Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

книга меморуингов

Про демонов, про озера и про рыбную ловлю

Временами мне начинают рассказывать истории, которые вроде бы и
смешные, но на самом деле от них тошнит.
Так, сегодня ко
мне нагрянул внезапно приехавший из Москвы Кормильцев,
подарил «Гламораму» Брета Истона Эллиса в своем переводе и, уже
собираясь уходить и натягивая в коридоре куртку, рассказал
про то, как один наш с ним хороший знакомый недавно был у
каких-то своих родственников в Германии.
Эти
родственники, вроде бы, потащили его в гости к какой-то почти уже
древней баронессе, та, порадовавшись визитерам, предложила им
кофе.
— Хорошо,— сказали гости,— с
удовольствием!
Тут баронесса замялась, а потом сообщила, что кофе
возможно лишь в том случае, если кофейным столиком будет ее
муж.
Повисла, как и полагается, неловкая
пауза.
Баронесса улыбнулась и сказала:
— Ну, вы понимаете,
он у меня мазохист и любит быть кофейным
столиком!
Гости откланялись, так и не отдав долга хозяйскому
гостеприимству.
После чего, уже надев ботинки, И. К. поведал
еще — и очень быстро, практически на пороге — одну из историй,
приключившуюся с нашим общим хорошим знакомым в каком-то из
его зарубежных вояжей.
Вроде бы это было во
Франции. На Южном берегу. И были похороны. Какие-то древние
бабульки хоронили такую же древнюю. И сразу же поминали. Возле
засыпанной могилы — кокаином, который был горкой навален на
большой, фарфоровой тарелке. Брали щепотку, вправляли вначале в
левую, потом в правую ноздрю и улыбались.
После чего
И. К., тоже поулыбавшись, ушел, а я понял,
ЧТО
ОПЯТЬ ХОЧУ ЖИТЬ НА ОЗЕРЕ.
У меня такое
всегда бывает, когда начинает тошнить от этого дерьмового
мира, в котором бабульки поминают усопших подруг доброй
дорожкой кокаина, а кофейным столиком жаждет выступить муж хозяйки
дома, пусть даже все это ни что иное, как случайно
выловленные в окружающем пространстве метафоры, но метафора ведь
зеркало жизни, а значит — жизнь
эта
ДЕРЬМО!
Вот потому-то и хочется жить на озере, что я,
кстати, уже трижды проделывал в своей жизни.
Только
очень давно.
Первый раз — летом перед выпускным
классом.
Второй — в самом начале лета
того замечательного года, когда хипповал и потерял
девственность.
Был еще третий раз, только чуть позже,
во времена ухаживания за будущей второй женой, но тоже,
естественно, летом. ¹
Я ВООБЩЕ ЛЮБЛЮ ЛЕТО И
ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ЗИМУ.
Зима — время демонов,
особенно январь, это вообще пароксизм энергетической смерти,
наверное, поэтому мои тритоны и погибли (предположим)
именно в январе, не дожив до лета, когда я мог пересадить
их в какую-нибудь баночку и выпустить в любое небольшое
озерцо, речушку, ручеек или канавку, чтобы они, вильнув своими
странными, полудраконьими хвостиками, навсегда покинули этот
сумасбродный человеческий ад, который больше в нас, чем
ВНЕ, ад я ношу в своей душе, как написал в своей
повести «Какими мы были» писатель, по какой-то
незапрограммированной случайности имеющий те же, что и я, фамилию, и
имя:
Андрей Матвеев, хотя не
исключено, что это действительно был я сам.
Только
много-много лет назад.
Когда руины были еще даже не
обветшавшими зданиями, а никакой памяти просто не существовало,
потому что прошлое еще только собиралось им
стать, а вот что касается ада, то могу сказать вполне
объективно — сейчас мне намного лучше знакомо это ощущение
спуска в преисподнюю по замшелым, склизким, темным и покатым
ступеням, когда с каждым дальнейшим шагом ты все больше и больше
погружаешься в невыносимо давящий на душу туман, а скалящие
зубы и при этом гнусно хихикающие демоны пытаются
взгромоздиться тебе на плечи, расцарапать в кровь шею, добраться до
сонной артерии и перекусить ее так, чтобы никто и никогда не
смог уже зашить.
Именно эти демоны выскочили
несколько лет назад в романе «Ремонт
человеков».
«Демоны разрывают меня изнутри.
Там горячо, я
чувствую, как они шевелятся и дышат.
Как
царапаются коготками на своих мохнатых
лапках.
Как начинают кровоточить мои легкие и желудок,
печень, почки и — естественно — сердце.
Демоны
хихикают.
Интересно, это только со мной
или в каждом, идущем рядом, живут такие
же?
Или просто похожие?
У каждого должны
быть свои, мы ими не делимся, мы их холим,
нежим.
Лелеем и пестуем.
Мы их обожаем,
потому что жизни без них нет, это плата за жизнь, это то, что
мы всегда несем с собой.
Наверное,
обычно они спят. До поры, до времени.
Пока не
прокричит петух, пока не прокукует
кукушка.
Пока не зазвенит пресловутый третий звонок, после
которого — их выход.
И ты понимаешь, что тебе
больше некуда идти.»
Только вот то, что идти
некуда — это неправда, в таких случаях путь остается
один:
НА ОЗЕРО!
Хотя бы на тот же Аракуль,
притаившийся почти на границе Свердловской и Челябинской
областей, у подножия горы Шехан.
Дорога от станции с
таким же, что и у озера, названием, идет типичным уральским
смешанным лесом: березы, пихты, сосны, осины, ели, все это
вперемежку, все это перекручено и переверчено, и идти надо не
один километр, и не два, то ли пять, то ли восемь, а может,
что и все девять, но чем дальше от станции, чем глубже в
лесную чащу, тем чище и влажнее становится воздух, тем
обостреннее воспринимается все, что вокруг — нависшие кроны деревьев,
толстые переплетения корней под ногами, восторженный
утренний ор птиц, именно что ор, а не хор, никакой
согласованности, просто — то слева, то справа, то сзади, то где-то спереди
раздаются отдельные вскрики, переходящие в трели, а небо
становится все выше и выше, и солнце начинает припекать, и вот
тогда, уже почти отмахав эти то ли пять, то ли восемь, а
может, что и все девять километров, из-за какого-то очередного
поворота вдруг блестящим лезвием бьет в глаза
серебристо-синяя с черными подпалинами линия воды и внезапно наваливается
тишина.
А лучше вот
так:
ТИШИНА.
В этой тишине я прожил почти месяц, ну, или чуть
поменьше — дней двадцать. Десять дней в первый раз и десять же
— во второй. Открыл мне это озеро один родственник, странный
такой лесной человек с вологодчины, по совместительству
тогда еще кандидат, а ныне давно доктор математических наук. С
ним мы упоенно ловили окуней в прибрежных ямах и блеснили
щук, хотя с щуками было отчего-то намного хуже, а может, нам
было просто далеко да уникального везения Роберта Шекли,
который оказался с нами в одной лодке минувшим ² летом, в
беспардонно обжигающий дневной августовский час, когда солнце
отвесно просвечивало толщу того самого Аятского озера, где в
усадьбе «Комарики» жил — если верить первоисточнику — учитель
прогрессора Льва Абалкина из романа братьев Стругацких «Жук в
муравейнике», хотя не думаю, чтобы сам Шекли даже подозревал
о существовании этого текста.
Как не подозревал он и
том, что сможет в свои семьдесят пять в час жаркого
дневного затишья подцепить на блесну какую-то сумасшедшую щуку,
которую ему и помогли вытащить в лодку, чтобы — не дай бог —
сам он не свалился за борт.
Мне же со щуками
действительно никогда не везло.
Ни в первый
раз на Аракуле, ни во второй — уже с приятелями из своей
университетской компании, когда мы захватили с собой даже
несколько пачек фабричных пельменей и долго варили их в котелке,
бросив в кипящую воду просто большой кусок теста,
нашпигованного кусочками фарша — снова было
жарко.
Поэтому для меня до сих пор Аракуль и жара есть знак
равенства.
Не повезло мне со щуками и в третий раз,
уже на озере Касли, где каждое лето проводила с родителями
несколько недель моя тогдашняя подруга, а мой будущий очередной
тесть был заядлым рыбаком и каждое утро мы отплывали с ним
от берега на двухместной надувной резиновой лодке, которую
он уверенно направлял к тем местам, где — по его уверению —
всегда была рыба.
Как-то раз мы попали на стаю
больших окуней. Я неуклюже перехватил леску рукой и почувствовал
небывалую тяжесть на ее конце. Пока я вытаскивал рыбу, леска
все глубже и глубже врезалась мне в палец, она чуть не дошла
до кости — хлестала кровь, здоровущий окунь бился на дне
лодки, но я был счастлив.
А вот когда кровь хлещет из
царапин и порезов от когтей демонов, то все не
так.
Ты не счастлив, но ты и не в печали.
Ты просто
присутствуешь при том, как из тебя вытекают последние капельки
жизни.
На озере же это невозможно, демоны боятся озер,
большие пространства воды действуют на них угнетающе, иное
дело в городе, на улицах, полных машин, где-нибудь
неподалеку от наглухо закрытых парадных, среди печально поникших
городских деревьев — да, вот там им полное раздолье!
Они
ухмыляются, они подмигивают, они готовы проводить
тебя...
И надо ли спрашивать — куда?
Вопрос: что
сделал мистер Боб Шекли с пойманной
щукой?
Ответ: мистер Боб Шекли попросил разрешения отпустить ее
обратно.
И сказал напоследок: bye-bye
pike!
Впрочем, именно об этом я уже писал...

Про аутсайдеров

Я всегда любил аутсайдеров.
Наверное, потому что и сам был
таким, несмотря на все свои умения мимикрировать под систему,
что тогда, много лет назад, во времена гребанного
коммунизма, что сейчас, в т. н. «капиталистическом раю», хотя кавычки
можно и снять, потому что безумие современной российской
эпохи все равно есть рай в сравнении с замечательными годами
поедания советского дерьма.
На самом деле: как тогда
чужой, так и сейчас, что на том празднике жизни, что на
этом.
OUTSIDER:
посторонний,
чужой, вне, за чертой, в кювете, на обочине. Вдобавок, еще и
постороннее лицо, сторонний наблюдатель, неспециалист,
любитель, профан, невоспитанный человек и даже аутсайдер, хотя это
касается исключительно спорта.
ПРОЩЕ
ГОВОРЯ, ВСЕ ТО ЖЕ ЧАСТНОЕ ЛИЦО.
Вне партий, вне
группировок, вне системы.
Есть еще одно английское
словечко, но мне оно нравится
меньше:
LOSER,
проигравший(ся), потерянный, почти
лишенец.
Лузера — те же классические русские маргиналы, если и не
бомжи, то кто-то вроде, одним словом — люмпены.
Сложно
представить какой-нибудь текст с названием
«Лузер».
Зато были и «Посторонний» Камю, и «Аутсайдер» Ричарда
Райта.
В Москве есть Музей творчества аутсайдеров,
«общественная организация, начавшая свою деятельность в 1989
г. с организации выставок живописи и графики душевнобольных
художников.»
Про душевнобольных — это круто, жаль, что под руками
нет справочника психиатра, чтобы списать оттуда с десяток
диагнозов, например, обсессивно-компульсивный невроз ³, или
что еще, намного более пугающее любого здравомыслящего
человека, но только не аутсайдера, так как именно ему здравомыслие
чуждо.
Между прочим, почти двадцать шесть лет назад
я написал повесть, которая так и
называлась:
«АУТСАЙДЕРЫ» ⁴.
Начал ваять все это безобразие
где-то весной 1978 года, а закончил в сентябре, как раз
незадолго до гибели Сергея.
Или в октябре? Уже
после?
НЕ ПОМНЮ!
Наглая зверюга памяти
молчит и не подает голоса.
Но посвятил я эти пятьдесят с
чем-то страниц машинописного текста ему, там так и
написано:
«ПАМЯТИ С. Б. ПОСВЯЩАЕТСЯ!»
Мне
приятно вспоминать, что в свое время повесть эта очень
понравилась следующим знаковым ныне персонажам:
ставшему
режиссером А. Балабанову,
ставшему рок-звездой
Ю.Шевчуку,
как бывшему, так и оставшемуся поэтом В.
Кальпиди, который даже назвал впоследствии одну из своих книг
«Аутсайдеры-2».
Между прочим, по тем или
иным причинам, но ни с кем из них я сейчас практически не
общаюсь.
Что же касается повести, то она никогда не
была, да и не будет опубликована — ее время как текста прошло.
Хотя бы по качеству исполнения и по социальным реалиям. Проще
говоря, когда написалось — публикация была невозможна,
сейчас же она бессмысленна. Но сегодня с утра я откопал ту
старую, самую первоначальную рукопись где-то на антресолях, самое
смешное, что первые страниц пятнадцать я печатал на машинке
с красной лентой, о чем совсем забыл, но дебильных аналогий
с кровоточащими буквами приводить не буду, просто ленты
другой не было, вот и все!
Я попытался начать ее
перечитывать, меня хватило на первые полстраницы, потом начался
вроде бы как сюжет и мне стало скучно. А начало — вот
оно:
«...Лежу в темноте, сырой, скользкой, как кожа
лягушки, сырой, скользкой и гулкой; лежу в темноте и слушаю
ночь: вопли кузнечиков, рулады цикад; память,
память...
Мир был подобен огромной, вогнутой чаше. Она
вращалась вокруг оси и мир играл огнями, переливался радужным
многоцветьем, мир, наполненный ветрами и слезами, шорохами,
криками и шепотом. И еще молчанием, гулкой, позванивающей
пустотой. И не было Харона, чтобы перевезти через этот Стикс
жизни.
Но надо было идти, ползти,
карабкаться. Идти и дойти, стиснув зубы, сжав кулаки, изо всех сил
цепляясь за кромку реальности. Идти и дойти. Это главное —
так, чтобы дойти.
Брошенным изо дня в ночь,
в ее промозглую, нудную слякоть, в ту самую ночь, сырую,
скользкую, как кожа лягушки, в ночь цикад и кузнечиков, вопли и
рулады которых я слушаю, лежа в
темноте.
Черной как Стикс, как тень Харона, черной, как стержень,
вокруг которого вращается вогнутая чаша
мира...
Ибо было сказано: «Не смерть нашла на
солонце.»
Лучшее, что есть в приведенном отрывке — последняя
фраза, но она не моя.
Это цитата из Фолкнера, из «Шума
и ярости»:
«Там она о нем забудет да и болтать
перестанут не смерть нашла на
солонце.»
Видимо, в свое время этот образ так зацепил меня, что я
беззастенчиво использовал его как главную эмоциональную доминанту
своего неуклюжего писания.
Хотя про «людей гона» мне
нравится до сих пор, может, из-за того, что как раз в то время
я сам был таким.
Ведь любой текст пишется отчасти
на автобиографической основе, тот — не
исключение.
Если попытаться реконструировать события, то бегунок на
временной шкале надо перевести еще где-то на год или чуть
меньше.
Повесть писалась в 1978-ом.
«Человеком
гона», глобальным аутсайдером я почувствовал себя осенью
1977-го.
Когда, закончив университет, пошел на службу в
редакцию газеты «Вечерний Свердловск», в отдел информации, по
договору.
Ходил на работу, хотя не получал зарплаты,
одни гонорары за дурацкие информашки, а временами репортажи
и рецензии, которые писал для отдела
культуры.
Например, про фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для
механического пианино».
Или репортаж про львенка из
зоопарка, от которого отказалась мамаша и его выкормила какая-то
сотрудница из соски.
У меня до сих пор где-то
валяется фотография, на которой я с этим львенком на руках —
львенок большой, я его держу с трудом. На мне клетчатая рубашка,
странная жилетка, у меня нет бороды и на голове
кудри.
Примерно в те же дни, когда была сделана эта фотография,
я и встретил свою самую проклятую любовь в жизни — ударение
делается на первый слог.
Она была лаборантом на
факультете журналистики, который я в том году уже закончил,
училась на заочном, была моложе меня лет на пять.

Пришла ко мне в редакцию непонятно зачем. Сама. Я был женат, но
у меня съехала крыша. Я слетел с катушек, глюкнулся головой,
поплыл неизвестно куда.
Таскался с ней и за ней по
всем своим знакомым.
Днем, вечером,
ночью.
Временами — утром.
Странные такие отношения. Почти
без секса. Разве что пару раз она у меня отсосала, хотя давала
всем моим приятелям.
Когда я напивался и отрубался,
то она трахалась с ними, беззастенчиво, рядом, практически
на той же кровати.
Или на полу.
А может,
выходила на кухню.
Или в ванную.
НЕ
ЗНАЮ!
Я ЕЕ ЛЮБИЛ И Я ЕЕ
НЕНАВИДЕЛ!
Я мотался с ней по городу, как придурошный щенок, ничего
не воспринимающий, кроме голоса хозяина.
Мы заходили
в магазин, покупали спиртное, качество которого зависело от
наличествующих денег — шампанское, сухое вино, водка,
венгерского производства джин, трехзвездочный молдавский коньяк —
и ехали в гости. Как-то раз очередной ночью у кого-то из
друзей она подменила мне стакан, вместо воды, которую я всегда
ставил рядом, чтобы влить в себя проснувшись, поставила
двухсотграммовую граненую емкость с коньяком. Я влил в себя это
пойло часа в четыре утра и рухнул снова, хотя бывало и хуже
— как-то раз вместо крепкого чая с сахаром мне подсунули
такой же чай, но с солью.
Кто?
Вопросы
излишни, будем считать, что она, моя тогдашняя

СУКА-ЛЮБОВЬ ⁵...
Мы разбежались с ней поздней осенью,
практически, уже уральской зимой.
Последнее
выяснение отношений — все на том же чердаке дачного домика моих
стариков, холодно, участок занесен снегом, мы пьем домашнее
вино, за которым я постоянно спускаюсь в
погреб.
Мир был подобен огромной вогнутой
чаше...
Ощущение того, что все, жизнь подошла к концу.
Впрочем,
через пару недель домой вернулась съехавшая в начале осени к
родителям моя тогдашняя жена.
Через восемь лет, в
1985, что называется, во времена третьей жены, уже
благополучно подходившие к концу — как раз в те дни она с любовником
отправилась в отпуск, я тоже должен был ехать с ними, но у
деда произошел первый инфаркт и я остался дома — мы
встретились снова.
Точнее, она встретилась со
мной.
Отыскала на прежнем месте работы, куда я заглянул зачем-то
безумным июльским днем.
Она была замужем — про это я
знал. И у нее был ребенок — про это я знал тоже. А вот то, что
мужа арестовали где-то в Минске за спекуляцию — сие мне
было неведомо. Но она отыскала меня, увезла к себе домой, легла
под меня практически сразу же, а потом и поведала всю свою
историю.
Хотя может — поведала по дороге домой, в
такси.
И все началось снова!
Я уже не пил, но
зато горстями глотал пилюли. И был таким же неприкаянным,
как и восемь лет назад. Правда, во всю тусовался с рокерами и
начал приучать ее к русскому рок-н-роллу. Она спала со мной,
спала с моими приятелями, которых я приводил к ней в гости.
И крыша у меня опять стала сползать. К новому году я был на
грани помешательства. Третья жена насовсем ушла к
любовнику, я продолжал жрать таблетки горстями, у меня стала
пропадать эрекция.
Из аутсайдеров я мог запросто переползти
в лузеры, но внезапно морок закончился, наваждение
прошло.
До сих пор не могу понять,
КАК и
БЛАГОДАРЯ ЧЕМУ.
Только в один прекрасный день
я вдруг ощутил, что отныне я — СВОБОДЕН, и уже
навсегда!
Насколько я знаю, муж ее вскоре выбрался из своих
неприятностей, она родила еще одного ребенка, а потом они
развелись. Вскоре же для всех нас началась другая эпоха, а у
меня и так уже была иная жизнь.
Но я по-прежнему
люблю аутсайдеров и терпеть не могу тех, кто громогласно
заявляет:
ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ!
Хотя бы
потому, что никто и никогда не может однозначно сказать, в чем она
— главная удача жизни...
Аутсайдеры, люди
гона, брошенные изо дня в ночь, в ее промозглую, нудную слякоть,
сырую, скользкую, как кожа лягушки, в ночь цикад и
кузнечиков, вопли и рулады которых я слушаю, лежа в
темноте...
Только вот иногда я думаю: а как бы сложилась моя
судьба, если бы эта немудреная повесть все же была
опубликована тогда, много лет назад?
Хотя чего тут думать!
Ведь все действительно —
удалось :-))!

Продолжение следует.

¹ Соответственно, часть июля 1970-го, конец июня — начало июля 1972-го
и первая половина июля 1975-го годов.

² 5-го августа 2003 года.

³
«Шифр: F42. Основной
признак — обсессивные мысли и/или компульсивные действия:
повторяющиеся, представленные в большинстве дней как минимум в
течение 2 недель, вызывающие дистресс или мешающие социальной
или индивидуальной деятельности больного, обычно за счет
пустой траты времени. Обсессии (мысли, идеи или образы) и
компульсии (действия, ритуалы (стереотипные поступки)) включают
следующие признаки, все из которых должны присутствовать: они
воспринимаются больным, как возникшее в его собственном
разуме и не навязаны окружающими влияниями или лицами (даже если
возникают непроизвольно и невыносимы). Они повторяются и
неприятны (тягостны); как минимум, одна обсессия или
компульсия должна пониматься больным как чрезмерная или бессмысленная
(могут быть также агрессивными или непристойными). Субъект
пытается (безуспешно) противостоять им, но если они долго
существуют, то сопротивление некоторым обсессиям или
компульсиям может быть незначительным. Как минимум должна быть одна
обсессия или компульсия, сопротивление которой оказалось
безуспешным.» Ну и так далее.

⁴ Мои самые любимые герои — Лапидус из «Indileto» и Максим из
«Летучего голландца» — вообще аутсайдеры из аутсайдеров. Но отчасти
это относится ко всем моим героям и героиням, включая даже
Симбу из «Любви для начинающих пользователей».

⁵ Все еще так и не собрался посмотреть мексиканский фильм
«Сука-любовь» Алехандро Гонсалеса Иньяриту.