Онтологические прогулки

При работе с большим количеством людей, имеющих отношение к исторически сложившимся социальным кластерам (классам, партиям, организациям, сектам и т.д.), выяснилось, что одним из наиболее эффективных методов, позволяющих этим людям преодолеть состояние сопротивления, открыться и начать движение осовобождения от довлеющего над ними наследия, является обращение их внимания на дохристианское и догосударственное время. Оказалось, что такого рода кластеры очень устойчивы и не поддаются трансформации на протяжении продолжительного времени даже в тех случаях, когда внешние условия и видимые причины их существования сильно меняются. Из чего можно сделать закономерный вывод о том, что их формирование имеет гораздо более древние корни, чем представляется на первый взгляд. Например, в России любое, более или менее значимое общественное движение принимает форму разделения надвое и последующего противостояния разделившегося, достаточно вспомнить православных и староверов, западников и почвенников, красных и белых. Эта особенность характерна не только для России, она исторически повсеместна, но у нас она принимает наиболее отчётливые формы, "забивая", подминая под себя разнообразие, многообразие возможных форм данного общественного движения. В этом проглядывает и проявляется некоторая изначальная ситуация формирования современных государств, которая характеризуется тем, что действующие на тот момент формы общественной жизни втягивались в новую для них целостность в качестве доминированных. То есть продолжая реально действовать в качестве формирующих, в пространстве общественного восприятия эти матрицы стали восприниматься как устарелые, тормозящие и даже вредные. Особенно это относится к формам государственности и верований.

Заметьте, с каким презрением (явным или не очень) современные государства относятся к родовому строю, а современные религии – к язычеству (магии). Более того, первые считали и считают вторых своими врагами, мешающими прогрессивному развитию общества. Разве не кажется само собой разумеющимся, что смена традиционного русского верования на христианство – это шаг вперёд в истории русского народа? Разве для этого не надо было полностью зачищать дорогу православию? зачищать даже память о прошлом, чтобы ничего не осталось такого, что напоминало бы о прежнем, привычном, тысячелетиями практикуемом?

Возникает вопрос: что происходит с традиционным, ещё живым верованием, если его внешние, предметные проявления уничтожают, а на их место устанавливают другие? Кажется, что ответить на это достаточно просто, и именно так нам на этот вопрос отвечают "специалисты": более современная, всеобъемлющая, "мировая религия" – христианское православие, полностью, с большим запасом накрывает собой устаревшее, ограниченное, "местное" верование, – славянское язычество. Сопоставление этих двух феноменов однозначно говорит нам, как нам кажется, о том, что у язычества нет шансов ни в теоретическом (богословском, мифологическом и пр.), ни в культовом (богослужение), ни в технологическом (архитектуры, литературы и пр.) отношении. Что ему суждено умереть и туда ему и дорога. Однако странным образом это новое и современное христианство в разных регионах принимает разные, иногда даже слишком разные формы, причём настолько разные, что эти разновидности христианства сегодня объединиться категорически не в состоянии. И дело, конечно, здесь не в злых и ограниченных нравах людей, эти разновидности христианских церквей представляющих. Дело в другом, а именно в том, что развело эти церкви так далеко друг от друга. Что же это?

Прежде всего – именно особенности местности, данной земли, которые были вытеснены христианством с открытого общественного пространства в глубину, "колодец" культуры как культа этой земли. Культ земли здесь – это способ на этой земле жить, сформировавшийся тысячелетиями. Например, пра-русские селились на обширных просторах пра-русских земель так называемым кустовым способом, в который обязательным условием входит достаточно частое перемещение по этой земле, но не в силу каких-то хозяйственных или практических нужд выживания, а в силу необходимости сохранения единства рода. Во время таких перемещений, а они случались раз в два-три поколения, неизбежно происходило интенсивное общение и перемешивание как с родственными типами культур, так и с другими типами, вплоть до общения и даже соседования с другими расами.

Отсюда понятно, что особенности земли – это не привязанность к какой-то специфике местности, - горам, озёрам или пустыням, а особенность актуализируемых элементов земли как вселенского существа, космического индивида. Отчасти это было проявлено в русском космизме, которым я надеюсь вскоре заняться подробнее, но спрятано в слишком идеологизированной форме, что позволило преодолеть земную атмосферу, но не позволило выйти за пределы солнечной системы.

Так что привязанность к земле означает привязанность не к данному региону земной поверхности, а к особому положению земли во вселенной! Например, пра-русские, передвигаясь по земле, дошли до Индии и даже остались там, сохранив при этом тип своей культуры, что невозможно, если бы он зависел от конкретного места обитания. Такую географию, а об именно такой географии мечтал Н. В. Гоголь, нам ещё предстоит создавать.

Так что под "местными особенностями", которые подвергли изменениям пришедшее туда христианство, надо понимать более широкое – действительно культурное, то есть матричное – образование. Рассмотрим более внимательно, что стало с христианским православием на русской земле, или, точнее, в русской вселенной. Отводим века три на освоение нового для русских верования, в течение которых происходило и внешнее, и, что нам интересно больше, внутреннее оживление православия, и века два-три на то, чтобы наполнить найденное в нём живое силой культурной матрицы. Таким образом, к 15-му - 16-му векам достаточно откровенно должно было проявиться РУССКОЕ восприятие христианства, которое начинается ближе к духовному подвигу и повсеместно распространяется в повседневности. В качестве примера начала можно взять икону "Троица" Андрея Рублёва, повсеместного распространения – архитектуру церквей Василия Блаженного, в Коломенском и т.д.

И что мы видим – достигнутое блаженство единения, веселие и радость спасения. Спасения не будущего, не обетованного в будущем, как в западном христианстве, а уже достигнутого, полученного, наличного. Мы видим наличие царства небесного и радость его восприятия. Вы боги есте. Веселие жизни на русском небе. Так хорошо выраженное у Блока:

"Всё говорит о беспредельном,

Всё хочет нам помочь,

Как этот шар лететь, бесцельно,

В сияющую ночь".

Вопреки навязываемому мировоззрению изначальной греховности человека и недостижимости (трансцендентности) бога в русской культуре ожило мировосприятие божественности человека и человечности бога. Это русское мировосприятие настолько наполнило православие как церковь силой, что в ней самой (церкви) уже неизбежно начался раскол, а светская власть вынуждена была ограничить сферу её значительно возросшего государственного влияния.

Историю православия как социального института, то есть церкви, пока оставим, и сосредоточимся на внутренней истории русского христианства. К концу 18-го - началу 19-го века православие как форма жизни свой потенциал исчерпало и существовало больше уже по инерции, как государственный институт. Если бы пришедшие к власти коммунисты не начали гонения, в 20-том веке церковь занимала бы вполне скромную социальную нишу.

То, что происходило в 19-том веке в духовно-общественной жизни, можно смело назвать внутренним переориентированием и прежде всего – последней и решающей проверкой основ православного христианства на предмет их актуальности и способности продолжать нести живые смыслы. Н.В.Гоголь, А. Иванов, Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский, А. Блок и многие другие на полную катушку, максимально интенсивно, на себе и собой попытались возродить умирающие матрицы христианства, очистить их от наросших на них фальшивых, слишком человеческих чувств, представлений и мыслей. Они не боролись с христианством, а спасали его, вдыхали в него новую жизнь, или возрождали его первоначальные чистые, но утраченные смыслы. Каждый из них делал это по-своему, но направление их внимания было достаточно общим. В этом отношении и Толстой, и Достоевский очень близки. Вспомните "Братьев Карамазовых": старец Зосима отправляет Алёшу в мир, а Алёша "отправляет" мальчиков в будущее.