Онтологические прогулки

О «Маргинальной антропологии» С. П. Гурина

Со Станиславом Петровичем Гуриным я познакомился в 2000 году. Дело
было в санкт-петербургском университете на международной
конференции по византийскому богословию. Вряд ли я мог сообщить
нечто новое и интересное про Псевдо-Дионисия Ареопагита, про
nomos и thesmos и другие высокие материи, но меня
пригласили и я очень благодарен: там было сказано много для меня
важного и интересного. С. П. Гурин понравился своим величавым
обликом и кудрями; понравилось также, что он из Саратова, где,
с одной стороны, тетка и глушь, а с другой стороны — огней
так много золотых и парней холостых, и есть философское
общество имени С. Л. Франка. Станислав Петрович развивает
дисциплину, называемую им «маргинальная антропология» (последняя
книга — «Проблемы маргинальности в антропологии»: Саратов,
2002).

В этой книге написано, что в 19–20 веках происходит сдвиг от попыток
классической антропологии свести сущность человека к одному
основному принципу или субстанции (обычно — разуму) к
неклассическим представлениям о невыразимости и парадоксальности
природы человека. «Происходит сдвиг интересов в сторону
феноменов, которые можно было бы назвать маргинальными» (стр.
5). Речь идет о безумии, преступлениях, экстатических трансах,
мистических озарениях, а также драках, наркомании,
алкоголизме, состоянии похмелья и проч., то есть обо всем, не
поддающемся контролю и управлению со стороны человека и
обеспечивающем ему стремное существование «в просвете и зазоре между
структурами». Что касается похмелья, которое С. П. Гурин
называет философской категорией (на что, конечно, требуется
известное мужество), то про него он говорит, что это, по сути
дела, ситуация анти-праздника, состояние потери и
потерянности, в которой человек оказывается после праздника. Похмелье,
по Гурину — это анти-ритуал, когда шествие и славословие
невозможны, человек вынужденно находится в одном месте,
находиться в котором невыносимо. Это анти-карнавал, являющий
относительность и преходящий характер удовольствий и абсолютность,
неизбывность страданий. Похмелье — это анти-подвиг, потому
что в этом состоянии не до резких движений и крика, не до
бунтов и экстазов, не до подвигов и преступлений. Это
анти-свобода, чувство онтологической зависимости, потребности в
защите и нужды в Другом. Само воспоминание о карнавале вызывает
отвращение. Всплеск экзистенциальной энергии сменяется полным
ее отсутствием. Похмелье — это преодоление в человеке
«героического, слишком героического». Только малодушие,
радикальное недеяние и абсолютное бездействие. Однако, опыт поражения
не менее ценен, чем опыт победы.

Мне не хотелось бы сейчас углубляться в похмельную тематику; статья
про другое. Но все же замечу, что С. П. Гурин, по-моему,
слишком уж упрощает похмелье. А оно, как показывает личный опыт
и опыт друзей — сложнее, ярче, противоречивее, глубже,
удивительнее. Еще со студенчества состояние похмелья нравилось
мне гораздо больше опьянения, в нем я находил возможность
утонченного восприятия, поэтическое состояние духа, обостренное
сочувствие к другим существам, эротические мечтания и
желание ненавязчиво и весело перемещаться в пространстве.
Похмелье следовало прожить легко и достойно, следовало элегантно
пройти по лезвию ножа и не пугаться бездны.

Маргинальность понимается С. П. Гуриным не только как нахождение на
краю, пограничье, но и как универсальное свойство
человеческого бытия. Любой из нас — маргинал, поскольку мало кто из
нас является усредненным человеком (по умолчанию считалось,
что такой человек — это мужчина средних лет, здоровый,
неопределенной нации, но, конечно, европеец, среднего достатка и
свободной профессии, желательно — философ). Достаточно нести в
себе нечто неприятное или опасное: быть стариком, дураком,
инвалидом, алкоголиком, преступником — и ты уже в отряде
маргиналов. Еще, считает С. П. Гурин, маргинальная антропология
является магистральным направлением в человековедении,
поскольку поблекла сияющая Норма — непонятная аксиома, берущаяся
извне. К тому же стало ясно, что любая патология есть
просто иное Нормы, Норма в ином масштабе (возможно, ее прошлое
или будущее). Про усредненного человека — это, конечно, верно.
С Нормой — сложнее: правильно говорят, что человека не
подвести под более широкое родовое понятие, и о том, что
невозможно создать «целостную модель человека», и о том, что
субъект помер; но одно дело — нормы, запрещающие гражданам
сморкаться в занавески или девочкам первыми подходить к мальчикам,
одно дело — примитивная «мораль», которая, как известно,
годится лишь для того, чтобы быть в конце басни («мораль в сей
басне такова — в гандоне дырочка была»); и другое дело —
удивительные слова о том, что человек есть тварь, получившая
повеление стать Богом по благодати и освободить всю тварь от
рабства тлению. Только такая Норма, которая и не Норма вовсе,
достойна человека как удивительного существа, постоянно и
во всем перехлестывающего себя. Один из героев Стюарта Хоума,
прочитав книгу Бакунина, рядом с тезисом научного анархизма
о том, что «бунт против природы Вселенной невозможен»,
написал: «Единственный необходимый бунт — это бунт против
естественного закона смерти».

В своей ранней работе С. П. Гурин писал о важности преодоления,
нарушения и разрушения антропологических границ — без этого не
выйти в более широкий, возможно, бесконечный контекст. Но
куда они выходят, нарушители и разрушители антропологических
границ? Героиня Нелли Аркан, ставшая проституткой то ли ради
денег, то ли назло родителям; провалившаяся в зазор между
спящей матерью и отцом, ждущим конца света, получающая опыт
нескончаемой сексуальной податливости, долбясь по многу часов в
день с различными пожилыми людьми, чтобы отвергнуть своим
блудом все человечество (дескать, вся сперма в мире не может
в ней что-либо пробудить), попадает в нестерпимо тоскливое
тупиковое место и становится нестерпимо тоскливой куклой.
Чекист, расстреливающий ежедневно людей в подвале, находит за
антропологической границей только водку, кокаин, смертную
тоску и тупик. Маньячина, убивающий людей и расчленяющий трупы,
находит за антропологической границей тупик и смертную
тоску (одна робкая надежда, что поймают, убьют и все это
закончится).

Став с годами мудрее, С. П. Гурин в последней книге говорит уже не
только о том, как классно преодолевать любые границы и
пределы. Звучат уже слова о важности самоопределения, то есть
отсечения себя от чего-то ненужного, вредного, о сохранении себя
в пределах (может быть и не нужен человеку «предельно
широкий контекст», а часто бывает необходимо для спасения
маленькое и чахлое какое-нибудь деревце, как Льву Пирогову,
которого убивала в метро техногенная цивилизация и лишь маленькое
деревце у входа в метро спасло). Бывает спасителен деревянный
забор, закрытая дверь, грядка с луком. Бывает спасительна
граница, через которую не захочется сигать, но за которой
спрячемся, почувствовав опасность. Да не пересекут наши твердые
границы шпионы и диверсанты, ползущие ужом на животе. Зорко
смотрят в бинокль храбрые пограничники. И мы, оказавшись в
пограничной полосе, будем бдительны.

Есть в пограничной полосе
Неписанный закон.
Мы знаем все, мы знаем всех:
Кто я, кто ты, кто он.