Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

книга меморуингов

Про 1984

Для всего цивилизованного человечества 1984 был годом Оруэлла.
Для меня же — крутого рок-н-ролла.
На самом деле я тут ни при чем. Просто так получилось. Во-первых, рьяно исповедуя философию «своего среди чужих...», я предпочитал проводить время отнюдь не в обществе господ литераторов.
Хотя бы потому, что были они по большей частью людьми занудными и желали лишь одного: перейти из разряда непубликуемых в полярно противоположный. Мне же это не грозило. Сдуру напечатав несколько моих рассказов в 1981 году, сврдлвский журнал «Урал» предпочел сделать вид, что я или аннигилирован, или просто постоянно пребываю в тонком теле, а рукопись, которую я собрал для того самого издательства, в котором работал с конца семидесятых редактором краевой литературы — книжки про города, птичек и даже про спелеологов — вызвала у рецензента подозрительно чеширскую улыбку и предложение автору вправить себе мозги.
Только поступил я наоборот.
Ничего вправлять не стал.
И задружился с рокерами.
Тем более, что тогдашняя моя жена была певицей — голос у нее действительно был хорошим и хорошо поставленным — это уже во-вторых.
Вот эти-то два факта, выбор определенной среды обитания и наличие жены-певицы, и привели к тому, что 1984 стал для меня ну очень своеобразным годом.
Говоря пафосно:
временем осознания новых горизонтов и
ПОЯВЛЕНИЯ НОВЫХ ЛЮДЕЙ!
Ну и так далее...
Хотя Оруэлл в нем тоже присутствовал, хотя бы как метафора — тогда ведь об этом все талдычили.
Поэтому Новый год мы встречали слушая «Nineteen Eighty Four» Дэвида Боуи, а под самое утро кто-то из едва продравших похмельные глазки рокеров врубил на полную Джанис Джоплин и сопровождавших ее Big Brother and the Holding Company ¹.
БОЛЬШОЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ!
В лежащем на моем столе томике Оруэлла в замечательном переводе В. Голышева написано «старший», но «большой» мне нравится — не напишешь же «больше», так что просто:
БОЛЬШОЙ БРАТ МНЕ НРАВИТСЯ!)))
Встречали мы тот самый 1984 на квартире одного бывшего студента-филолога, бас-гитариста из группы моей тогдашней жены и — как мне помнится — ее очередного любовника. Сейчас он живет в Израиле. Уже много лет. Какое-то время был там грузчиком, это все, что мне про него известно.
Но вообще-то я ему страшно благодарен.
ИМЕННО ТАК: СТРАШНО!
Такая вот наипревосходнейшая степень благодарности, и есть за что.
Только благодаря ему я попал в мае того оруэлловского года — а еще он был годом Крысы по восточному календарю — в Ленинград, на второй фестиваль питерского рок-клуба. Точнее, с помощью одного моего сокурсника появилась возможность получить билеты и место в гостинице, а благодаря бас-гитаристу группы моей тогдашней жены на это нашлись деньги. У него был приятель, который их нам ссудил. Но мы их так и не отдали. По крайней мере, я ничего не отдавал — это помню точно.
О самом фестивале я здесь писать ничего не буду. Про все это можно прочитать в моей книге «Live rock’n’roll. Апокрифы молчаливых дней», Екатеринбург, издательство «У-фактория», 2001 год. Это не самореклама, это просто отсылка для любопытствующих, лучше я напишу про свободу.
Потому что уехал я в Ленинград/Петербург одним человеком, а приехал совсем другим. И дело тут не в городе, с которым у меня какие-то невероятно сложные отношения — то ли это я слишком чувствителен для него, то ли совсем наоборот — это он настолько тонок, что отвергает меня, делает плохо, депрессивно, больно. До сих пор не могу в этом разобраться, но — пожалуй — лишь в самый первый раз мое пребывание в Петербурге, с бабушкой и дедушкой, когда мне было десять лет, обошлось без последствий для моей психики.
Такое вот честное признание...
А потом уже все время — с последствиями.
Или же: следствиями, главным из которых для меня оказалось то, что именно на фестивале я познакомился, среди прочих громкоименных субъектов — БГ, Майк, Цой, etc ² — с одним человеком, который не то, чтобы открыл мне глаза на мир, но — скажем так — научил смотреть на него по-другому.
Причем — я совершенно не помню, как это произошло.
Каким образом мы с Курехиным заговорили и о чем.
На том нашем Вудстоке я все время был пьян, потому и не мог запомнить.
Но зато хорошо помню момент опохмелки на второй день, когда мы с бас-гитаристом моей тогдашней жены сидели в какой-то питерской пивной и ждали Курехина.
Самое смешное: он пришел.
Ему тоже было плохо, ему тоже требовалось пиво.
Под пиво мы и начали говорить, о чем — тоже сейчас не помню.
Но это и не надо, я давно уже понял, что никакой памяти не существует, да и меморуинги эти я пишу совсем не для того, чтобы гордо поведать — вот с кем сводила меня жизнь.

Скорее всего, я просто хочу окончательно выбраться из того мира теней, в котором временами бывает так горестно и тягостно бродить годами, хорошо зная, что когда-нибудь и для кого-нибудь ты тоже станешь такой вот тенью, с именем, фамилией, и расплывающимися чертами лица.
Хотя мне бы хотелось встретиться с тенью Курехина, просто для того, чтобы сказать ему
СПАСИБО!
Я не раз пытался сформулировать для себя самого ту роль, которую он сыграл в моей жизни. Проще сделать это здесь и сейчас следующим образом:
за три года до нашей встречи Сергей Анатольевич записал пластинку, которая называлась «The ways of freedoms», «Пути свободы». Я услышал ее как раз незадолго до того, как оказался в мае оруэлловского года в Петербурге. Это было, что называется, соло-пиано, две стороны виртуозной игры вне всяких стилей.
Или — в стиле абсолютно свободного музицирования, хотя слово здесь это не подходит, но так же не подходят «импровизиция», «исполнение», «композиция».
Так что пусть будет —
В СТИЛЕ СВОБОДЫ.
Именно стиле, а не духе, ведь стиль более конкретен, более осязаем, а значит — намного сильнее его воздействие.
ОН КОНКРЕТЕН.
Так что столкнувшись вначале с конкретной свободой музыки Курехина я, потом познакомившись с ним, открыл для себя очень простую вещь — его собственная свобода была не меньшей, чем свобода его музыки. А значит, если ты хочешь делать что-то такое же сильное по воздействию, как его «The ways of freedoms», ты тоже должен стать свободным.
Иногда мне кажется, что до встречи с Курехиным свободным я не был.
Скорее всего, так оно и есть.
Я и сейчас далеко не так свободен, каким был он.
Но это и понятно, не всем в этом мире дается одинаково.
Хотя в последнем своем романе, «Летучий Голландец» ³, я почти достиг того, чему еще тогда начал учиться у С.К.
За что до сих пор говорю ему «спасибо!», пусть даже его вот уже сколько лет, как нет на этом свете.
Гребанный мир, полный теней.
Ни о чем подобном в 1984-ом я, конечно, не думал. Может, мне казалось, что все мы вечны?
Вообще тот год весь был каким-то ошалевшим и мало предсказуемым.
Вернувшись с фестиваля и уткнувшись в томительно-дождливое лето, я — совершенно внезапно — задружился с Юрой Шевчуком, который тоже преподал мне урок освобождения, но уже на свой, какой-то толстовский по тем временам лад. Он полтора месяца жил у меня дома и все это время мы говорили не столько о рок-н-ролле, сколько о прочитанных книгах и о тех, которые нам самим предстоит написать.
Сейчас я давно уже об этом ни с кем не говорю.
Нет никакого смысла.
А тех книг я все равно не написал, хорошо хоть, что написались другие...
Тут можно было бы и дальше продолжать о всяческих замечательных личностях, вдруг возникших по странной прихоти жизни именно в 1984-ом году, о великом саксофонисте Чекасине, о том же БГ ⁴, про то, как в один прекрасный день мне позвонил милый молодой человек, назвавшийся Володей Шахриным, но делать я этого не буду. 1984 подходит к концу.
Единственное, что надо добавить — 4-го октября того самого года тогдашняя моя жена затолкнула меня в такси и увезла в клинику. Лечиться от алкоголизма. Таким образом, у меня появился второй день рождения и еще одним шагом стало ближе к недостижимой курехинской свободе
⁵.
Что же касается Большого Брата, то он все так же смотрит на нас, как и тогда. И даже пристальней. Как известно, видеофайлы хранятся на серверах четыре недели, потом их стирают, а ведь камеры слежения расположены не только в супермаркетах. Но тогда мы даже не подозревали, что это возможно.
Уже давно написаны вариации/продолжения на тему оруэлловского романа — например, «1985» Энтони Берджеса. Есть «1985» и у венгра Дьердя Далоша. Можно написать «2004», можно и «2984», в любом случае — он все равно здесь.
Был, есть и будет, так и хочется сказать:
— Привет, Большой Брат! Что там с моей свободой?

Продолжение следует.

¹ «Большой брат и Компания держателей акций», можно — «акционерная компания».

² С кем-то это знакомство упрочились и продолжается даже сейчас, к
примеру — БГ. Майка и Цоя давно нет, хотя с последним мое
общение свелось к одному — пьяный в дымину я носился по коридором
рок-клуба за Цоем с воплями: — Витя, выпьем! — Мне до сих
пор за это стыдно.

³ Естественно, на момент написания этих меморуингов.

⁴ Про БГ очень много в уже упомянутых мною «Апокрифах молчаливых дней».

⁵ Нет никакого смысла писать о последних годах жизни С.К. Во-первых, в
то время мы уже не общались, и сам я ничего ТОЧНО не знаю.
Во-вторых, я всегда исповедывал и исповедываю принцип «Не
судите — да не судимы будете...»