Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Помню, как впервые — после неимоверных усилий и выпучивания глаз —
увидел объёмную картинку, напечатанную в каком-то журнале.
Эффект был сильный — многие, говорят, звонили среди ночи
друзьям и орали в трубку. Тогда я не задумывался, а сейчас понял
— эти 3-D картинки, они ведь очень важно напоминают о
времени, когда непонятные строчки как по волшебству вдруг
превращались в понятные слова, слова — в предложения, предложения —
в абзацы, а абзацы — в увлекательные романы про графа,
например, Монте-Кристо!

Приближение к результату было всегда очевидным и постигаемым. Если
сегодня ноги чуть-чуть не достают до пола, не беда — легко
представить, как через месяц-другой я уже буду сидеть на
стуле, упираясь пятками в пол. А вот что испытывает мама, когда
читает мне сказку? Как это представить? Как почувствовать?
Эффект от чтения был как удар сковородкой по башке (недаром
ведь хрестоматийный человечек, которому кирпич свалился на
голову, выучил английский, а не стал, например, бегать как Бен
Джонсон). Это был прорыв в другую реальность.

В детской библиотеке я прочёл всего Гауфа, братьев Гримм, Андерсена.
«Летучий голландец», «Маленький Мук», «Карлик Нос» — они
проникали в меня болезненно и глубоко, как шипы ядовитого
растения. Кончились сказки — началась фантастика. Школьную
программу я читал фрагментарно, по-бурлачьи натянув жилы —
«классика» после фантастических миров казалась пресной, как кусок
вареной телятины. Увлечение н/ф пустило хорошие корни — шли
годы, а я всё так же находился в окружении далёких чужих
миров. И вот однажды на мой вопрос, возможно ли оказаться на
другой планете, «сопровождающий» усмехнулся, ответил уклончиво
— дескать, «всякое бывает»... Короткий ход поршня — и я в
ином. На другую планету я не попал — ни в тот раз, ни потом,
и хотя в тамошних пространствах чудес было как в газировке
пузырьков, это было очень обидно, примерно как мысль, что Дед
Мороз — ненастоящий.

В магазин «Агитатор» я ходил, как на уроки в школу — каждый день.
Там был «свободный книгообмен». Фантастика шла где-то по
среднему разряду — высший балл традиционно был у Пикуля. Я таскал
какие-то древние книжки из дома и месяцами возился с ними,
переезжая из одного книгообмена в другой, меняя шило на
мыло. Чаще всего это заканчивалось ничем, но иногда в результате
сложных обменов я заполучал книжку на полбалла-балл выше.
Я, внутренне ликуя, нёс её в «Агитатор», чтобы выменять на
сборник «Трудная задача» или, например, на «Огненный цикл»
Хола Клемента. А ведь к тому времени этих книжек могло уже не
быть! Да и вообще могло произойти всё что угодно, например,
они тоже неожиданно поднялись бы на категорию выше.

Кончилось всё известно как: книгообмены захирели, фантастику стали
гнать на вес, вместо аскетичной н/ф появилась разухабистая
«фэнтези» с обложками, полными дебильных воинов с мечами,
извели корректоров и редакторов, книжки стало совсем невозможно
читать... «Агитатор», как и всё вокруг, преображался, как
умел. Будучи «Столицей», продавал какой-то книжный навоз, а на
завершающей стадии из «Столицы», как из страшной куколки,
вылез ослепительный «боутикье» — его витрины светятся днём и
ночью, а возле стеклянных дверей беспокойно шевелятся
секьюрити, брабусы и геленвагены. «Проснувшись однажды утром после
беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в
постели превратился в страшное насекомое». Улицу, кстати,
переименовали тоже. Москва хорошо заметает следы, не отыскать.

Недавно я был на книжном рынке в Олимпийском. Зашёл к
старикам-барыгам, без особой надежды спросил у одного, нет ли сборника
«Судьбы наших детей», издательство «Радуга», 1986 год, с
картинками космонавта Джанибекова. Я искал эту книжку очень давно,
её и сборник «Обнаженная планета», какого-то минского
издательства. Оказалось, что есть. Я отстегнул реактивный плащ,
захлопнул чехол с приборами ночного видения — задача-минимум
выполнена. Когда-нибудь я найду «Обнаженную планету» и
уволюсь на пенсию.