Проза

1

Волка поселили в ветхую халупу. Двери и окна ее не открывались
полностью и не запирались до конца; пол прогнил, толстые сырые
доски требовали замены. Неровные стены являли глазу мутные
потеки сырости. Насекомых в развалюхе не было. Последний
Сверчок покинул эту скорбную обитель в прошлом году. Волк
обнаружил среди пыли и тряпья за просевшей печью дневничок
насекомого, отсыревшую тетрадку, заполненную быстрым почерком
неврастеника. Полистав без любопытства, Волк отложил ее в сторону с
мыслью вернуть владельцу при первой встрече.

В халупе было зябко. Бобер, оставив инструменты, пошел к Сове за
теплой одеждой, валенками. Надвигалась зима.

— У тебя не так много времени,— строго сказал Бобер на прощанье,
прихлопнув по полу жирным хвостом, отдававшим запахом болотной
тины.— Зима на носу.

Бобер потыкал себя в короткий круглый нос, красноречиво округлив
красные глазки, и вышел. Его приземистая, округлая фигурка
некоторое время мелькала средь ветвей поредевшего, тронутого
дыханьем поздней осени леса.

Волк смотрел ему в след, снова удивляясь тому, как все происходит
просто и обыкновенно. В то же время Волк четко осознавал, что
грань, за которую...

2

Работать топором по сырому, старому дереву было трудно. Волк
подтесал косяки, смазал петли, жутковатый скрип входной двери
пропал. Запер все окна, повозился с проводкой — и вот уже к
скорому вечеру под серым потолком зудела унылая лампочка в сорок
пять ватт.

«Не понимаю, почему она такая мерзкая? Почему этот свет мне так не
нравится?» — Волк, в недоумении прислушиваясь к самому себе,
смотрел на потолок, по которому перемещалась огромная тень
Мухи. «И тут мухи...» — растерянно подумал Волк, а потом
оживился, взял тряпку и с каким-то чуть не остервенением
замахнулся на бестолковое насекомое.

— Эй-эй, алло! — прошуршала Муха, не прекратив наглого стуканья об
лампочку.— Ты замашки-то эти общаковые бросай. Тут тебе не
там, что называется. Лучше лампочку поярче у Совы попроси. Об
эту биться кайфа никакого.

Волк растерянно посмотрел на Муху, поморгал и, как-то безвольно
опустив плечи, сполз на тахту, стоявшую на полешках. Обхватив
голову руками, Волк уставился в стенку, слабо покачиваясь.
«Это слишком похоже на истерику, слишком похоже» — подумал
Волк, однако сил выйти из этого состояния не было. Кипяток уже
давно булькал в стакане, кипятильник мелодично позвякивал по
желтоватым стенкам. Волк выдернул шнур из розетки, и кипяток
осел, продолжая пускать энергичные пузыри.

— Чайку попить надо,— прошептал Волк, затем прокашлялся — глотку
продрал — и произнес громче,— Чаю попить бы. Попью чаю...

— Да пей, пей, чего разгорланился,— опять прошелестела Муха, потирая
обиженно лапки на потолке.— К чаю-то есть чего?

— Н-нет,— промямлил Волк, не решаясь взглянуть на Муху. Его явно
смущал разговор со столь несущественным объектом.

— Ну и пей тогда... пустоту,— Муха сделала гневный зигзаг, затем
рванула к окну и стала биться об пыльное стекло.

— Подожди-ка,— произнес Волк и стал отпирать заедающее окно. Муха
вылетела в прохладную темноту Доброго Леса, шепнув «спасибо».
Волк остался один, задумчиво глядя в начинающую густеть
ночь. Вдалеке был слышен смех, где-то в темноте деревьев
ощущалась жизнь незнакомых зверей. Волк захлопнул окно, стал искать
заварку в сумке, с которой прибыл сюда. «Хорошо, что я
один» — подумалось Волку, но как-то неопределенно. То ли с
тоской, то ли с сомнением, то ли ему действительно хорошо было
одному в этом непонятном новом месте...

3

Ночью Волк так и не заснул, ворочаясь на неудобной тахте. То он
скатывался к холодной стенке, то норовил упасть на пол, по
которому гулял сквозняк. Печь, которую он растопил поздно
вечером, долго пускала сырой, холодный дым внутрь халупы. Затем
печь прогрелась, и стало очень жарко. Но когда Волк перестал
топить, сквозняк быстренько растащил тепло. Так что Волк спал
под одеялом и тулупом, который принес Бобер уже почти ночью.
Постучавшись в окно, Бобер вошел и поставил большой тюк на
пол.

— Вот, значит, вещички,— сказал, осматриваясь и шмыгая носом.
Благодушные глазки его хозяйственно бегали вокруг.— Ну что,
пригодился инструментарий-то?

— Чего? — тупо переспросил Волк.— Ах, да, очень. Еще бы коловорот
мне... Думал картинку повесить.

— Зачем же коловорот? Можно и дрель! Сверлышко завтра добудем, и
сверли на здоровье...

Волк запомнил странно благодушное лицо Бобра, хозяйственно
оглядывавшего его комнату. Волку хотелось, чтобы Бобер скорее ушел.
Его утомляла жизнерадостность зверька, желание Бобра
заставить Волка поверить в то, что все в порядке, и в Добром лесу
тоже звери живут. К тому же работа утомила Волка, хотелось
сесть и спокойно посмотреть в окно. Побыть одному хотелось...

Сейчас, посреди ночи, Волк уже будто бы насытился одиночеством. Он
жадно прислушивался к звукам ночи, едва слышным сквозь
толстые стены домика. Ночь была тихая, изредка кричали какие-то
птицы. Иногда Волку мерещился далекий смех зверей или одинокие
шаги вдоль избушки. Несколько раз Волк отчетливо слышал
вздохи пролетающего над избой Филина. Все это напомнило о
ночных звуках его родного леса. Волк вспоминал, как ночью ходил к
пяти невысоким соснам, будто замершим в танце на поле, как
смотрел на луну, лежавшую на мягких ветвях сосен.

Волку нравилась луна. Ее свет был терпим, можно было часами глядеть,
как она медленно ползет по безоблачному небу или
стремительно несется сквозь тонкие зимние облака. Пар изо рта,
выдыхаемый вместе с воем, создавал вокруг луны таинственную
мерцающую пелену.

Сейчас, лежа один в этом тихом, сыром и прохладном доме, слушая
звуки незнакомого, немилого леса, Волк снова захотел выть.
Совсем слабый свет луны падал сквозь окно на пол, высвечивая
бледные, неправильные квадраты. Волк встал с кровати и подошел к
окну. В туманном небе изредка появлялась бледно-желтая
осьмушка. Деревья, плотным кольцом обступавшие домик Волка,
застыли в спокойствии. Узловатая надежность, грузная вековая
мощь стволов говорили о том, что место это хорошее. Здесь бы
мог залечь на зиму Медведь, подумалось Волку. Хороший, старый,
умный медведь. Опытный убийца, спокойный и безопасный,
когда в лесу много бестолковых ягод или жирной, прохладной рыбы
в мелкой реке. «Интересно, тут и Медведь есть? И Кабан? И
птицы разные? Неужели все попадают в Добрый лес?»

Невольно Волк поразился глупости и какой-то удивительной плоскости
своих ощущений. В памяти Волка витали лишь невнятные образы
прошлой жизни, которые, словно долгое бестолковое плутание по
лесу, не рождали ощущения пройденного пути.

Волк некоторое время смотрел в ночной лес сквозь пыльное стекло,
затем распахнул окно и впустил внутрь свежую, студеную осеннюю
ночь. К ночному сырому воздуху, полному запаха мертвеющих
листьев, семян и стареющих трав, примешивался отчетливый запах
неизвестного зверя. Странный, напряженный запах, здоровый,
но какой-то неухоженный, старый. Запах бесстрашного, но
утомленного зверя-одиночки, опасного в принципе, но здесь, в
Добром лесу, где зверям не полагается...

4

Волк проснулся.

Пожалуй, все же ему удалось заснуть под утро, после того, как он
перетащил кровать под раскрытое окно и, забившись под одеяло и
пальто, надев шапку, вонявшую то ли бобром, то ли куницей,
стал смотреть в серо-черную ночь.

Проснувшись, Волк снова глядел за окно. Утром местность понравилась
ему еще больше — бугристая полянка летом, пожалуй, могла бы
показаться слишком игрушечной и уютной, но теперь, осенью,
она приобрела усталый, скудный и мрачный вид. Деревья,
старые, с зеленоватыми, точно бронзовыми стволами, витиевато
раскинули черные пустые лапы ветвей, словно пытаясь схватить
небо. Многие деревья венчались шапками гнезд, несколько гнезд
располагались так близко друг к другу, что являли собой
гигантский, неопрятно сплетенный кокон, чернеющий на фоне
светло-серого неба.

Волк вспомнил, как однажды зимой ему попался раненый, не способный к
полету Ворон. Большая черная птица отважно прыгала перед
ним, силясь взлететь хоть на нижнюю ветку. Волк спокойно
разгрыз его, когда ворон сделал неудачный прыжок и завяз в снегу.
Сильный острый клюв пару раз удачно стукнул Волка в
обмороженные губы. На снегу сворачивались шарики птичьей и волчьей
крови, которые Волк потом доел все до одного. Странное
чувство вскоре охватило Волка. Он впервые съел птицу, и ощущение
какой-то неудовлетворенности, раздраженности, никогда не
возникавшее раньше, стало беспокоить его. Он просидел на том
месте до ночи, пытаясь понять, что, собственно, не так. Замерз
и отупел настолько, что почти забыл, почему он сидит там.
Даже луну, хорошую, яркую, промороженную луну он узнал не
сразу, испуганно глядя на пятно яркого желтого света,
сверкавшего из-за ветвей. Наконец Волк ощутил, что место, где он
сожрал ворона, паршивое, глухое и безысходное; что Ворон из
последних сил дополз до него, чтобы сдохнуть там спокойно.
Пождав хвост от холода — была пустая, злобная февральская стужа —
Волк побежал к своим танцующим соснам, чтобы там смотреть
на тусклый ночной свет, выдыхать пар, быстрым маревом
уходящий к темному небу, и выть. Волку казалось, что он весь уходит
в голос, что отступает холод, и тело как будто исчезает,
наполняясь звоном. В какой-то момент собственный вой казался
Волку чужим, и становилось не так одиноко. Иногда же
наоборот, Волк испугано замолкал, ему казалось, что кто-то бродит по
его поляне, кто-то большой и страшный.

От воспоминаний Волка отвлекли шаги за дверью. Без труда он
распознал целеустремленный ход Бобра. «Несет нелегкая!» — подумал
Волк раздраженно и закопался в одеяло, притворяясь спящим.

Бобер постучал в дверь — так, для приличия, и, не дожидаясь приглашения, вошел.

— С добрым утречком, земеля! — нараспев, ласково произнес он.
Фамильярность Бобра, его утрированная манера разозлили Волка.— Как
спалось? У, холодища! Э, да ты, я гляжу, соня! Эка,
наворотил — к окну поставил, а сам забарахлился! Вставайте, Волк,
солнце в зените! — наконец гаркнул он, и Волку поневоле
пришлось заворочаться, изображая пробуждение.

— Насчет солнца я, конечно, пошутил,— добавил Бобер.— Солнце
законспирировано облаками. Однако утро в разгаре, и...

Волк мучительно ожидал, что последует за этим «и». Вдруг тупица
Бобер сейчас откроет какую-нибудь тайну Доброго леса, что-то
вроде всеобщей трудовой повинности или традиционного испытания
новичка каленым железом? Однако Бобер подозрительно затих,
так что Волку стало любопытно, что он там делает, и Волк
высунул морду из-под одеяла. Бобер разглядывал картинку, которую
вчера хотел повесить Волк. Волк кашлянул, Бобер вздрогнул и
опустил картину лицом вниз, как она и лежала.

— «И» что, позвольте поинтересоваться? — спросил Волк.

— Что «и что»? Ничего, так... Чего «что»-то? — разнервничался вдруг
Бобер.— Я к тому, что вот, дрель принес, а отдать нужно Лосю
к вечеру. Лось без дрели этой жить не может, понимаете?
Сверло вот заточил... Так что вешайте.

— Хорошо. Спасибо,— добавил Волк.

— Ага,— кивнул своей крепкой, маленькой головой Бобер.

Волк выбрался из-под одеяла. Он казался себе анемичным и
безжизненным рядом с плотным, крепким Бобром. Волк сел на край тахты и
с каким-то удивлением стал разглядывать свои желтые, крепкие
когти. Он неловко пошевелил пальцами, расправил их. Пол был
холодный, гулял сквозняк, хотя Бобр и закрыл окно.

— Может, чайку? — спросил Волк.

— Можно, а чего ж... Вы пока умойтесь, то-сё, а я вскипячу. Где тут
у вас кипятильник?

— Послушайте, Бобер. Давайте уже, что ли на «ты» условимся, а то
неудобно как-то получается.

— Ну, давай.

Волк смотрел на Бобра, как тот хозяйничал в его доме, наливал воду в
банку, включал кипятильник, и ловил себя на том, что его не
раздражает заботливость Бобра. Наоборот, с ним даже было
спокойней. Снаружи, куда Волк пошел умываться, утро было ярче,
трава еще сохранила зеленый цвет, листья черными и бурыми
пятнами вплетались в блеклый травяной покров. Голубой
умывальник был прибит к черному с зеленой плесенью стволу липы, у
корней дерева расплылись мыльные подтеки. Волк брезгливо
потыкался в холодный латунный поплавок. Вода была ледяная. Зубы
заломило от тягучей студеной воды. Сразу захотелось спать,
глаза слипались от блеклого размытого солнечного света,
казавшегося нестерпимым. «А еще чай с этим ослом пить!» — подумал
Волк, но беззлобно.

Сейчас, когда Волк осознал удивительную радость столь необычного
попадания именно в Добрый лес, ему стало легче мириться с тем,
что это место уже заселено зверями, которые казались ему
малоинтересными и...

5

— Должен Олень заглянуть. И Заяц. Ты не против, надеюсь? — Бобер
отпивал по чуть-чуть, громко прихлебывая.

— Да нет, пожалуйста. Пусть все приходят. Устроим вечеринку по
поводу моего новоселья.

— Само собой. Но тут главное — навести мосты с основными, так
сказать... жертвами. Ты же в своем лесу, поди, зайцев не жаловал.

— Зайцев любил, всегда. Какой-то странною любовью,— усмехнулся Волк.
Так хорошо, спокойно на душе стало ему, когда Бобер
объяснил, что в Добром лесу никто не испытывает голода. Волк,
прислушавшись к себе, с удивлением обнаружил, что действительно,
совершенно не хочет есть. Он даже понял, что именно
отсутствие аппетита было тайным источником тоски, охватившей его в
первые сутки. Теперь Волк с тихой радостью отхлебывал чай.

«Какое счастье, что я именно в Добром лесу!» — думал Волк с
запоздалым ужасом канатоходца, который, лишь пройдясь под куполом
цирка, обнаружил, что веревка перетерлась и держалась на
нескольких волосках.

Бобер продолжал что-то говорить, его хитровато-тупое личико выражало
радость. Он то казался Волку заведенным механизмом, то
вдруг в Бобре проступала какая-то грандиозная ирония, глубокая,
как сугробы родного леса. Волк не понимал главного — можно
ли окончательно доверять Бобру, считать его лицом, что ли...
незаинтересованным?

— Предполагается ли, что я должен как-то извиниться перед ними? —
спросил Волк. Видя удивление Бобра, Волк добавил: — Ну, перед
Оленем, Зайцем, кто там еще придет?

— Вроде умный зверь, а спрашиваешь... Ерунду! Я, например, перед
рыбами не извинялся, и у деревьев прощения не просил.
Примирение, милый мой, не значит отсутствие обоюдных претензий. Иными
словами, они вас давно простили. А вот вы — простите ли их?

— А мне-то за что их прощать? Ведь это я, простите, в родном лесу за
ними гонялся, а не они за мной...

— То-то и оно, что гонялись. И не раз небось проклинали их в душе,
когда поймать не могли, или когда не было никого в лесу.
Жертвенность эту их, которую вы ненавидели — эту их покорность —
простите им? А раны, нанесенные ими? Оленями, лосями, даже
зайцами? Неудачные охоты простите?

Волк удивленно смотрел на хитро мигающего Бобра, который говорил не
то всерьез, не то с издевкой. Похоже, тут, в Добром лесу, от
обилия свободного времени и чистой совести каждый
становился немного мыслителем или чем-то в этом духе. Волк было
задумался над словами Бобра, однако его отвлек знакомый запах
чего-то съедобного. Послышался топот копыт. Волк проглотил
набежавшую слюну. Что-то отвратительное, тяжелое таилось в
скоплении тел, общий дух травоядных животных раздражал Волка.
Примерно так же он чувствовал себя на скотном дворе одной
деревни, куда забегал зимой в поисках пищи. Запахи в теплом сыром
сарае, полном баранов и коз... Нелепый, вызывающий
омерзение ужас стада...

Спустя полминуты в дверь постучали. На пороге стоял Олень, в
отдалении на полянке толпились остальные: Заяц, Овца с Бараном,
пара Свиней, Кабан, Козы, Лошадь...

6

— Здравствуйте,— вежливо поклонился Олень.— Мы пришли вас с
новосельем поздравить.

— Спасибо,— пробормотал Волк, вставая из-за стола. Олень мотнул
рогами и спустился с крыльца. Бобер тоже встал, и глазами
показал Волку — мол, иди. Волк неуверенно вышел на кривое облезлое
крыльцо. Животные стояли стройным рядом, некоторое время
они спокойно и светло смотрели в лицо Волку. Затем подбежали
две Белочки и, весело хихикая, надели на Волка лавровый венок
и красную ленточку с золотой вязью «Новосел». Одна из белок
смущенно чмокнула Волка в щеку, и они, хохоча, отбежали.
Животные вдруг запели стройным, хорошо проработанным хором:

Край родной навек покинув,
Где найдет еще такой?
К нам приехал наш любимый
Волк Андреич дорогой

Волк пораженно слушал эту хорошо отрепетированную околесицу, дивясь
красоте такого простого, примитивного даже хода. Он не
сомневался, что за всем этим стоит ирония, однако у певцов были
наивные, лучащиеся морды. Волк неожиданно разволновался,
защипало в носу, в глазах поплыло. На секунду какой-то
невероятный жар окутал все тело, затем песня стала стихать, вдруг —
резкий холод. Волк обнаружил, что лежит на снегу родного
леса, на своей поляне, а сосны под ветром танцуют изо всех сил,
хотя это только так кажется из-за слез. Бок у Волка весь в
крови, и что-то жаркое застряло в теле.

Взял, Андреич, взял!

Две фигуры медленно шли к Волку через поле.