Проза

(Рассказ для небольшого фильма)

– А какое это дерево? – спросила Ольга.

– Хурма.

– А это?

– Это мандарин.

– Точно?

– Да, – сказал Борис. – Точно мандарин.

– А вот это лавр, я знаю сама. Хочешь, сплету тебе роскошный лавровый венок?

– Нет, я пока не совершил ничего такого … Но надо предложить
Пехтереву. Ему, кажется, этого очень не хватает.

Они приглушённо засмеялись.

– Квартирная хозяйка уже предлагала насушить мне мешок лаврушки, –
сказала Ольга. – Хватит на пятилетку вперед.

– Просто она чувствует свою вину за плохую погоду. Третий день
дождь, не искупаешься, не позагораешь. Вот тебе и Понт
Эвксинский… А деньги-то за комнату мы платим исправно.

– И чем она может тут помочь? Позвать Мгангу? Разогнать тучи волшебной метлой?

– Все бабы ведьмы, давно известно…

Получив локтем в бок, Борис исправился:

– Имею в виду – старухи.

Дождь, словно подслушав разговор, ещё сильнеё стал бить в покатую
железную крышу столовой. По бетонированной тропинке сада
побежал извилистый ручей. Обедали уже больше часа, спешить
совершенно некуда. В комнате сидеть надоело.

По крыше ударило что-то твердое, словно с небес прилетела одинокая
здоровенная градина, шумно прокатилась и упала в сад.

– Хурма, – сказал Борис. – Незрелая хурма.

– А похоже на метеорит. И уже ведь не первый раз. Интересно, сколько
же плодов этой самой хурмы доживает до января?

– Не бойся, в январе купим, сколько надо, – сказал Борис.

Ольга промолчала.

– Если захочешь, – добавил он.

В крышу снова что-то ударило и с громом прокатилось вниз.

– Хур-мо-пад, – пробормотала Ольга и устало затянулась дымом. –
Господи, хоть бы на море сходить… может, дождь перестанет.

Борис встал, поднялся по лестнице в комнату на втором этаже и вскоре
вернулся с большим пляжным зонтом.

– Пошли.

Ещё издалека стало ясно, что на море волна. Ветра не было совсем, а
вот волна откуда-то была – не то чтобы слишком сильная,
вовсе не штормовая, но о купании на сегодня, да и завтра,
пожалуй, можно забыть. Валы появлялись метрах в ста от берега,
надвигались тяжело, вырастая из глубины, страшные в своём
неуклонном стремлении разрушать, и на высшей точке, пенясь,
падали в камни, словно сражённые пулей солдаты в атаке, которые
ещё не знают о том, что они убиты.

– Море бьет копытом, – сказал Борис.

Он воткнул зонтик в холодную гальку и присел под ним на корточки.

На пляже было пусто, только несколько мальчишек от нечего делать
кидали камнями в лениво качающийся на волнах буёк. Мелкий дождь
им был не страшен. Камни ложились рядом с буйком, который
продолжал неторопливо, словно посмеиваясь над мальчишками,
вздыматься и нырять.

Ольга, закутанная в легкий плащ, встала на большой прибрежный валун,
и к её ногам тут же поползла солёная морская пена.

– Не двигайся, – сказал Борис.

Он сделал несколько чёрно-белых снимков и несколько цветных.

– Ну как? – крикнула Ольга, оборачиваясь к нему. Море за её спиной,
как и сто тысяч лет назад, катило валы.

– Отлично. Очень здорово получилось. Мне кажется, это самые лучшие
из всех... здесь, конечно, нужен Пракситель… Хочешь
посмотреть?

– Да ладно, потом. Пришлешь мне по интернету.

Он стоял, сжимая в руках фотоаппарат, и смотрел на неё, щурясь от мелкого дождя.

– Как хочешь, – сказал он наконец.

Ольга влезла под зонт уже озябшая и раздраженная.

– Хочу домой. Что это за отдых? В комнате целый день сидеть? На что
смотреть? Даже телевизора нет. Благодарю покорно. И на
экскурсию не выберешься. Фу ты, господи! Лучше бы я никуда не
ездила совсем…

Борис поднял камень, прицелился в буек, но кидать не стал.

– Чего же поехала-то?

– А не знаю. Зря поехала. Я думала, мы с тобой встретимся, как
тогда… и все будет так же.

– Ну и что тебе не так?

– Ты мне не так. Море это не так. Всё мне не так.

– Да, заметно, – сказал он и опять прицелился в буек.

– Ты в этот раз какой-то скучный. Погода плохая. Соседи – идиоты…
Завтра уеду, если ничего не изменится.

– Что может измениться? Море? оно всегда гостеприимное… Только
погода, – сказал Борис. – Но погода для тебя – меньшее из зол.
Я-то не изменюсь, да и соседи вряд ли.

– Ну и очень плохо.

Борис сделал плавное движение рукой, как бы собираясь бросить
камень, но не бросил. И потом ещё раз повторил это движение.

– Ну, кидай уже, что ли!

Он улыбнулся Ольге одним ртом.

– Ты стала ядовита, как медуза. И всё время чего-то требуешь.
Развлекайте её, видите ли…

– Да, я – женщина, и меня нужно развлекать!

– Я ж тебя сколько раз вечером на дискотеку звал. Сама не хочешь.

– Смотреть на эти пьяные рожи?..

– Почему – пьяные рожи? Обычные отдыхающие люди…

– Благодарю покорно, – повторила Ольга.

– Можно поехать в аквапарк. А вообще, совсем не обязательно куда-то
ездить. Комната в нашем распоряжении. Давай вернёмся туда и
займёмся любимым делом, – сказал Борис, беря её за руку. – Я
помню тебя совсем другой…

Ольга вырвала руку и отвернулась:

– Спасибо, что-то сегодня не хочется.

Борис взглянул на неё неторопливо, спокойно. Он уже знал всё, что
будет дальше. Ничего не изменишь.

– Пойдём домой, – сказал он. – Пехтерев обещал сегодня прочитать новую главу.

– Опять слушать этот бред?

– Всё развлечение, – сказал Борис, вытаскивая зонтик из гальки.
Ольга осталась сидеть, обняв руками колени.

– Ты не идёшь?

Она взглянула на него снизу вверх с какой-то жалобной веселостью.

– Знаешь, я, наверное, замуж выхожу.

Борис медленно сложил зонт, убрал в сумку покрывало.

– Ты решила это только сейчас?

– Да.

– Хорошо.

– Что хорошо-то?

– А дело в том, что я тоже, наверное, женюсь.

– Не ври. Ты это только сейчас придумал. Даже не знаю зачем: или
чтобы отомстить, или чтобы мне не было больно с тобой
расставаться.

– Да тебе уже и не больно.

– Так ты врёшь насчет женитьбы?

– Женюсь, если она согласится.

– Что за женщина-то? – с ревнивым интересом спросила Ольга. – Красивая, молодая?

– Да просто женщина. Неважно. Я ведь у тебя не спрашиваю…

– А ты спроси, я отвечу.

– Зачем мне? Обойдусь.

Ольга резко встала и поморщилась от боли в отсиженных ногах.

– Ну вот и прекрасно. Всё выяснилось. Вечером я уезжаю. А сейчас
пойдем слушать Пехтерева.

– Пойдем.

Они неторопливо двинулись с пляжа. Отошли шагов двадцать, когда
Борис, что-то вспомнив, повернулся и, почти не глядя, бросил
камень. Со звонким щелчком он отскочил от твердой пластмассовой
поверхности буйка, и мальчишки восторженно завопили.

– Ишь ты, снайпер, – проворчала Ольга.

Пехтерев приехал на пару дней раньше.

Борис с чемоданом стоял в тени дома и ждал хозяйку, и тут из ванной
вышел какой-то человек в длинных и широких семейных трусах.

– Василий Иванович Пехтерев. Самобытный русский писатель, член
творческого союза, автор восьми книг прозы и трех поэтических
сборников! – представился он, пожимая руку Борису и испытующе
глядя ему прямо в глаза своей полуседой бородкой. Он был
невысок, толст, благостен на вид.

– Вот это да! – сказал Борис с неподдельным восхищением. Он даже
забыл представиться в ответ. – Самобытный русский писатель… Где
бы добыть ваши книжки?

– А я подарю, подарю! – радостно вскинулся Пехтерев и побежал к себе
в комнату, подтягивая трусы.

Оказалось, он привез две пачки своих книг, чтобы раздаривать направо
и налево. «Пусть народ знает Пехтерева! Его надо знать!»

Пока он бегал за книжками, Борис обнял Ольгу, возвращавшуюся с моря.
День был солнечный, великолепный, морской. Ольга повязала
на бедра легкое голубое парео и шла под широкополой
соломенной шляпой, слегка усталая и разомлевшая от солнца. Её
хотелось немедленно взять на руки, отнести в комнату и любить. Она
отдавалась бы безропотно и бессильно, и это только ещё
больше возбуждало бы его…

Он поцеловал Ольгу, взял её руку в свою.

– Ну, как ты?..

– Хорошо.

– Я скучал.

– Я тоже.

Он отступил на шаг, но руку её не выпустил.

– Ты ещё лучше, чем тогда.

Она улыбнулась.

– Ну и где твоя… наша комната? – поправился он.

– Там же, где и раньше.

– Отлично. Отлично.

Он смотрел на неё и не мог насмотреться. Два года прошло… Снова
обнял. В это время появился Пехтерев с книжкой в руках. Обомлел
в отдалении. Несколько секунд смотрел на Ольгу и Бориса,
потом резко развернулся и ушёл.

Теперь он старался не здороваться с Борисом, прошмыгивал мимо него
по утрам на пляж – грузный бородатый гном с полотенцем на
плече – а если уж не было никакой возможности избежать встречи,
то бурчал себе под нос что-то невнятное.

– Он за мной ухаживал два дня, – тихо сказала Ольга.

– Ну, понятно, – усмехнулся Борис. – Ты, конечно, позволяла ему это.

– Я же женщина…

Так Борис и остался в неведении относительно произведений Пехтерева.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы совсем. Василий Иванович установил
традицию читать по вечерам вслух на кухне, когда отдыхающие
собирались ужинать. Так что волей-неволей, главу за главой,
они должны были внимать исполнению его новоизданного романа,
который назывался «Ширь родины моей». За две недели писатель
рассчитывал управиться. Посидев так пару вечеров, Борис
решился на крайний шаг: хотя квартирная хозяйка и была
недовольна, но ужинать он стал у себя в комнате.

Ольге произведение Пехтерева поначалу нравилось, и она ссорилась с Борисом.

– Ну почему ты не хочешь его послушать? Это же так интересно,
жизненно… быт провинциальных проституток… в конце концов, со
многими ли писателями ты был знаком в своей жизни, чтоб вот так
открыто пренебрегать им?

Борис валялся на кровати, скрестив обгорелые руки на груди и
улыбаясь в потолок. Он намазался кремом от ожогов, но знал, что
ночка будет беспокойная. Перележал сегодня на солнце.

– Вот я врач, но я же не заставляю его выслушивать все подробности
своих операций. Не рассказываю о том, что находится в
человеческих кишках или в желудке. А он рассказывает, да ещё и с
удовольствием. Патриот, прости Господи. Поёт вслух и ничего
вокруг не слышит, кроме себя, как глухарь ни току. Ширь моих
просторов, понимаешь…

– Ширь родины моей.

– Ну да, именно… Хоть бы вслух-то, при людях, постеснялся… тоже мне,
Гомер… ты вот скажи, откуда он это знает? Все эти
подробности? Не иначе, заказывает девочек постоянно. Борода седая, а
всё туда же…

Кстати, Ольга как-то на кухне обронила, что бороды ей не нравятся, в
них есть что-то невыносимо мерзкое. Пехтерев это случайно
услышал. На следующеё утро писатель появился без бороды,
странно изменившийся. Вместе с бородой куда-то исчезла и его
русскость, самобытность... Стал довольно нестарым ещё, гадким
мужичонкой. Прежними остались только его длинные семейные
трусы.

– Да он ради тебя готов на многое! – сказал изумлённый Борис.

Ольга подмигнула: да, я такая.

Ещё через пару вечеров и Ольге надоели литературные чтения. И хотя
Пехтерев настойчиво просил её остаться, она уходила, ссылаясь
на головную боль. В комнате ждал Борис. Они ложились в
постель и больше не теряли времени даром.

Поезд пришел по расписанию, ни минутой раньше, ни минутой позже.
Борис подсадил Ольгу, подал ей вещи. Его лицо всё это время – и
пока они шли на станцию, и пока ждали поезда – оставалось
почти бесстрастным.

– Ты как будто рад, что я уезжаю.

– Нет. Но у меня такое чувство, будто мы были женаты с тобой лет
пять, и не очень-то счастливо. А теперь вот развелись и
вздохнули с облегчением.

– Как хорошо, что этого не произошло в действительности!

– А мне жаль.

– Правда? Действительно жалеешь?

– Да. Но что это может изменить?..

Она замешкалась на ступеньке.

– На самом деле всё ещё можно изменить…

– Тогда не уезжай, – просто сказал он.

Она стояла наверху. Секунды шли. И вдруг поезд совершенно бесшумно
тронулся с места.

– Нет. Уже поздно! – крикнула Ольга, махнула рукой и пошла в своё купе.

– Вот так, дорогая, – вздохнул Борис. Он видел в плывущие мимо окна,
как Ольга идет по вагону, пронизывая его насквозь и
оставаясь при этом на одном месте. Она искоса взглянула на него,
снова махнула рукой: иди, иди, нечего стоять! Всё уже
кончилось…

Но он ещё долго стоял и смотрел, пока поезд весь не протянулся мимо
него и не скрылся за поворотом.

– Ширь родины моей, – пробормотал Борис.

– Эй, дорогой, купи пальму! – сказал ему в спину местный житель,
сидящий под пальмой и обмахивающийся небольшим деревянным
веером.

– Эту? – спросил Борис, кивнув на дерево.

– Нет, дорогой, чуть поменьше.

Пальмочки были рассажены у него по горшкам, как малые дети.

– Выбирай любую. Будет расти у тебя дома и напоминать о солнечном юге.

– А это мысль, – оживился Борис. – Только не сейчас. Буду уезжать –
куплю обязательно.

– Договорились, приходи…

Они познакомились здесь два года назад. Борис приехал один и снял
комнату на втором этаже, ту самую, из которой уехала сегодня
Ольга.

Сначала ему было здесь всё интересно, потому что он первый раз попал
на солнечный юг.

Он бродил пешком по посёлку, лежащему на горах, дивился местным
растениям, долго сидел у дороги и смотрел с высоты на море.
Близко к нему, впрочем, не особо стремился. Море было грязное.
Несколько раз в день он ходил на маленький местный рынок пить
пиво, вино или чачу. Он прекрасно знал, что и вино тут
ненастоящее, и чача бог знает какая, но послушно пил всё это,
отвечая широкой улыбкой на фальшивые улыбки торговцев. А на
пляже обязательно брал у разносчиков свежайшую чурчхелу,
беляши или сахарные кольца. И несколько раз съездил на какие-то
левые экскурсии.

Просто ему нравилось чувствовать себя колонизатором. Забытое
чувство, не посещавшее его уже лет двадцать, с тех самых пор, как
он отслужил в Венгрии.

Однажды он вернулся с моря и сразу направился в душ, чтобы смыть с
себя песок. Кабинка была за кухней. Легкий ветер трепал
пластиковую занавеску душевой и норовил откинуть её в сторону.
Впрочем, на это никто не обращал внимания – кабинка была
развёрнута в сторону соседнего дома, и видеть её могли лишь
обитатели чердака, где пока никто не жил.

Борис снял плавки, намылил голову и с закрытыми глазами стал
напевать-насвистывать развесёлую местную песенку, намертво
застрявшую в памяти: «Адлер-Сочи для меня – это райская земля, это
небо, это море, это солнце для тебя…» Теплая вода бежала по
его голове и спине. Когда он смыл пену и открыл глаза,
обнаружилось вдруг, что занавеску ветром закинуло за косяк, а на
балкончике того самого чердака стоит молодая женщина в
оранжевом купальнике, курит сигарету и с интересом разглядывает
Бориса. Женщина была с тёмными волосами, змеившимися по плечам
и спине, довольно стройная, только бедра у нее были слегка
тяжеловесные, и очень маленькая грудь. Псевдодревнегреческий
типаж, который ему всегда так нравился.

– Что это за песня? – спросила она. – Я такой не слышала.

– Услышите ещё, – сказал Борис, поправляя занавеску. – На всех
дискотеках черноморского побережья Кавказа. Успеет надоесть.
Замучает. Я уже несколько дней не могу от неё избавиться. Сидит
в голове, хоть ты что.

– Интересно, – сказала женщина. – Хотелось бы послушать. Составите
мне компанию на дискотеке?

– Да я своё оттанцевал… к тому же мы пока незнакомы, и вряд ли я
могу давать такие обещания. Здесь каждый сам за себя.

– Ну, – сказала женщина, – я о вас уже многое узнала. И зовут меня Ольга.

– Очень приятно, – сказал он, выбираясь из кабинки. – Борис.

– А в плавках вы тоже неплохо смотритесь.

– Они придали мне какое-то иное качество?

– Точно не знаю. Сейчас, по крайней мере, с вами можно разговаривать
серьезно. А абсолютно голый человек смешон.

– Давайте вы снимете свой купальник, – сказал Борис, – и я подумаю
над этим утверждением.

– Надо мной и так все смеются. Мы не будем никуда спешить, – сказала Ольга.

Ещё в этот раз здесь жила Ксень Лексевна, старушка лет 65,
маленькая, смуглая, твердая, как лесной орешек, абсолютно здоровая и
радостная. Кто она была в неморской жизни, чем занималась,
откуда брала деньги – этого ничего не было известно. Сама о
себе она говорила так: «Я всю жизнь работаю
ангелом-хранителем!» Один глаз у неё был стеклянный, вставной, и чаще всего
она ходила в тёмных очках, но иногда для разнообразия
надевала черную пиратскую повязку. Это как-то было связано с
перепадами её настроения: хорошее настроение – очки, плохое –
повязка. Она приехала на целое лето. Поднималась рано утром,
делала зарядку в саду, среди зеленых лавров: махала руками,
ногами, с хрустом вертела шеей. Совершала резкие, четкие
движения каратиста, что совсем не вязалось с ее возрастом и полом.
Потом шла в душ, чистила зубы и лишь после этого закуривала
первую сигарету. И продолжала дымить весь день, без
перерывов. Она вовсе не была поклонником здорового образа жизни. На
кухне приставала ко всем с вечным предложением выпить.
Большинство её рассказов из жизни сводились к тому, как, с кем и
сколько она пила, и какие происходили при этом истории. «А
какое тут вино прекрасное!» Квартирная хозяйка ругалась и
убеждала Ксень Лексевну не покупать на рынке ничего, но
бесполезно. Та уходила на море, прихватив с собой полуторалитровую
пластиковую бутылку с разливным вином, преспокойно загорала
на пляже топлесс. Фигура у неё была точёная. Ближе к вечеру
старушка обычно бывала уже здорово навеселе и немало крови
портила Пехтереву своими комментариями, когда он читал
очередную главу романа.

– Ну что ты мне рассказываешь такую чушь? Да разве в жизни бывает,
как ты тут пишешь, Пехтерев? Ты жизни-то не видал, не знаешь
совсем. Вот ты пишешь, что двое бандитов целых полдня копают
могилу, а почва, сам же перед этим упомянул, песчаная. Ты
хоть какое-нибудь представление имеешь об этом, писатель? Да
они бы за полчаса управились.

– Ксения Алексеевна, вы у нас что, литературовед, критик? Фурия
какая-то, гарпия, честное слово. Ну, помолчите же, ради Бога,
посидите спокойно. Иначе я больше не позволю вам
присутствовать на чтениях…

– А кто спрашивает твоего позволения, Пехтерев? – грубо обрывала его
фурия. – Кухня общая, я имею право здесь сидеть, не хочешь
– не читай. И вообще, чем слушать такую ерунду, ребята,
лучше бы взяли и выпили вина!

Иногда с ней соглашались и пили вино, испросив всё-таки разрешения у
Пехтерева. Тот, фыркая, удалялся в свою комнату. Было по
его виду совершенно ясно, что больше никогда, никогда… но
следующим вечером раньше всех он приходил на кухню с книжкой и
нетерпеливо ждал слушателей.

К Борису и Ольге Ксень Лексевна сразу почувствовала какую-то
трепетную нежность, разговаривала с ними ласково, будто с малыми
детьми. «Какие же вы красивые, ребятки! Какие молодые! Как вы
любите друг друга! Так и надо! Молодцы!» Ольга часто
беседовала с ней о чём-то. При появлении Бориса женщины замолкали
или просто меняли тему разговора. Из этого Борис сделал
вывод, что говорили о нём.

– Забавная старушка, – сказала как-то Ольга, лежа в кровати после
обеда, – милая… Она могла бы быть моей старшей сестрой. Лет
так на тридцать помоложе…

– Не знаю, – сказал Борис. – По-моему, жизнь у неё была не сахар.
Скорее всего, она служила следователем где-нибудь в военной
прокуратуре. А может, и чего похуже. Легко могу представить её
в подвале с пистолетом, приставленным к чьему-то затылку…
Сейчас замаливает грехи и наверстывает упущенное время.
Страшусь я этой старушки, честное слово…

Ольга сначала онемела, а потом тихо проорала Борису в лицо:

– Знаешь, милый, с таким направлением мыслей однажды ты проснёшься мёртвым!

Борис даже опешил слегка, и тут же выправился:

– Если честно, однажды каждый человек проснётся мёртвым. Поверь, я
видел такое много раз…

– Но с тобой это случится значительно быстрее, чем с другими!

– Поживём – увидим.

– Вот ч т о ты всё время строишь из себя, скажи? Я понимаю, ты врач,
профессия накладывает на тебя отпечаток. Ты стараешься быть
циничным, критичным, хладнокровным. Стараешься ничему не
удивляться, выглядеть этаким эстетствующим интеллигентом… а
что ты вообще в жизни сделал, чтобы иметь право так себя
вести? Совершил какие-то подвиги, получил ордена и медали?..

– Нет, я просто работал. Мало работал, надо гораздо больше. Сам
постоянно думаю об этом. Надо работать больше... Я должен
совершить какое-то деяние, понимаешь? Меня долго воспитывали,
учили, я принял это как должное. Я полон сил. Мне нужно вложить
свою силу в какое-то дело или же навек остаться
бездеятельным… Впрочем, это лирика. А если я такой плохой, зачем ты
хочешь быть со мной?..

– Уже не уверена, что хочу.

Борис лёг, заложив руки за голову, уставился в потолок.

– И что я могу с этим поделать? Как врач, рекомендую тебе, пожалуй,
проверить печень. Нет, серьёзно. Ты в этот раз слишком рьяно
воспитываешь меня. Конечно, учительская профессия
накладывает на тебя определенный отпечаток… но всё это ни к чему.
Поздно уже. Поздно…

А однажды к ним залезли воры. Борис всегда запирал входную дверь на
ночь и ещё задвигал её стулом – квартирная хозяйка говорила,
что воровство и даже грабежи в поселке не редкость,
особенно по ненастным ночам. В эту ночь как раз поливал дождь, на
дворе стояла абсолютная тьма. Часа в два Борис вскочил с
кровати, сам не зная отчего, и подошел к двери. Увидел, как
ручка медленно опустилась, дверь тихо дрогнула пару раз.

– Стреляю без предупреждения! – рявкнул Борис и включил в комнате
свет. Увидел, как мимо окна вниз метнулась гнутая тень,
лестница загрохотала. Он открыл дверь и выглянул наружу. Человек с
фонариком убегал по тропинке сада в сторону забора,
запнулся, едва не упал. Через несколько секунд хлопнула дверца
автомобиля, загорелись фары, и машина, резко вывернув и осветив
несколько нижних крыш, начала спускаться под гору, а потом
исчезла за соседним домом.

– Всё, теперь не поймать, – сказал Борис проснувшейся Ольге.

– А что здесь было? – она щурилась и никак не могла прийти в себя. К
её щеке прилипла белая ниточка. Борис снял её губами.

– Разбойнички пошаливают.

– Какие разбойнички?

– Да спи, спи, уже всё хорошо…

Утром выяснилось: не так-то всё и хорошо. У Пехтерева украли чемодан
с его книгами. Вот досталась ворам добыча. Василий Иванович
долго горевал и стонал на кухне, пока Борис не заметил ему,
что, в конце концов, книги ведь пошли в народ, это для
писателя главное. А Ксень Лексевна предложила Пехтереву выпить
на брудершафт; они выпили, поцеловались, потом ещё и ещё; в
конце концов Пехтерев утешился, повеселел. С тех пор писатель
и его фурия ходили на пляж загорать и купаться вместе. Они
отчаянно спорили и ругались вдрызг каждый день. И оба
получали от этого массу удовольствия. Пехтерев даже вновь начал
отращивать бороду. Единственное, от чего он не мог отказаться
– это от своих литературных чтений…

Впрочем, однажды в приступе откровенности (морская ли беспечная
жизнь так подействовали на него), он стеснительно сказал:

– Если бы вы знали, Боря, какую бездарную ерундистику я пишу… это просто ужас.

«Знаю», – почти ляпнул Борис, да вовремя остановился. Писателям
такое говорить нельзя.

А на следующий день после обеда Пехтерев, аккуратно промокнув рот
салфеткой, сообщил:

– Вот задумал новый роман. Остросюжетный. Представьте: курорт, лето.
Происходит ограбление. Среди отдыхающих находится
популярнейший писатель. Он берётся за расследование, потому что
милиция, разумеется, ничего не может раскрыть. Ну, тут будет игра
интеллекта, погони, драки, любовь… может быть, даже секс.
Как вам?

– Свежо, увлекательно, – сказал Борис. – Думаю, роман оторвут с руками.

– Мне уже не терпится начать. Соскучился по настоящей работе, если честно.

– Понимаю вас.

Борис вернулся к себе один. Делать ему было нечего. Но, в общем-то,
было даже и неплохо, привычно. Посидел в комнате на кровати.
В принципе, ещё не так поздно, можно сходить посмотреть
закат. Потом рвануть на дискотеку… или просто пойти и заплыть
как можно дальше. Понт Эвксинский… Навсегда…

Не хотелось. Он взял телефон, набрал номер.

– Лена, здравствуй. Это я. Да, на море. Один, один. Нормально.
Погода? ничего. Загорел, да. Ну, в общем… да так, ничего
интересного. Скукота. Пойти особо некуда, захолустье. Чувствую себя
декабристом в ссылке. Как у тебя дела? Ага… ага… ага…
понятно… понятно. Ну, ладно. Да нет, все нормально. Я просто хотел
тебе сказать… знаешь, у нас ничего не получится. Ты меня не
жди. Нет… Да не в этом дело. Просто ничего не получится, и
все. Да. Да, я так решил. Так будет лучше всем. Прости. Всё,
я не могу больше говорить. Давай, счастливо…

Борис положил трубку и судорожно зевнул. Начал собирать чемодан. Да
особо и собирать-то было нечего… потом присел на кровать,
тупо уставясь в стену.

В шкафчике у него ждала своего часа бутылка чачи, настоящей,
купленной в горах. Он достал бутылку, налил себе полстакана. Хорошо
пошло. Теплая, а хорошо. Вовремя. Добавил. Еще добавил.
Минут пятнадцать послонялся по комнате и упал на кровать, даже
не позаботившись запереть дверь. Хорошо, ночь была тихая.

Прекрасным солнечным утром в саду Ксень Лексевна, как всегда, делала
свои упражнения. Борис, хмурый, заспанный, смотрел на неё
из окна, сунув руки в карманы. Первый день хорошая погода… и
один.

– Доброе утро. Что, Боренька, уехала ваша красавица? – с придыханием
спросила Ксень Лексевна, широко размахивая руками.

– Уехала. А мне ещё пять дней тут…

– Ничего, как уехала, так и вернётся.

– Вот это уж вряд ли.

– Надо просто подождать. Поймёт – и вернётся.

– Что ей надо понять? – заинтересовался Борис.

Старушка начала делать приседания, и колени у неё каждый раз сухо,
пистолетно щёлкали.

– Хорошие люди не должны бросать друг друга. Она скоро поймёт, что
на самом деле ей нужны только вы.

– Ну, Ксень Лексевна, разве это причина… люди обычно и так знают,
что нужны друг другу. Но быть вместе их ничто в этом мире не
заставит.

– Ерунда, заставить-то легко... Она умная девочка, вы очень похожи с
ней, потому я и говорю… Кстати, Боря, какие планы у вас на
сегодня?

– Да никаких. Все планы уже выполнил.

– Пойдёмте с нами на пляж. Вам сейчас вредно оставаться одному и
хандрить. А вот если вы будете веселы, она это почувствует – и
скорее вернётся.

– Интересная теория. Но что-то не очень хочется.

– Да не бойтесь вы, – сказала Ксень Лексевна. – Что вы какой
пугливый. Не съем я вас.

– Я и не боюсь. Хорошо, пойдёмте. Мне всё равно.

– Вот и умничка. И Василий Иванович будет рад…

Втроём они шли по рынку – Ксень Лексевна хотела купить себе какие-то
бусы – и вдруг увидели на ближайшем лотке книгу Пехтерева
«Ширь родины моей». Томик уютно поместился среди чесалок,
сувенирных кружек, тарелок, видеокассет, разнообразных детских
игрушек (в основном почему-то устрашающего вида
пластмассовых пистолетов) и остального никому не нужного южного барахла.

Пехтерев остолбенел. Борис осторожно взял его за локоть и сказал:

– Ничего, пусть продаётся.

Василий Иванович испуганно показал глазами на лотошницу:

– Воры…

– Ну что вы. Это просто продавец. Она ничего не знает.

– Вы думаете? Может, стоит позвать милицию?

– Глупости. Давайте лучше я куплю эту книгу, а вы подпишете – у меня
ведь её так и нет.

Пехтерев быстро обрадовался. Борис заплатил за книгу, открыл её и
протянул автору. Тот выхватил ручку и размашисто написал
что-то внутри.

– Вот так. Пожалуйста, владейте, читайте…

– Спасибо, обязательно.

Ксень Лексевна, которая исчезла было в товарных развалах минут на
десять, подошла к ним с новыми бусами на загорелой шее. Бусы
были из морских раковин.

– Ну, как вам, мальчики?

– Красота! – сказал довольный Пехтерев.

– Правда, чудные? И совсем копеечные, надо же… – радовалась
старушка. В руках у неё был ещё целый пакет с покупками. И оттуда
уже высовывалось горлышко пластиковой бутылки с вином.

– Великолепно, – сказал Борис.

Внезапно ему захотелось оказаться дома. Даже не дома, а у себя на работе.

Но всё равно они пошли на пляж, купались там, загорали, пили вино.
Борис прокатился на параплане с инструктором. Крикнул:
«Поехали!» – и… все эти взлёты и падения… сверкающая морская даль…
горы, деревья, дома… Он расслабленно висел и смотрел, как
под его босыми ногами медленно идут морские волны. Солнце
слепило, он сощурил глаза. На некоторое время вообще выпал из
реальности. Испытывал ощущение дежа вю, как будто это уже
происходило с ним, когда-то очень давно и не здесь…

– Всё! – сказал чернявый веселый инструктор. – Приехали. Или можно доплатить!

– Нет, хватит.

Он вернулся к тому месту, где загорали его старички. Василий
Иванович мирно спал на правом боку, подтянув колени к животу.
Надувной матрас под ним совсем расплющился. Ксень Лексевна
помахала Борису рукой; она стояла возле самой воды, в солёной пене
и говорила по мобильнику; он вроде бы расслышал: «Детка, ты
вела себя как полная дура. Ты вела себя как просто баба. Я
ненавижу баб, это величайшие предатели на свете, меня всегда
изумляет та лёгкость, с которой они…» Борис улёгся на
полотенце животом и потерял сознание.

Втроём они вернулись домой, усталые, квёлые, разошлись по своим
комнатам. Никто даже обедать не собрался. Слишком жарко. Борис
поднялся к себе, разделся догола и лёг на кровать. Коротко
простонал, закрыл глаза. Старость не радость…

Открылась дверь и вошла Ольга с чемоданами.

– А я тебя уже целый час дожидаюсь. Ключа нет. Вот, в магазин пока
ходила. На ужин сварю хинкали… Где ты так долго был?

Он лежал молча и смотрел на неё, не веря себе. Она поставила
чемоданы на их прежнее место, выпрямилась, подняла руки к затылку.
Тёмные волосы обрушились, зазмеились по её белым плечам.

– Смотри на меня.

Она расстегнула блузку и бросила её на свою кровать.

– Смотри на меня, милый.

Она сняла юбку, не отрывая от него взгляда – виноватого и вместе с
тем вызывающего.

– У нас всё будет хорошо, милый. Мне никто не нужен, кроме тебя. Я
без тебя умру. Это правда, я знаю. Смотри на меня.

Она сняла трусики, потом бюстгальтер, подошла к Борису, медленно
склонилась над ним, так, что ее длинные тёмные волосы поползли
по его лицу, и легла сверху всем телом.

Это смерть моя пришла, подумал Борис. Так душно… так тяжко… он
повернул голову и увидел всю эту сцену в зеркало, висевшее на
стене. Никогда не был ханжой, но почему-то сейчас у него
возникло чувство, что происходит нечто непристойное.

– У нас всё будет хорошо, правда ведь? – прошептала Ольга ему в ухо.
– Скажи мне.

– Да, – сказал он в сторону, еле дыша, но привычно обнимая ее. – Конечно, будет…

Проснулся, наверное, часа в четыре утра. Было ещё темно. Ольга спала
рядом, с обиженно приоткрытым ртом, и тихо похрапывала.

Чемодан у него был уже давно собран. Он тихо оделся, осмотрелся, не
забыл ли чего. Вроде ничего. Пальмочку вот купить не успел,
жаль. В другой раз… Ах, да. Книга Пехтерева. Открыл ее, в
полутьме разобрал профессионально-неразборчивый почерк:
«Хорошие люди должны быть вместе. На память от автора…» Затолкал
томик в боковой карман чемодана. Будет, что почитать в
автобусе.

Бесшумно открыл дверь, спустился во двор.

Оставалось только присесть на дорожку, согласно старому обычаю. Он
зашел на кухню и сел за их с Ольгой столик. По крыше снова
что-то бабахнуло и прокатилось. Хурма.

– А вы куда это направляетесь, Боренька?

Он вздрогнул и оглянулся. Позади него, за столиком в углу, сидела
мрачная и решительная Ксень Лексевна. В этот раз на ней не
было ни очков, ни чёрной пиратской повязки. Голый стеклянный
глаз тускло и мёртво отблескивал в темноте.

– Беж-жать собрались, молодой человек, м-м?

На поверхности стола перед ней стоял высокий бокал с вином, и лежал
большой черный пистолет устрашающего вида. Ксень Лексевна
даже рукой его не касалась, но Борис почему-то был уверен, что
она в любую секунду может выстрелить, не задумываясь.

Ничего смешного не было в этой ситуации. У него противно задрожали руки.

– Я… нет…

– Нет? Вот и прекрасно. – Ксень Лексевна протянула руку вперёд,
словно раздумывая, что ей взять: бокал с вином или пистолет.
Взяла бокал, отхлебнула. – Вот и идите обратно. Пока говорю
по-хорошему. Ведь вы же не хотите, чтобы я с вами разговаривала
по-плохому?

– Я… нет…

– Вот и прекрасно. Идите. Не бойтесь. В спину я не стреляю.

Борис с трудом встал и пошел обратно в свою – их с Ольгой – комнату.
Тяжело, как старик, поднялся по ступеням. Чемодан весил
словно вдвое больше, чем пять минут назад.

– Ишь ты, бегун. Иди и люби! – проворчала вслед ему Ксень Лексевна,
когда он уже не мог этого слышать. Она допила вино и
бесшумно покинула свой пост.

В комнате Борис автоматически разделся и лёг рядом с Ольгой. Она
вскинулась, сослепу пытаясь разглядеть его в темноте.

– Что такое? Что?

– Ничего. Спи. Уже всё хорошо.

Она тотчас снова захрапела, а он ещё долго лежал рядом, привычно
закинув руки за голову. Не спалось. Было не плохо и не хорошо,
а просто.

Теперь будем жить так, подумал он. Раньше жили по-другому, а теперь
вот так. Судьба. В конце концов, у каждого своё деяние, свой
подвиг. И – никаких сожалений. Никаких дурацких
переживаний… начинается новая жизнь.

Он, наконец, с облегчением закрыл глаза.

28.06.2009