Литературная критика

Дело врачей

Мнение П. П. Крючкова: «Если бы не лечили, а оставили в покое, может
быть, и выздоровел бы». Что же — доктора виноваты?

Известно, что Сталин не любил врачей. Если Ленин не признавал только
врачей-«большевиков», предпочитая «нашим» швейцарских
профессоров, то Сталин вообще их не любил.

Во-первых, он решительно не доверял врачам, ибо патологически
опасался быть залеченным до смерти. От простуды спасался народным
средством: ложился под бурку и потел.

А во-вторых, медики (и это самая, пожалуй, неприятная сторона
медицинской профессии) каждому человеку с возрастом сообщают о его
здоровье и его жизненных перспективах всё менее и менее
утешительные вещи. И вот за это товарищ Сталин особенно их
ненавидел.

Дмитрий Волкогонов считает, что знаменитое «дело врачей» «началось,
собственно, с профессора В. Н. Виноградова, который во время
своего последнего визита к Сталину в 1952 году обнаружил у
него заметное ухудшение здоровья. <...> Сталин пришел в
бешенство. Виноградова к нему больше не допустили и вскоре
арестовали. А недовольство Сталина врачами стали активно
прорабатывать в МГБ, где один из следователей — Рюмин — решил
сделать карьеру на этом “деле”. События развивались быстро.
Чувствуя желание Сталина, органы готовили громкое “дело” о широком
“медицинском заговоре”».

В 1952 году откровенных политических врагов в СССР у Сталина не
было. В 1938 году он прежде всего торопился покончить с Рыковым
и Бухариным, как в августе 1936 года, через два месяца после
смерти Горького, покончил со Львом Каменевым и ближайшим
соратником Ленина Зиновьевым. Но и про врачей Сталин не забыл.

Вот интересно: почему из докторов, что лечили Горького, пострадали
только трое — Л. Г. Левин, Д. Д. Плетнев и А. И. Виноградов,
умерший в тюрьме еще до суда (не путать с вышеупомянутым В.
Н. Виноградовым, который в 1938 году как раз входил в состав
экспертной комиссии, помогавшей расправе с его коллегами, и
затем стал личным врачом Сталина)? Почему не осудили
видного терапевта, заслуженного деятеля науки, профессора Георгия
Федоровича Ланга, «под непрерывным и тщательным врачебным
наблюдением» которого пребывал якобы умерщвленный докторами
писатель? Имя Г. Ф. Ланга, как и затем расстрелянного Л. Г.
Левина, стоит в газете «Правда» от 6 июня 1936 года под первым
сообщением о болезни Горького. Но если профессор Ланг
«непрерывно и тщательно», как утверждает «Правда», наблюдал за
состоянием Горького, то он фактически наблюдал за тем, как Л.
Г. Левин безжалостно умерщвляет писателя «неправильным
лечением», в чем Левин признался на суде. И он молчал все время?

Да любой образованный рабочий, колхозник, не говоря уж о враче, мог
водрузить на нос очки и, сопоставив официальные сообщения в
«Правде» с материалами открытого судебного процесса над
«правыми троцкистами», задать себе этот вопрос. А может, кто-то
его и задавал?

Ланг дожил до 1948 года, основал собственную научную школу, в 1945-м
стал академиком, написал несколько трудов по кардиологии и
гематологии и в 1951 году был посмертно удостоен
Государственной премии. Не понятно.

А почему не арестовали А. Д. Сперанского, ученого-патофизиолога из
Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ)? Ему
Горький особенно доверял, и потому он пользовался среди
врачей, лечивших писателя, некоторым приоритетом. Однажды,
вспоминает П. П. Крючков, вспыльчивый Сперанский чуть не избил
Левина за то, что тот сообщил П. П. Крючкову о «новокаиновой
блокаде» (входивший в моду метод лечения воспалительных
процессов), которую Сперанский «тайно» собирался сделать
Горькому, и даже уже выписал для этого специальные шприцы.

Да одной этой детали (конечно же сообщенной Левиным и Крючковым
следствию) было б достаточно, чтобы (при желании, конечно)
судить Сперанского вместе с остальными врачами. Ишь чего вздумал:
над великим «пролетарским писателем» сомнительный
эксперимент ставить!

Однако на суде новокаиновая блокада по методу Сперанского
фигурировала как чудодейственное средство от пневмонии, которое
«злоумышленники» — Левин, Плетнев и Виноградов — не позволили
применить уже к смертельно больному сыну Горького Максиму, тем
самым сознательно, по приказу Ягоды, ускорив его смерть.

Но и у человека, не просвещенного в тонкостях медицины того времени,
а просто внимательного к фактам, мог возникнуть вопрос: да
как же?! Ведь это тот Сперанский, который 20 июня 1936 года,
через два дня после кончины Горького, напечатал в «Правде»
историю его болезни, где писал, что «двенадцать ночей ему
пришлось быть при Горьком неотлучно (курсив
мой — П. Б.)». Значит, последние 12 дней жизни
Горького он неотлучно наблюдал за тем, как его пациента
безжалостно убивают Левин с Плетневым? В том числе вводя больному
чрезмерные «кубики» камфары...

Вышинский. Уточните дозировку тех средств, которые
применялись в отношении Алексея Максимовича
Горького.
Левин. В отношении Алексея Максимовича установка была
такая: применять ряд средств, которые были в общем
показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и
подозрения, которые можно применять для усиления сердечной
деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин,
кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных
болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти
средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он
получал до 40 шприцев камфары.

Сперанский и другие, «неотлучно» дежурившие возле Горького, не
видели этого? А Олимпиада, которая к тому времени сама стала
весьма квалифицированным медиком, притом многолетним
«специалистом» как раз «по Горькому»? Так почему ж Липу не взяли?

Сперанский дожил до 1961 года, в 1939-м стал академиком, в 1943-м
лауреатом Государственной премии. Странно.

Сегодня уже объективно доказана невиновность врачей, лечивших
Горького. Об этом пишет академик Е. И. Чазов, исследовавший
историю болезни писателя, медицинские записи и заключение
вскрытия. «В принципе,— считает он,— можно было бы не возвращаться к
вопросу о точности диагностики заболевания А. М. Горького,
учитывая, что даже при современных методах лечения, не
говоря уже о возможностях 1936 года, та патология, которая
описана даже в коротком заключении, как правило, приводит к
летальному исходу».

«Попытаемся восстановить истину,— всё же пишет Чазов.— Прежде всего
клиницисты достаточно точно диагностировали нижнедолевую
левостороннюю пневмонию, с которой начался клинический диагноз.
Установили наличие бронхоэктазов и эмфиземы легких».

Не будем забывать и о том, что Горький был трудным пациентом. Каждый
его приезд в Москву из Крыма в последние годы сопровождался
пневмонией. При этом писатель до конца жизни выкуривал по
75 (!!!) папирос в сутки.

Просто Сталин имел зуб на Левина и Плетнева. И первый, и второй, по
воспоминаниям невестки Льва Григорьевича, отказались
подписать ложное заключение о смерти молодой жены Сталина Надежды
Аллилуевой якобы от аппендицита (на самом деле Надежда
застрелилась).

Левин лечил родственников Сталина, маячил перед его глазами и одним
этим раздражал. Плетнев был строптивым человеком и вдобавок
личным врагом ректора МГУ А. Я. Вышинского, исполнявшего
роль обвинителя на процессе 1938 года. Вот одни из причин для
ареста.

Но зачем врачи так спешили со вскрытием, что стали делать его на
столе, в спальне? Понятно — зачем. Боялись! Торопились
убедиться в верности диагноза, лечения.

Тем не менее, загадочная фраза П. П. Крючкова («Если бы не лечили...
может быть, и выздоровел бы»), а также та поспешность, с
которой делали вскрытие врачи, наводит на очень нехитрую
мысль. Да в самом деле — не залечили ли Горького? Не по приказу
Ягоды (официальная версия 1938 года) и не по желанию Сталина
(позднейшая, неофициальная, версия). Из-за чрезмерного
энтузиазма. Из-за той чудовищной нервозности, которая творилась
вокруг больного. Из-за почти неизбежного столкновения
врачебных амбиций (17 врачей и всё лучшие, все «светила»). Из-за
понятного страха ошибиться или «недолечить» государственно
важного пациента, за которого им «головы снимут». Тем более,
что все доктора прекрасно понимали...

Сталин — не любил врачей.

Просто не любил как факт.