Проза

Константин Ферапонтов, человек-оркестр,

или Биография забытого таланта

«Меня попросили написать небольшой мемуар о Константине
Ферапонтове; кто-то вспомнил о нашей с ним давней дружбе. После
долгих колебаний я согласился, оговорив главным условием лишь
полную откровенность разговора. Публиковаться мемуар будет, как
мне сказали, без сокращений. Это важно. Ибо в жизни Константина
были такие нюансы, объяснить которые можно лишь при полной открытости.

Мы познакомились с ним, будучи уже людьми зрелыми, серьезными
и семейными. Объединила нас страсть к шахматам. Часто, засиживаясь
у него или у меня дома допоздна за партией и бутылкой пива, мы
вели долгие разговоры, из которых я и почерпнул информацию, изложенную
далее. Подчеркиваю — я ничего не выдумал. Все, что я расскажу,
поведал мне сам Константин. А я лишь вспоминаю и озвучиваю. Хотя
озвучить могу далеко не все, у меня нет таких способностей.

У Константина же способности были. По крайней мере две. И обе
— выдающиеся.

***

...Его мама все удивлялась — откуда это ей слышится музыка? Только,
бывало, начнет убаюкивать она своего единственного алмазно-драгоценного
сыночка (дочерей к тому времени народилось аж целых три), как
тут и начинает ей казаться, что это не она его убаюкивает, а он
ее. Или даже не так — сама себя она качает на ручках и поет колыбельную,
а все слова хоть и знакомы, да звучат иначе — лучше как-то, чище
и... настоящее? И звучит вдобавок при этом музыка такая тихая,
мягкая и ласковая, что не захочешь, а уснешь. Муж много раз будил
ее, опасаясь, как бы она не задушила грудью ребенка: был у него
такой случай в прошлом браке, отчего и развелся, хоть любил —
мысли всякие замучили... Над нынешним же своим наследником он
просто дрожал. И каких только дорогих нарядных одежонок ему не
покупал, заменяя маму, каких только игрушек-погремушек не приносил
из магазинов (а то и сам делал, мастер был отменный)! Сделал,
к примеру, манеж, на который не могли налюбоваться все подруги
его жены. Баловал сына. А тот еще не понимал, конечно, видел только,
что его любят все вокруг, потому и сам всех любил бескорыстно,
даря своей милой улыбкой родителей и трех старших сестер, которые
его просто обожали как лучшую куклу в мире.

Сестры первые и высказали это невероятное предположение, что маленький
Костя «играет музыку». Мать сама уже давно это знала, только,
конечно, боялась сказать мужу... Узнав все, тот, со страхом взглянув
в лицо младенцу, сказал: «Опять?!» Заплакал, но быстро взял себя
в руки. «Трудно ему в жизни придется»,— подвел итог. На том дело
и закончилось.

Ужасная правда открылась, но только ничего страшного на самом
деле не было. Музыку, производимую Костей, могли слышать лишь
его самые близкие люди, да и то очень тихо, еле-еле... Чужим просто
казалось, что это где-то за стеной у соседей включен приемник
на волне радиостанции, передающей классику. А когда Костя немного
подрос, он легко научился этой своей способностью владеть в полной
мере, и музыка теперь звучала лишь по его желанию, с нужной громкостью...

В голове у Кости содержался некий микроскопический приборчик,
позволяющий с полной точностью сохранять и воспроизводить затем
все мысли, когда-либо приходившие в эту голову. А еще этот приборчик
умел озвучивать мысли, транслировать их в окружающий воздух. Собственно,
Костя мог общаться с людьми, не раскрывая рта, но это было бы
воспринято неоднозначно, и он в такие иры старался не играть.

У современного человека постоянно звучит в голове, на поверхности
мысли, маловразумительный звуковой, чаще всего музыкальный фон,
или сумбур вместо музыки, неизвестным образом оказывая влияние
на наши поступки. Из этого сумбура потом случайно всплывают обрывки
чего-то стоящего, обломки предыдущих кораблекрушений, и из них
мы строим новое, свое, может, и вовсе не имеющее отношения к музыке...
А музыка уходит дальше. Потому что такой записывающе-воспроизводящий
приборчик, как у Кости, имеется далеко не у всех.

А ведь он мог бы стать решением проблемы для очень многих людей.
Вот для немых, например. Или для тех композиторов, которые не
знают, что они композиторы и не могут отличить скрипичного ключа
от басового, но просто иногда слышат во сне музыку, а утром кусают
локти от страстного желания эту музыку сохранить, и не могут,
конечно же. Или кинорежиссеры снов... Славно было бы каждому иметь
приборчик, записывающий мысль! этакий внутренний диктофон, а то
сколько всего за день передумаешь, а вечером засосешь пива, ну
и... Впрочем, технологии развиваются так отчаянно-быстро, что
через несколько лет мы будем прочитывать толстую книгу за пару
секунд, просто закачивая ее в мозг, ну и озвучка мысли не за горами,
а может, и уже есть где-то... конечно, есть. Впрочем, речь сейчас
совсем о другом.

Сделаем в биографии героя перерыв протяженностью в полтора десятка
лет. Заметим лишь, что Костя послушно все эти годы свой дар скрывал
по мере сил, и сил ему хватило... Он, правда, ходил сколько-то
времени в музыкальную школу (нельзя же совсем подавлять натуру,
говорил его отец), но быстро устал. Преподаватели держались о
нем твердого мнения, что из этого парня может получиться неплохой
баянист, который в пионерлагере старательно будет помогать физруку
проводить утреннюю гимнастику, а массовику-затейнику — устраивать
состязания по бегу в мешках..

Только на выпускном балу, выпив первый в жизни бокал шампанского,
он слегка потерял контроль над собой и попытался сыграть какую-то
тему из Гершвина, потому что внезапно в школе погас свет и электрические
музыканты онемели. В полной темноте он исполнил вступление на
повышенной громкости и только собрался перейти к основной теме,
но... тут свет дали, и он умолк. Никто ни о чем не догадался,
да и мудрено было в той обстановке что-либо понять. Никто никого
уже не слушал. Скандала избежать удалось.

Далее мы встречаемся с нашим героем, студентом некоего технического
вуза (куда он пошел по настоянию отца, вопреки своей мечте о консерватории),
в самую, пожалуй, счастливую пору его жизни, когда заботы о хлебе
насущном еще не висят над ним дамокловым мечом, а будущее кажется
приятным и веселым.

Теперь, видимо, следует уже дать портрет Кости. Ростом высок,
выше почти всех своих товарищей, лишь двое сумели обогнать его,
да и те, по правде сказать, были волейболисты. Костю-то волейбол
не интересовал, он вообще был абсолютно равнодушен к спорту, и
только когда по телевизору показывали прыжки с шестом, внимательно
просматривал соревнования от начала до конца, не в силах постигнуть,
что же это за спорт такой, в чем его смысл и значение... Лицом
не так чтобы красив, лицо у него было приятное, когда он улыбался,
а во все остальное время — сосредоточенное и задумчивое, оттого
он производил впечатление человека нелюдимого и мрачноватого.
Но это было лишь впечатление, первое и ошибочное. Друзей Костя
имел всегда великое множество, он порой даже не знал, куда деваться
от друзей, от подруг и друзей подруг. Ни одна мало-мальски значительная
пирушка не обходилась без его участия. К тому времени Костя сумел
без больших скандалов и потрясений обнародовать свои нетрадиционные
музыкальные способности. В экстрасенсов давно уже все верили,
и почти никто не сомневался в существовании инопланетян, а в поликлиниках
впору было вводить штатную должность «колдун-целитель», поэтому
вскоре дар Кости стал предметом беззастенчивой эксплуатации...
Но еще несколько слов к внешнему портрету героя. Физически он
был развит умеренно, никогда не мог похвалиться могучими бицепсами,
бегал медленно, задыхаясь, и вообще не это в нем было главное...
Волосы имел светлые, длинные, любил собирать их в модную косичку,
думая, что становится от этого более привлекательным. Впрочем,
однажды кто-то заснял его на видеокамеру, и Костя убедился, что
с косичкой лицо его приобретает крысиное выражение. Тогда он постригся
покороче. Настоящей же бедой Кости были прыщи, преследовавшие
его с седьмого класса до самого института, пока он не попал в
благосклонное женское общество. Только тогда прыщи постепенно
сошли на нет, оставив в память о себе несколько оспинок на правой
щеке возле носа...

Музыканты из местной рок-группы достали Костю просьбами споспешествовать
и вообще принять всяческое участие в их бурной жизни. Ему пришлось
согласиться.

Именно к этому периоду относится сделанная им в полуподвальной
и полупрофессиональной студии запись нескольких своих лучших вещей.
Он был влюблен, девушка сидела с ним рядом, он пил пиво и с большим
чувством исполнял музыку, приснившуюся ему накануне ночью. Все
шло хорошо. Правда, студия потом исчезла вместе со всеми записями;
но и жалеть не о чем — такого добра у Кости было полно; да еще
оказалось, что друзья-музыканты без белого кайфа не мыслят своей
жизни.

И через полгода рок-существование сделалось невыносимым настолько,
что он бежал, оставив свои ноты, которым к тому времени выучился,
оставив свои тексты и даже флейту, по случаю вырезанную из подвернувшегося
хорошего бруска. Он понял, что уже плотно подсел на наркоту, решил
чего бы это ни стоило завязывать и начинать серьезно заниматься
композицией. Он почувствовал: это и есть основное его призвание
в жизни, что бы там ни твердил ему отец об опасностях и ненадежности
ремесла музыканта (рок-группа-то, понятно, к музыке никакого отношения
не имела). И все бы хорошо, если б не женщины...

Почему-то женщины любили Костю. Любили таким некрасивым и тщедушным,
каким он в действительности и был. Не обращали внимания на угри
и мрачное выражение лица. Не обращали внимания ни на что. Костя
нравился им вопреки всему, ведь у него был дар, редкий музыкальный
талант, способности живого, действующего гения. Это с лихвой искупало
отсутствие карамельной внешности.

Незнакомым людям в то время казалось, что он носит с собой какую-то
хитроумную японскую техническую новинку, вроде плэйера. Некоторые
даже просили сделать потише, если он увлекался. Особенно в общественном
транспорте. Почему-то всем казалось странным, что вокруг человека
звучит музыка безо всяких видимых причин.

Обычно Костя исполнял ту музыку, которая ему нравилась. Его внутренний
редактор был либерал, он не делал исключения ни для чего. Будь
песня хоть самая распопсовая, но если Косте она нравилась, то
она и звучала — по желанию, в любое время суток, с нужной громкостью.
Да и сам он любил сочинять на ходу, экспромтом, удивляя друзей
приятной мелодией, причем не повторялся, каждый раз давал что-то
новое или обыгрывал варианты. Однако, по его собственным словам,
на самом-то деле он ничего не сочинял. Он озвучивал, вот именно
озвучивал мелодии, откуда-то появлявшиеся в нем. Откуда они появлялись
там, внутри, Костя не задумывался. Боялся все испортить.

Композитором он себя не считал, а просто-напросто боготворил музыку,
особенно классическую, и музыка отвечала ему взаимностью.

Вот за это женщины его и любили. В самом деле — если вы едете
на «зеленую», не нужно брать с собой магнитофон или приемник.
А уж сколько великолепных записей хранилось в Костиной «фонотеке»!
От африканских тамтамов до новейших модерновых диджейских поползновений.
И все это не стоило ему ни малейшего труда. Пока звучала музыка,
он совершенно спокойно мог рассказывать анекдоты или, допустим,
чистить картошку. Правда, голова потом болела, если воспроизведение
было «включено» на повышенной громкости. Но он особо не усердствовал.
Приглашая девушку на танец, он не слишком задумывался о том, что
произойдет в следующие несколько минут. Музыка его становилась
удивительно нежной и возвышенной (с теми, кто ему нравился платонически),
или наоборот, возбуждающе-сексуальной, проникновенной.

Своего он обычно добивался с легкостью. Видимо, происходило это
потому, что он как бы настраивался на волну партнерши, улавливал
ее настроение и подбирал нужную в данный момент мелодию — веселую
ли, печальную или просто какую-то ни к чему не обязывающую. Большинству
женщин льстит особое внимание.

Художник Василий Якупов.

Да что уж тут!.. Сколько можно ходить вокруг да около? Разве только
поэтому он им нравился? Должен открыть маленькую интимную подробность.
Дело в том, что Костя от природы был одарен не только замечательными
музыкальными способностями, но и... полагаю, все уже догадались,
о чем я веду речь. Да, да, именно так. Необычайного размера. И
вскоре слава о нем пошла гулять далеко за пределы института. Костю
передавали по наследству, им менялись, как особо редкой и ценной
вещью. Соединение двух выдающихся качеств в одном человеке сделало
его современным Казановой. Бороться с женщинами он не мог и не
хотел, но вскоре обнаружил, что его одного на всех не хватит,
и решил не обзаводиться постоянной подругой на ближайшие два десятилетия.
Он был альтруист. Он наизусть выучил мемуары своего великого предшественника,
научился ловко управляться с презервативом в самый горячий момент,
а также часами просиживал в библиотеке с толстой книжкой, описывающей
венерические заболевания.

Какие серенады звучали в те золотые годы под окнами женских общаг!..

Какие удивительные девушки бегали за Костей!..

Ему довелось выслушать массу стыдливых и смелых признаний, ему
делали такие предложения, что у неподготовленного человека голова
пошла бы кругом. Но Костя специально тренировался и потому мог
одолеть соблазн.

Это удивительно, однако из бесчисленного множества знакомых девушек
сам он не любил ни одну. Вернее... не то чтобы любил... В общем,
одна-то все же нашлась. И по роковому стечению обстоятельств,
Костя ей совсем не нравился. Дело в том, что она была равнодушна
к музыке. И не успела еще к моменту встречи с Костей вкусить,
так сказать, запретного плода... Просто ей не за что было его
любить, вот и все. Она и не любила.

Костя был потрясен. В его богатой практике такое произошло впервые.
Этого вообще не случалось со школы, чтобы он кому-то не нравился
до такой степени.

А тут еще грянули крутые перемены. Финансовые обстоятельства Кости
сделались эфемерными; он долго думал, как бы поправить положение,
где бы раздобыть или заработать денег (при этом сходу отвергая
все заманчивые предложения своих поклонниц перейти к ним на содержание),
и наконец придумал — пошел играть на улицу. Исполнял свои любимые
вещи, играл что-то на заказ, обслужил пару свадеб и даже одни
похороны...

Людям по-прежнему казалось, что у него где-нибудь там спрятано
хитроумное техническое приспособление. Одни считали его поэтому
жуликом, другие — ловким фокусником, и деньги в шляпу кидали отнюдь
не за музыку, а за секрет. Первое время он даже неплохо зарабатывал,
но скоро публика привыкла. Костя не считал нужным делать вид,
будто бы музыка дается ему с трудом. Он курил, сидел, разговаривал
с кем-то из знакомых о разных пустяках. А музыка звучала. И вскоре
людям это надоело. Никто уже не верил в его чудесный дар. Мало
ли где можно динамик спрятать!

Деньги бросать ему перестали. Начались совсем тяжелые времена.

Иногда Косте не на что было купить хлеба и молока, а без молока
он жить не мог... И самое главное — он заметил, что чем дольше
играет на улице, в подземных переходах метро, на рынках, тем менее
оригинальной делается его музыка. Он уже больше не пытался показать
что-то свое, а просто «крутил» на заказ. За это, как он убедился,
платили лучше. Только вот почему-то громкость все время снижалась.
Через полгода такой работы Костя едва мог слышать сам себя. Он
пытался применить технику, чтобы поправить дело, но микрофон в
его руках окончательно подорвал и без того слабое доверие зевак.
Музыка теперь звучала не где-то вокруг Кости, не висела в воздухе,
как праздничный яркий воздушный шарик, а доносилась из жестяного
рупора, побитая, хриплая, неживая. А вскоре и техника оказалась
бессильна чем-нибудь помочь ему. Наступил полный крах.

Костя начал деградировать. Во время своих неприкаянных бесцельных
блужданий по городу он познакомился с компанией опустившихся людей.
Но поначалу он не понял, что это люди опустившиеся. Все они, несмотря
на грязь, казались ему интеллигентными и разумными. Среди них
был один поэт, когда-то давно сказавший новое слово в своей области
и утонувший в бурных волнах славы, два художника, восточный философ
и несколько откровенных бомжей. Днем они добывали водку, а вечером
пили ее в своем подвале, иногда молча и тупо, иногда под аккомпанемент
ученых диспутов о назначении человека в этом мире, о месте поэта
в обществе и т. д. Поначалу все это было Косте очень интересно
и ново. Он не привык задумываться над вечными вопросами, ему раньше
не хватало времени. Теперь же времени некуда было девать.

Все деньги, какие еще удавалось заработать выступлениями, Костя
стал тратить на водку. Оказалось, что это дешевле, чем покупать
еду. Новые друзья с пониманием отнеслись к его проблемам и поведали
ему свои — кто печальные, кто обыкновенные — обстоятельства. Костя
убедился в том, что ему еще очень везло в жизни.

Если удавалось заработать достаточно много денег, компания по
несколько дней не вылезала из подвала. В пьяном бреду велись такие
разговоры, смысла которых уже не понимали сами собеседники, а
тем более не могли они вспомнить наутро, о чем же так долго спорили
вчера. Костя, думавший поначалу узнать истину у этих людей, понял,
что истина отдаляется от него с каждым днем. Он сообщил об этом
открытии поэту и попросил немного потерпеть, воздержаться, чтобы
поговорить серьезно. Но воздерживаться никто не захотел.

— Что же я буду за поэт без вина?— спросил поэт.— Если я не пью,
я не живу. Я тогда ни строчки не смогу написать. Ты уж извини.

— А когда ты в последний раз хоть что-то написал?— спросил Костя.

Поэт затруднился.

— Н-не помню. Да это и не важно. Видишь ли, до тех пор, пока я
знаю, что могу написать хорошее стихотворение, я поэт, и точка.
Хоть десять лет промолчу — это молчание будет считаться творческим.
Мой дар оправдает и пьянство, и непотребное поведение, и даже
преступления — если не перед законом, так во мнении людей, для
которых поэт в России больше чем поэт. Ведь вот плотник у нас
— не более чем плотник. Если он не поэт, конечно. Или не царь,
прикинувшийся плотником. Дар — вот мое главное богатство, моя
частная и неприкосновенная собственность. Я бы застраховал его,
если б мог.

— Я бы тоже застраховал,— печально сказал Костя — и отступился.

Однако их короткий разговор подвинул его на самостоятельные размышления.
Что же получается, думал Костя, вот был у меня дар, и все меня
безмерно любили. А теперь его нет, и на меня презрительно плюют.
Почему же никому не было дела раньше до того, что я собой представляю
как человек? Почему все ценили не меня, а эту инстинктивную способность,
полученную мной от рождения за просто так, без всяких усилий и
заслуг, выигранную в результате чудовищной генной лотереи? Ведь
если разобраться, у меня кроме этого дара и одной большой хреновины
— ничего нет, я ничем не выделяюсь, меня не за что любить...

Он с упреком поднял глаза к небесам, но тут же спрятал их, перекрестился,
как в детстве учил его отец, и привычно подумал: да, пожалуй,
случившееся со мной справедливо. Сам виноват. Так и надо.

Философ, казавшийся безбрежно пьяным, вдруг открыл глаза, встал
с замызганного бушлата, взял Костю за руку и вывел из подвала
на свет божий.

— Вам здесь не место,— сказал он Косте.— Идите домой, молодой
человек. Вам совершенно незачем тратить время на такое бесплодное
занятие, как разговоры о поэзии. Поэзия безнравственна, как и
все разговоры о ней. Идите и живите себе, и не думайте ни о чем
таком. Легче будет.

— Почему вы думаете, что поэзия безнравственна?

— Вообще-то не поэзия, а поэты, люди, несущие, как вы говорили,
дар. И не только поэты. Вообще одаренные люди. Ведь они хозяева
современного общества, разве вы этого не замечали?

— Как-то нет,— признался Костя.

— Знаете, это настолько обширная тема... сейчас мы не станем углубляться
в нее. Вам пора идти. Единственное, что я могу сказать вам: возможно,
честнее и надежнее не иметь дара, а просто иметь совесть... Теперь
же прошу — уходите. У вас вся жизнь впереди.

Костя много чего имел возразить философу, но тот не дал ему и
рта раскрыть, буквально силой вытолкнул из подвала и захлопнул
железную дверь. Растерянно потоптавшись у порога и деликатно царапнув
ржавое железо ноготком, Костя выяснил, что ему здесь больше не
откроют. Ничего не оставалось иного, как вернуться к папе и маме.

И тут произошло чудо. По дороге домой Костя встретил ту самую
девушку, которая никак не хотела полюбить его. Теперешний измученный,
почти страшный вид Кости тронул ее до глубины души. Она помнила
его холеным, ухоженным юнцом с претензиями на гениальность, и
вот во что он превратился... А тут еще Костя совершенно случайно,
сам вроде бы того не желая, сказал, что это все из-за нее.

В общем, она пожалела его, будучи девушкой доброй и хозяйственной,
отвела к себе, отчистила, отмыла, выгладила одежду... и как-то
так само случилось, что Костя остался жить у нее. Поженились.
Он устроился на работу по специальности, полученной в вузе. Бросил
валять дурака со своей музыкой, как называла это его супруга (здесь
свекор ее энергично поддерживал). И стали они жить-поживать да
добра наживать. Через несколько лет у них было уже несколько дочерей,
вот-вот ждали сына, и все шло хорошо.

Правда, как-то случайно проходя по улице возле музыкального магазина,
Костя вдруг услышал одну из тех вещиц, которые он некогда записал
в подвальной студии. Видимо, запись попала к кому-то из воротил
нынешнего шоу-бизнеса, понравилась, и ее выпустили на компакт-дисках
с названием «Малоизвестные зарубежные инструментальные оркестры
прошлых лет». Костя полюбовался на обложку, где значились чужие,
выдуманные имена, усмехнулся — и пошел прочь. Все это его больше
нисколько не интересовало. По крайней мере, он очень хотел так
думать.

Однако той ночью спалось ему плохо, мысли всякие не давали покоя,
он ворочался, потом начал бродить по квартире, сердя жену, не
понимавшую, в чем дело. Вдруг, вопреки его желанию, зазвучала
музыка. Случилось нечто неподконтрольное ему, произошел какой-то
почти физиологический акт, Костя начал извергать из себя музыку
водопадами. Музыка эта была лучшее, что ему удалось озвучить в
жизни. Экстаз продолжался несколько часов. Прощание затягивалось.
Реквием длился, вызывая в нем чувство вины и раскаяния. Звучали
неведомые небесные инструменты, напрочь исторгавшие душу. Костя
плакал, бил себя по лбу кулаком и начал уже бояться, что это никогда
не уйдет от него. Сбегал за бутылкой и быстро, воровато оглядываясь,
чуть ли не из горла выпил все прямо возле ночного ларька.

Он испугался, что его уснувший дар снова начинает пробуждаться
(не так просто было бросить старую привычку — хуже, чем отвыкнуть
от наркотиков), и предпринял вернейший способ борьбы с этой напастью
— двухнедельный запой. Все как рукой сняло. И, кажется, навсегда.
Костя одного только просил у судьбы — чтобы жить дальше спокойно,
воспитывать детей и заботиться о стариках. Больше он ничего не
хотел, ему не нужны были ни вечнозеленые лавры, ни другие женщины,
ни большие деньги. Случайно он открыл в себе способности педагога,
целыми днями возился с маленькими, был совершенно счастлив от
этого и уже всерьез подумывал, не поступить ли в соответствующий
институт, было еще не поздно... Кажется, жизнь устроилась и пошла
по ровной дороге.

Но вот однажды, придя с работы раньше времени, он опять услышал
знакомую музыку, которую помнил еще с самых младенческих своих,
колыбельных лет. На этот раз, как ни странно, музыка звучала из
его собственной спальни. В безысходном душевном томлении, вдруг
мгновенно охватившем его, он распахнул дверь. Жена, кормившая
двухмесячного мальчика, торопливо отвернулась, прикрывая младенца
телом так, словно Костя-оккупант пришел забрать сына и исчезнуть
с ним навсегда. Но мелодию спрятать было невозможно, она висела
в воздухе, свободно и медленно дрейфовала в нем, как маленькое
облачко на небосклоне. Костя подошел к ребенку, взглянул в его
наивные сияющие глаза, съехавшиеся к переносице, и заплакал. Младенец
громко, жадно сопел, широко открывая рот, ловил потерянную грудь,
морщился, готовый заплакать. Мелодия прервалась, словно подбитая
птица упала в болото, треща крыльями.

Жена смущенно сказала: «Знаешь, кажется, у него... Он... как ты».
Костя вытер слезы, подумал и сказал: «Делать нечего. Подрастет
— отдадим в музыкальную школу. Пусть учится толком. А ты смотри
не засни, когда кормишь.» «Да что я, первый раз?..»— обиделась
жена.

***

Разумеется, мы можем осуждать и проклинать его за то,
что он зарыл свой талант в землю, не реализовал, растратил на
пустяки и так далее, особенно когда слышим чудесные мелодии с
его диска, которые доносятся теперь чуть ли не с каждого угла
и из каждого окна. Можем, но имеем ли право? Дар для человека
— не только милость судьбы, но и серьезнейшее испытание. Кто знает,
как повели бы себя другие на его месте. Кто-то лучше, кто-то хуже...
Да что рассуждать, мы сталкиваемся с этим едва ли не каждый день.
И стараемся не замечать неудавшихся судеб, разбитых семей, несчастных
детей... А ведь ничего хорошего не может быть в том мире, который
построен хоть на одной детской слезинке. Не следует ли отнестись
к выбору Константина Ферапонтова как к сознательной жертве? Как
к добровольной схиме? Может быть, я преувеличиваю, и все дело
в другом — в страхах, детских комплексах, в воспитании. Но у меня
не было цели разбираться во всем до конца и выносить ему приговор.
Я только изложил известные мне факты.

Константин не может теперь поправить или дополнить мой рассказ.
Но его сын, Иван, вполне может. Кстати, по-моему, это один из
способнейших молодых композиторов. Если ничто не помешает ему,
он, мне кажется, составит в будущем гордость нашей страны. Спросите
лучше у него.

Единственное, что мне хотелось бы добавить сюда... Очень просто.
В этой жизни все — к лучшему.

Николай Смирнов, искусствовед».