Онтологические прогулки

Это рассказ Владимира Глухова, замечательного тюменского художника,
т.е. не тюменского, а среднеазиатского, но переехавшего в Тюмень
и живущего теперь здесь. Глухов таджик не по национальности, а
потому, что родина его в Таджикистане. В Тюмени ему плохо и неуютно;
он говорит со мной уже порядком поддатый, и это чувствуется, поскольку
Владимир перескакивает с одной темы на другую... иногда мысль
обрывается, так и не получив должного развития...

«Когда я приехал в Тюмень, позвонил другу в Питер, а он и говорит:
«А слабо тебе сказать – что такое Тюмень?» Почему, говорю, слабо?
Могу сказать – пьяно и грязно. Зимой холодно, что я терпеть не
могу. Весной – грязно. А летом – летит этот тополиный пух, от
которого вся морда горит. Но весь этот экстрим подстегивает тебя
как-то, заставляет суетиться. В Таджикистане у нас, когда идет
«афганец» (самум) – это вообще страшное давление на организм.
Но я тогда был молод: отец и мать у меня сильно страдали, а мне
хоть бы что. И это был, конечно, повод для живописи. Интересно,
как Солнце сквозь пыль пробивается. И пыльная буря в горах...
Ты видел как на картинах у китайцев: передний план четкий, потом
– туман, потом опять четкий вид возникает...

Маленькими мы находили деревья и строили на них гнезда, скрепляя
их алюминиевой проволокой. В нашем дворе у всех были гнезда. Заберешься
в гнездо и уроки сразу сделаешь – влёт! Гнездо – это твой маленький
домик на дереве. Потом смотришь, как дерево постепенно начинает
проволоку обволакивать – нигде такого не видел! Упадок начался
с того момента, как мы начали строить гнезда лежачие... Удивительно,
но 1.000.000 лет назад, на том месте, где сейчас Душанбе, обитали
жирафы. Факт!

Есть такое понятие – «душанбинский характер»: открытость, душа
нараспашку... А тюменский характер... это люди в своем большинстве
с тройным, а то и с четверным дном, очень скрытные и негостеприимные.
И Тюмень... Что за город без градостроительной концепции, в самом
городе какая-то временщина заложена. Полюбить Тюмень мне бы очень
хотелось! Сравнить картины душанбинского и тюменского периода:
тюменские пронзительнее, но такие мало кто купит... Я Тюмени благодарен
за образ Васи, это совершенно реальный был Вася; картина в Третьяковке
сейчас. А потом – посмотрю на многих (вот на Ельцина), да это
же Вася! Самые пронзительные вещи в Тюмени написаны... Оказалось,
что я очень люблю грибы собирать (сам не знаю, откуда это во мне),
но лес вот совсем не люблю. Как любить это однообразие стволов?
А пустыня – она другая, в ней постоянно все течет и меняется...

Картина В. Глухова "Вася и гаражи", купленная Третьяковкой.

В 92-м году таджики убивали всех памирцев, памирцы стреляли в
таджиков. Парень кагэбэшник мне тогда уже сказал: «Уезжай – все,
ничего здесь больше не будет!» На юге нефть нашли, тут и Америка,
конечно, вставит свои 15 копеек. Гражданскую войну в Азии просто
сделать: приходишь и расстреливаешь семью; «кто?!» – отвечаешь,
что, мол, из соседнего кишлака. До этого говорили, но всегда с
иронией: кулябцы – менты, Ленинабад всегда у власти. А есть еще
Памир, есть Вахшская долина. Много группировок: то дрались, то
мирились. Я думал, что победит Ленинабад – у них деньги и власть,
а победил Куляб. Ленинабадцы совсем, видно, зажрались. В 92-м
году дом пришлось продать за гроши. Отец, заслуженный деятель
науки СССР, член-корреспондент, остался в Таджикистане. Он получает
пенсию 500 рублей. У моих племянников два часа в неделю уроки
– какое образование они там получат? А мой дед, бабка и с ними
отец приехали поднимать этот край. Тут до них вообще ничего не
было... Как написала жена моего друга, поэт Марина Некрасова,
– «мы уехали и забрали с собой город...» Приехал в 96-м году,
встречали Новый Год, пошел к друзьям, выпивали. Надо домой идти,
а на улице темно. «Не ходи!» Да ну, вы что! Моя родная улица.
Приставили пистолет к голове, сняли все, ботинки не успели – кто-то
подъехал и фары направил... Вернулся туда, где сидел. «Ну, что
мы тебе говорили?» Фигушки – а ботинки-то остались! Очень я тогда
обиделся – на моей родной улице!

Я благодарен Тюмени на 100 процентов: приютила, дала возможность
зарабатывать. Есть люди, с которыми могу посидеть и поговорить
от души; их немного, но они есть. Но у города нет своей идеологии.
Город сдвинулся: от одного берега отплыл, а к другому не приплыл.
Как писалось, если не можешь выбрать время, когда умереть, то
место ведь можешь. Я бы хотел умереть дома. Приехал в Тюмень в
первый раз, пошел от вокзала до Красина, зимой было дело, и самое
теплое место у меня просто заледенело. Но и в Тюмени есть нечто
хорошее – ожидание. Вот Васю надыбал, глядишь, еще что-нибудь
надыбаю. Но, последний раз кисточку в краску обмакнул я еще в
августе! Все таджики здесь плохо адаптируются, однако, во всяком
правиле есть исключения...

Вот Чемакин Тюмень понимает. И Олег Федоров понимает. И Захаров.
И они, в отличие от меня, любят ее. У меня в окно виден храм,
смотрю на него, а в голове война. Позвонила знакомая из Парижа:
«Ты что сейчас в окно видишь?» «Храм.» «Какой кайф!» А у меня
война в голове. С Тюменью я хотел разобраться через живопись –
что она такое? Вокруг раздрай, не могу связующее поймать. Академик
Кроллау, первый директор Музея изобразительных искусств в Тюмени,
приезжал сюда из Питера, я его пригласил посмотреть мои картины.
Он говорит: «У вас есть три варианта: уехать на родину, спиться
или полюбить Тюмень». Мол, боль вас убьет – в картинах все это
есть. Вот в Таджикистане я написал серию в цветах таджикского
флага: красный, белый, зеленый и еще один красный внизу. Был я
у друга, а он рисовал флаг, и вдруг сверху красная краска потекла...
Тут я все и увидел. Ведь красный и зеленый – антагонисты, и между
ними идет постоянная война. А белый между ними посредник. А Азию
я понял, когда в Душанбе один раз в автобус вошел; там сидела
женщина-таджичка, платком закрыто пол-лица, и тут я понял – вот
это Азия. Глаза есть, но молчит. Через эту полузакрытость я многие
вещи тогда просек. Например, почему в азиатских домах нет окон
на улицу. Мне очень хочется Тюмень написать, но не могу найти
единую черту. Я смотрю всегда предвзято. Я себе вдолбил в голову,
что я ее не люблю. Я говорю себе: ведь эта же земля тебя приютила.
Меня не грязь угнетает, а то, что я эту грязь не понимаю».

• Владимир Глухов. Зоопарк

Предыдущие публикации:

• Лаборатория бытийной ориентации #36. Апрельский дневник
• Лаборатория бытийной ориентации #35. Интернет-коммунизм и проблема теодицеи.
• Лаборатория бытийной ориентации #34. Любовь как любовная ненависть и ненавистная любовь
• Лаборатория бытийной ориентации #33. Дневник экспедиции
• Лаборатория бытийной ориентации #32. Череда странных лет