Знаки препинания #5. В чертогах зла.
 |
Дмитрий Волчек. Девяносто три! (роман?) - Тверь: Сolonna publications, 240 с., 1000 экз.
Лев Пирогов написал
в «Топосе», что его вряд ли способна заинтересовать книжка, если
её рекомендую я или Глеб Шульпяков. Про Глеба не знаю, пусть он
сам за себя объясняет, но моя совесть чиста – я весьма редко рекомендую
читателям своих статей разбираемые тексты. Последний раз, на моей
памяти, это было в «Русском журнале», когда я разбирал роман Игоря Ефимова
«Суд да дело».
Льву, видимо, странно, что критик сначала читает чужой текст,
потом пишет свой собственный не для какой-то утилитарно обозначенной
цели, но только лишь, чтобы в чужом тексте разобраться. Это очень
хороший и верный способ – понять и сформулировать собственное
впечатление о тексте, попытавшись описать его. Кстати, точно также,
чтобы понять своё отношение к тому или иному человеку, попробуйте
накропать на него некролог. Очень занятная практика, я вас уверяю,
– мобилизует и сосредотачивает.
Это я о том, что сам факт разбора чужого текста ещё не означает
его рекомендации, положительной или отрицательной, вот и всё.
Скажем, книжка Дмитрия Волчека «93!» – могу ли я её порекомендовать
для массового читателя, ищущего развлечений? Вряд ли. Я сам прочитал
её с большим трудом. Именно поэтому вот уже второй раз (моя
статья о «93!» в «РЖ» называлась «Митин журнал») возвращаюсь
к ней для того, чтобы чётче сформулировать своё к ней отношение.
Тем более, что в нежно любимой Пироговым «Литературной газете»
(№8) Людмила Сараскина поместила
отклик на романы Павла
Крусанова «Укус ангела» и Александра Секацкого «Моги
и их могущества», где высказала весьма суровые замечания:
«Вопрос заключается только в том, являются ли сочинения
авторов-могов диагнозом сегодняшнего состояния умов и грозным
предупреждением (чем и должна заниматься настоящая литература),
или же их совокупные художественные усилия – коварный технологический
приём, эзотерическая инициация, в рамках которой создаются ускорители
разломов и синтезаторы катастроф нового тысячелетия. Но тогда
и тексты, и сочинители – это те самые посланцы хаоса, который
и впрямь расширяет своё влияние, прививает вкус к смещённой реальности
и возвещает о приходе в мир демонов ада».
Про эзотерическую инициацию в романе «93!» я тоже написал: невнятные
сюжетные линии, которые требуют огромного культурологического
комментария, но никак не объясняются, способны сойтись только
в одном месте – в голове читателя. Вот что Сараскину пугает хуже
атомной войны. Это притом, что Сараскина ещё сатанинские вирши
Волчека не читала! Между тем, ей вторит Александр Агеев, который
в своей колонке «Вразброс» («Время МН» от 02.03.2002) поясняет
позицию Сараскиной:
«Литература, конечно, игра. Но она всё-таки из разряда
обучающих. И я очень рад, что появился текст, в котором новой
будто бы «игре» дана «взрослая», ответственная оценка».
По поводу «ответственности» мне тут судить трудно – по-моему,
обычное интеллигентское «бла-бла-бла». Не время и не место сейчас
углубляться в психологию восприятия искусства, однако замечу,
что если бы все те добрые и нравственные идеалы, которые описывали
и воспевали писатели разных стран и народов воплотились бы хотя
бы в десятой степени, мы бы все уже давно жили бы при «коммунизме»
(и наоборот, если бы вся инфернальщина, сатанизм и матершинное
мракобесие, задействованное в худлите проявилось бы в нашей жизни
ну хотя бы отчасти – мало никому бы не показалось)!
Понятно, почему горячо уважаемый мной Александр Агеев так считает:
молодые этого не знают, не помнят, но в начале перестройки очень
сильно нашумела статья Агеева про то, что все беды нашей жизни
идут из классической литературы. Точка зрения эта сакрализует
литературный процесс и художественные тексты: до Агеева демонов
русской революции из Толстого и Достоевского выводили и Бердяев,
и Розанов (помните, что он про Гоголя написал?). Так что дела
понятные и обычные – как храп любимой бабушки за стеной.
Но... как говорили в одном советском (некультовом) фильме: «а
если бы он вёз патроны?» Если бы и вправду литература несла бы
ответственность за трудности переходного периода?! В такой ситуации
я всегда вспоминаю Лотреамона,
прочих проклятых поэтов – с ними-то как быть?! Неужели все войны
и революции ХХ века случились по их вине? Недавно был на могиле
Бодлера,
и ничего: знаете, спит себе спокойно в семейном склепе и в ус
не дует.
Это я градус цинизма повышаю, так как пора уже начинать говорить
о книжке Дмитрия Волчека – одного из последних проклятых.
Для тех, кто не знает. Дмитрий Волчек – культовый питерский персонаж,
редактор полуподпольного (до сих пор!) «Митиного журнала»; да-да,
тот самый Митя, ведущий радио «Свобода», мистик и пропагандист
колдуна Алистера Кроули.
Именно ему, колдуну этому самому – здесь, в книжке, кажется и
неназванному, – посвящён сложный и запутанный (без поллитры человеческой
крови не разобраться) роман о тайном ордене сатанистов, на протяжении
столетий создающих искусственного человека, с помощью чудовищных
обрядов и ритуальных убийств.
Все эти зверства и непотребства Волчек описывает хладнокровным,
эстетским стилем в духе средневековой японской фрейлины. Сказывается
поэтическая выучка (первоначально Волчек позиционировал себя как
поэт, выпустил несколько акмеистических по духу сборников стихов)
и умение навести тень на плетень. В «93!» вся эта кружевная разнообразность
зашкаливает, достигая логического предела, за которым начинается
уже распад формы.
Разобраться, что же здесь, собственно говоря, происходит почти
невозможно: роман Волчека требует гигантского комментария или
посвящённости в члены секты. Поскольку у нас нет ни того, ни другого,
будем воспринимать любовно изданную в Твери книжку как попытку
сделать красивую, тонкую, изысканную, но совершенно бесполезную
в быту вещь.
Каковой по определению и является любая экспериментальная литература.
Правда совершенно непонятно, чего же хочет добиться с помощью
своих изысканных стилистических колоратур мизантроп Дмитрий Волчек?
Уж не создания ли того ли самого нового человека, о котором так
мечтали персонажи в «93!»?
Не будем уподобляться Александру Агееву и Людмиле Сараскиной.
Не станем понимать литературное произведение так же буквально,
как Лев Пирогов. Но зафиксируем возможность и вот такого
стилистического эксперимента, способного обогатить отнюдь не садомазохистические
клубы (их члены таких мудрёных книжек не читают), но диапазон
технических возможностей современного литератора. Всего лишь.
Постскриптум.
Цитата из романа, выбранная самим автором:
«Это война на уничтожение, никаких компромиссов. До последнего
еврея, последней сестры, последнего щупа. "Девяносто три, парни!
1-го октября 1917 года я встретил М-Широкие-Плечи, нюхали кости
младенца, созерцали мистера лэма, скорлупа двоится, линяет синим
огнем. Вы знаете этот нью-йорк: пожарные лестницы ползут по красному
кирпичу, мезозойские переклички сирен, пти аити, пакгаузы у тухлой
воды, площадной циферблат, на который нужно пялиться в новогоднюю
ночь. Элементарный король вышел с нами на связь в день свидания
в брэ. Конечно, это всего лишь кожа; если ее обжечь, через неделю
не останется и следа, регенерация. Опустишь ладонь под холодную
воду, – и вот уже неопалимой купиной расползаются линия печени
и via combusta. Первым ключом повелевает Iad Balt, второй спрятан
под раздроченной постелью в стариковской спальне. Снял щенка во
французском клубе, кормил его вишенками, дергал за причиндалы,
завел мексиканскую песенку про курасон, так ничего и не вышло.
Цифры-перевертыши, не справился с желудком, выполз поблевать в
тревожный садик. Возраст неизвестен, имя - хынек-бета. Грядет
новый эон, love is the law, слюнявые бестии влекут колесницу,
шило пробивает "верхние доли". Никто не знал, как завершить дело,
- броситься в воду, нырнуть под стальное колесо, окоченеть в горах?
There are no bones in the ice-cream.»
Предыдущие публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
