Литературная критика

Часть первая

Часть вторая

Часть третья. Рядом

– Как вы оцениваете нынешнее значительное количество публикаций, посвященных Бродскому?

Я перестал следить за бродсковедением несколько лет назад, когда число опубликованных книг, статей и диссертаций перевалило за тысячу (сейчас, наверное, уже две).

Хочу обратить Ваше внимание на диспропорцию между критическими и литературоведческими работами в этом потоке. Колоссальный перевес в пользу последних.

Задачу критика попросту, но хорошо определила Цветаева: »Расскажи, что дала тебе я». Т.е. критика – это субъективный отклик на творчество писателя. Пастернак был неправ, когда иронизировал: «Не знали бы мы, может статься, / Великим был Пушкин иль нет, / Без докторских их диссертаций, / На все проливающих свет», – потому, что определять, кто велик, а кто мал, вообще не входит в задачи литературоведения.

Литературоведение, в идеале, это объективный анализ текста. Объективное установление связей между текстами. Описание литературного процесса. Так вот литературоведческих работ о Бродском пруд пруди, а критических откликов сравнительно мало. Хороших по пальцам пересчитать.

Вот так сразу могу вспомнить только книгу Баткина »Тридцать третья буква», недавнюю статью поэта Бориса Херсонского в журнале »Крещатик» «Не быть, как Бродский». Конечно, есть что-то еще, но сразу не вспоминается.

А для литературоведов Бродский очень привлекателен. Его стихи насыщены самым разнообразным культурным материалом, и выявлять эти связи – увлекательное занятие.

Отсюда изобилие сочинений в литературоведческом жанре: Бродский и... – и Гораций, Маяковский, Петербург, Моцарт, Китай, Хайдеггер и т.д., и т.д.. .

Я сам писал о Бродском и Чехове, Бродском и Ахматовой, Бродском и Солженицыне, Бродском и поэтах его поколения. Есть немало серьезных, полезных работ. Это труды Валентины Полухиной, Томаса Венцловы, Александра Жолковского, Дэвида Бетеа, Барри Шерра. Я бы мог назвать еще два десятка имен.

Бродский был замечательно остроумным человеком, поэтому он так привлекателен для мемуаристов. Есть что вспомнить! Из мемуаров мне особенно по душе записки о Бродском покойного А. Я. Сергеева. На редкость живой и точный портрет. Много, конечно, и всякой белиберды, вранья. Есть даже сюрреалистические моменты. Так один мемуарист, описывая первую встречу с Бродским, говорит: «Его полуоткрытые алые губы открывали ряд оскаленных клыков».

Это действительно большой искус «Быть, как Бродский» или «не быть, как Бродский». Вы пишите о значительном влиянии Бродского на Вас и на всю русскую поэзию. Влияние его не только заразительно, но и губительно, как Вы считаете, с чем это связано?

В предисловии к «Послесловию» я говорил о том, что в стихах, так или иначе связанных со смертью Бродского, возникают в его духе образы, ритмические фигуры, грамматические конструкции. При этом я сильно подозреваю, что, если бы я этого не сказал, никто бы и не догадался, т.к. это всё весьма мимолетно.

Потом, Вы ставите вопрос так, словно я разделяю Ваше мнение о губительности влияния Бродского на русскую поэзию, и только просите уточнить, как именно я это понимаю.

Но я никогда не думал, что Бродский – этакий анчар, отравивший своими миазмами всё вокруг. Если под влиянием понимать подражание, то оно всегда плохо.

Подражание Бродскому, которое, действительно, нередко встречается, так же убийственно для поэзии, как подражание какому угодно поэту оригинального стиля Пастернаку, Мандельштаму, Цветаевой, Маяковскому, Есенину. Оно, может быть, и неизбежно на стадии ученичества, но в серьезном творчестве, в том, что может быть представлено на суд публике, все подражательное – провал, минус, не в зачет.

Когда-то Бродский написал о моих стихах: «На кого он похож? Ни на кого». И лучшей похвалы я никогда не слышал. Но есть и другое влияние, благотворное. Не стилистическое, а личностное.

Возможно, Бродский и повлиял на своих пишущих стихи сверстников и младших современников примером самоотдачи, истовости служения, того самого «величия замысла» (слова, что так восхитили Ахматову, хотя, я думаю, Иосиф просто процитировал Мелвилла).

– Я сказал о губительности влияния, ибо Бродский – единственный великий поэт, при жизни которого мне случилось жить и я видел, как его влияние буквально придавливают пишущих и рифмующих. Вероятно, схожие истории случались и с Блоком, и с Маяковским, просто я не был тому свидетелем. Кажется его влияние потому столь существенно, что такой опыт не проходит даром, сам «химический состав» воздуха поэзии словно бы меняется. Я не про миазмы, но про влияние, от которого практически невозможно отрешиться. А насколько важной (принципиально важной) с Вашей точки зрения для поэтики Бродского (и его влияния на ситуацию) была прививка опыта англоязычной поэзии?

– С самого начала Бродский целеустремленно пытался писать русские стихи по правилам англоязычной поэтики. Даже до того, как он сколько-нибудь сносно мог читать по-английски.

Многие из нас в конце пятидесятых годов испытывали интерес к английским и американским поэтам, которых читали в переводах. Мы очень высоко ценили две предвоенные антологии «Поэты Америки. ХХ век» и «Антология новой английской поэзии». Завидовали тем, кто их имел.

Мой покойный друг Сергей Кулле, раздобыв на несколько дней «Антологию новой английской поэзии», перепечатал ее всю в трех экземплярах под копирку, за исключением нескольких пролетарских стихотворений. Мне достался один экземпляр. Бродскому эту драгоценную книгу подарил на день рождения Михаил Мейлах в 1963 году. Время от времени новые переводы появлялись в журнале »Иностранная литература».

Однако, несмотря на жадный интерес к незнакомой поэтикe, мощная инерция русской поэтической традиции не позволяла большинству молодых поэтов экспериментировать с чужеродными формами. Делали это только двое: Бродский и Сергей Кулле (очень по-разному). Ну, может быть, какие-то следы англоамериканской поэтики можно усмотреть у Евгения Рейна и Станислава Красовицкого.

Я не буду сейчас распространяться о том, что такое англоамериканская поэзия и чем она отличается от русской. Я писал об этом в книге о Бродском. Скажу только, что такие прививки чрезвычайно полезны, т.к. нельзя десятилетиями вариться в собственном соку. Это, наверное, относится не только к поэзии, но к культуре в целом.

– В книге о Бродском, вышедшей в «ЖЗЛ» акценты перенесены с биографии поэта на его творчество. Почему Вы написали так, как написали?

– Видите ли, дело было не так, что я собрался написать биографию Бродского и задумался: делать упор на личную жизнь или на творчество. Книжка о Бродском – отросток другой работы.

Около десяти лет я писал комментарии к не полному, но довольно-таки полному собранию стихотворений Бродского по договору с серией «Новая библиотека поэта». Когда комментирование стало подходить к концу, возник вопрос о предисловии. Предисловия к «Библиотеке поэта», как Вы, конечно, знаете, пишутся в жанре критико-биографического очерка. Я начал такой очерк писать, но он у меня разросся до размеров втрое больше требуемых и возможных. Получилась книга.

Биографию Бродского в обычном понимании я бы писать не стал. Для этого надо несколько лет архивной работы, да и все равно полноценную не напишешь до тех пор, пока нет доступа к личным документам Бродского в архивах. А доступны они станут только через полвека.

Но, повторяю, даже если бы я имел право пользоваться этими документами, я бы за это дело не взялся. Если воспользоваться любимой английской поговоркой Бродского: This is not my cup of tea.

Кстати сказать, в печати упорно повторяются нелепости вроде той, что Бродский запретил писать его биографию или наследники Бродского запрещают печатать его биографию. Это юридическая нелепость. И сам Бродский, и его наследники могли бы только наложить ограничения на цитирование его текстов и на публикацию неопубликованного. Запретить кому угодно писать что угодно о Бродском они не могут. А жаль. Потому что вздора, особенно мемуарного, печатается немало.

На самом деле Бродский лишь несколько раз говорил об отвращении, которое у него вызывает мысль о биографах и мемуаристах. Но я знал его достаточно долго, более тридцати лет, и достаточно близко, чтобы понимать, какие биографии и мемуары он имеет в виду. Те, где в центре внимания постельные сплетни. А вообще он сам охотно читал и то, и другое.

Его эссе о Кавафисе, о Стивене Спендере, о Рильке в тои или иной степени основаны на опубликованных жизнеописаниях этих поэтов. Мемуаров он читал очень много. Среди его любимых книг были воспоминания Екатерины Штакеншнейдер и Надежды Мандельштам.

(Окончание следует)