Жизнь как есть

Пепел ждет зерна

Записки выпускника Литературного института (продолжение)

Начало

Анатолий оказался организационным гением. Вскоре уже почти весь этаж
в общаге был вовлечен в вечеринку, скромно начавшуюся в
нашей комнате с двух бутылок водки. Люди приходили с вином,
рассказывали о своих бедах, курили, исчезали, на их место
являлись другие. Оказывается, тройки получили процентов семьдесят
поступавших. Мы с Анатолием воспрянули духом. Не все еще
потеряно!

Латыш к спиртному относился резко отрицательно. Он индифферентно
лежал на своей койке, отвернувшись к стене и сложив руки на
груди. Делал вид, что спит, хотя не спал. Сколько ни
уговаривали его присоединиться к компании, он отказывался или просто
молчал. В конце концов мы отступились, решив, что случай
безнадежен.

Это был славный вечер. Мы еще любили друг друга. До взаимной
ненависти, презрения и размежевания по мафиям было далеко. Мы все
были братья-литераторы, мы были молоды.

Сыпались стихи, свои и чужие. То и дело можно было услышать: «Я
хотел бы выпить с вами водки» – и ответ: «Согласен, но только на
брудершафт!» Мгновенно образовалось несколько временных
семейных пар, а вообще-то целовались все со всеми. Девушки,
казалось, сошли с ума – пили и курили больше нас. Кто-то что-то
декламировал в гулкую пропасть двора, стоя на подоконнике
четвертого этажа. Дух праздника был вроде того, какой царил в
Риме накануне захвата его варварами. Мне все чудился запах
гари, пепел подожженных библиотек, пылающих книг, медленно
оседающий на подоконник. Возможно, впрочем, это что-то
забытое подгорало на кухне.

Я перезнакомился с обитателями всех комнат на четвертом этаже.
Несколько раз засыпал, а проснувшись, не мог сообразить, где
нахожусь. Мне тут же наливали, и я все вспоминал. Помню,
участвовал в веселой, отчаянной и беспомощной драке на другом
этаже. Бил посуду и лампочки, которые висели вместо люстр. Потом
вяло тискал тощую меланхоличную девицу, так ни разу и не
взглянувшую мне в глаза. Наконец приплелся к себе в комнату,
согнал какого-то неизвестного человека с койки и рухнул спать.

Скрипнула дверь. Друзья внесли Анатолия, бережно опустили на пол,
подстелив куртку. Сами сели на его койку, потому что сидеть
больше было негде. Выкурили по сигарете, поспорили немного о
Маркесе и Кропоткине. Когда мне казалось, что они несут уже
полную чушь, я подавал реплики со своего места. Часа через
полтора все ушли.

С койки латыша доносилось злобное молчание.

Радио сообщило: восемь утра. Этот день у нас был свободен от занятий.

Утро красило нежным светом инфернальную иглу Останкинской башни,
как-то криво торчавшую в окне.

Я проснулся ближе к вечеру, поплелся в туалет. Половина пространства
там была занята горой беспорядочно сваленных бутылок. Даже
попытка хоть приблизительно подсчитать их количество
вызывала у меня мозговой спазм. Мне было хреново, ох, хреново.
Ничего не хотелось, кроме ста грамм. Да и тех на самом деле не
хотелось.

Называется, пообщались на славу. И что удивительно: большинство
гулявших составляли юные поэтессы!..

Я подсчитал оставшиеся у меня деньги. Их хватало на бутылку пива и
обратный билет до Ярославля. Более-менее приведя себя в
божеский вид и слегка опохмелившись в ближайшей кафешке, я
вернулся в свою комнату и, еле сдерживая тошноту, начал
собираться.

Анатолий спал. Олег что-то писал, сидя за столом.

– Уезжаешь?– спросил он деланно-равнодушным тоном. «Вот одним
конкурентом и меньше»,– расшифровал я его мысль.

– Я вернусь,– пообещал я, застегивая молнию сумки. И тяжелой
походкой терминатора вышел за дверь.

Через три дня, ровно к следующему экзамену, я снова приехал в
Москву. Добрался до общаги. Робко постучал в дверь.

– Ты?!– радостно вскрикнул Олег. Меня удивил его бледный, усталый
вид и какая-то общая растерзанность.– Заходи! А у меня тут...

Все здесь было так, как и три дня назад, только еще хуже. Северный
поэт словно и не просыпался. Как уложили его на полу, так он
и лежал. Выяснилось, что эти три дня он не просыхал. Да и
весь этаж гудел по-прежнему, праздник обреченных продолжался.
Но меня все это больше не интересовало. Дома я принял
твердое решение поступить в институт. Следовательно, о водке нужно
было забыть, меня ждали учебники. Впереди – труднейшие
экзамены по русскому языку, по русской литературе, по истории. И
еще ожидалось собеседование, на котором, по слухам, местные
киллеры заваливали даже круглых отличников, если им что-то
не нравилось.

– Я ни одной ночи не спал!– плакался Олег.– К нему тут ходят и
ходят, курят, пьют! Дверь все время настежь! Я уже просил
коменданта отселить его от меня или дать мне другую комнату. Но
свободных комнат нет! Жить так дальше я не могу…

– Алексей,– подал голос северный поэт.– Слышь, Алексей... Мне плохо.
Сходи за водкой. Деньги в пиджаке...

– Не надо!– жалобно попросил Олег.

– Все нормально,– сказал я, успокоительно похлопав его по плечу.

Через пять минут вернулся с бутылкой. Налил поэту стакан.

– Толя, ты что – запойный?

– Ага, – сказал он в мучительной тоске.– Полгода держался, чтобы в
институт поступить. И вот...

Неужели я и в этом виноват? Если б знать... Да что он, ребенок
малый,– вдруг подумал я,– в самом-то деле? Надо ж хоть немного
думать головой.

Анатолий продолжал пить. Наши с Олегом попытки образумить его ни к
чему не привели. Естественно, экзамены его больше не
интересовали. Когда деньги кончились, он уехал. Правда, успел купить
себе новые ботинки.

(Продолжение следует)