США, Канаде, Австралии, Центральной и Южной Америке, Японии
и Китае.

В 2002 году я вернулся в Россию и обосновался в Санкт-Петербурге,
где мне пришла идея организовать кафе-фило, по сути дела, первое
российское философское кафе. Сам я москвич, и мои контакты с петербургской
интеллектуальной средой были ограничены. Однако, с помощью моих
петербургских друзей мне удалось заинтересовать идеей кафе-фило
ряд молодых петербургских философов, которые приняли активное
участие в ее реализации.

Аспирант Миша, специализирующийся по философии Делеза, нашел площадку
для кафе-фило в помещении кафе
Техно-Арт Центра на Пушкинской, 10. Масс-медийный философ Алла
согласилась выступать вместе со мной модератором проведения обсуждений.
Социальный философ Александр, хоть и редко появлялся в самом кафе,
но поддерживал идеологически и обещал бывать чаще. В конечном
итоге, обсуждения в кафе-фило стали проводиться регулярно каждую
субботу, с 3 до 6.

Опыт проведения около десятка таких обсуждений оказался несколько
неожиданным.

В зависимости от состава участников существенно менялся характер
обсуждение, балансируя между двумя крайностями. Иногда обсуждение
носило узко профессиональный, предназначенный только для философов,
характер с использованием жаргонного дискурса, исключающем для
непрофессионалов возможность участия в обсуждении. Философское
кафе становилось, таким образом, кафе для философов, местом закрытым
и герметичным.

В других случаях обсуждение скатывалось к разговорам «за жизнь»
на уровне обыденного сознания, необоснованному критицизму «всех
и вся», агрессивным перепалкам между оппонентами и бесконечному
выяснению того, что же, в конце концов, обсуждается.

Весьма трудным оказалось удерживаться в пространстве философской
рефлексии, где философский инструментарий удавалось бы приложить
к решению экзистенциальных проблем участников обсуждений.

Неоднократно оспаривалась роль модератора, функция которого рассматривалась
не в качестве организующего начала, а скорее как репрессивная,
а потому бесполезная и даже вредная. Такую идиосинкразическую
реакцию на любую форму организации можно объяснить, по-видимому,
тяжелым советским тоталитарным прошлым.

В ходе обсуждений, сомнения, лежащие в основе философских размышлений,
демонстрировались намного реже, чем категорические утверждения,
которые могли принимать, в пределе, форму пространных философских
концепций и систем, представлявших воззрения их авторов обо всем
на свете.

Не обходилось от появления на обсуждениях фигур, претендующих
на обладание сакральным знанием, которое излагалось ими в форме,
близкой к Нагорной проповеди.

Иногда в кафе-фило забредали молодые люди из мест весьма отдаленных,
в том числе и из города Норильска, в поисках смысла жизни, похожие
скорее на персонажей чеховского рассказа «Скучная история», чем
на битников из «Дорожной истории» Джека Керуака.

В последнее время появились во множестве студенты философского
факультета Санкт-Петербургского Государственного университета,
сильно помятые постмодернистскими концепциями и взыскующие к возврату
телесности и здравого смысла.

Несколько раз в кафе был с визитом человек по прозвищу «Итальянец»,
в прошлом известный петербургский диссидент, а ныне постоянно
проживающий в Италии, который высказал мнение, что, если кафе-фило
и сможет прижиться в России, в чем он сильно сомневается, то это
произойдет только в Петербурге.

Я тоже так думаю. Сейчас петербургское кафе-фило находится в процессе
становления, поиска своего лица, содержания, аудитории. Этот западноевропейский
демократический институт проходит свое испытание приживлением
на национальную российскую почву. И потребуется время, чтобы стал
виден конечный результат.