Онтологические прогулки

ФУКО: Беседуя с Н. Хомским в 1971 году на Нидерландском
телевидении, я высказался в том смысле, что политику
решительно предпочитаю философии. Политика есть стержневой предмет
нашего существования, и я был бы полным идеологическим
тупицей, если б этого не понимал. В политике мы видим образы
дозволенного и запрещенного, управляющие нашим поведением. И
господин Хомский, будучи ко всему прочему анархо-синдикалистом,
поддержал меня, вскричав «я не представляю, какое
человеческое существо не могло бы заниматься этим вопросом!».

МУКО: Знаете, я не буду спешить принимать эту идею,
поскольку мне очень уж обидно за философию. Философия изначально
возникла как любовь к мудрости, философ был не пустобрехом,
нанизывающим одни абстрактные мули на другие, а — учителем
жизни, помогающим наилучшим образом обустроить общество,
хозяйство, государство. Поэтому, если философ говорит «я
предпочитаю политику», то за этим видится какой-то не вполне
честный трюк. Философу нужно, наверное, не «решительно
предпочитать политику философии», а стремиться вновь сделать философию
действенной и полезной для общественной и политической
жизни. И потом — что такое политика? Вот у Александра Дугина есть
статья «Карл Шмитт: пять уроков для России», где урок
первый он определяет так — «Политика, политика превыше всего!».
Превыше чего? Бога? Семьи? Совести? Как-то привычнее отдавать
Богу божье, а кесарю кесарево. Рассуждая с позиций некоего
нового геополитического макиавеллизма, политику Дугин
определяет как «выражение конкретики того или иного народа».
Безразмерность народа и возможность при желании задать ему любой
размер, полная путаница с тем, что такое «народ в сущности»
и «народ в явлении» (Жан-Жак Руссо) всегда позволяет некоему
мутному сообществу сообщить всем, что оно действует от
имени и по поручению незримого народа. Для Муссолини в его
знаменитой «Доктрине фашизма» политика неотделима от крайнего
этатизма: государство — Абсолют и выразитель истинной сущности
индивида. (Муссолини романтично предполагал, что государство
обладает сознанием и имеет собственную индивидуальность,
т.е.выступает в качестве некоего, выражаясь оккультно,
«эггрегора»). По моему мнению, политическое благо может позволить
человеку возвыситься над его ничтожным Я только если за ним
будет стоять Истина (не теллурократический или
талассократический релятивизм); Истина же не может быть внеположеной по
отношению к отдельной личности, которая, в свою очередь, не
может быть частью чего бы то ни было. Поэтому, политика, по
всей видимости,— это не «искусство возможного», но, напротив,
искусство невозможного, невозможной гармонии индивидуализма
и холизма, личности и коллектива. Чтобы это сделать,
недостаточно просто политики, необходима небывалая, гениальная
политика, опрокидывающая все наши ученические представления о
политическом. И, конечно, гораздо важнее не та «политика»,
которую делают в телевизоре г-н Путин и г-н Райков, но та
политика, которую могли бы осуществлять инженер Петров и
водопроводчик Бубякин. И, разумеется, философия здесь как раз в
жилу, если понимать под ней некое распутывание узлов, в коих
запуталась человеческая личность...

ФУКО: Бля... Да о чем-то похожем мы говорили с Делезом в
1972 году. Делез сказал, что интеллектуалы должны перестать
быть олицетворением чьей-то совести и представителем
чьего-то сознания. Вообще, сказал он, говорить за других — это
подлость. Люди, которых что-то затрагивает, должны говорить сами
са себя. А я сказал, что после 68-го года интеллектуалы
поняли, что массы не нуждаются в их знаниях; они знают больше,
чем интеллектуалы, и лучше могут это выразить. Интеллектуалы
должны понять, что они сами — часть системы власти, и их
долг — бороться против всех видов власти, где они сами и
объект и орудие... И Делез сказал, какое это жуткое место —
Франция: школы в ней почти тюрьмы, а заводы и совсем уже тюрьмы —
есть места, где рабочим выдают не более трех талонов в
день, чтобы сходить помочиться. И ещё сказал, что для нас
действительность вовсе не проходит через политику, понимаемую в
традиционном смысле как борьба за власть и распределение
власти, которой занимаются так называемые «представительские»
организации. Для нас действительность и политика — это то, что
действительно происходит сегодня на фабрике, в казарме, в
тюрьме.

МУКО: Люди должны говорить, но они че-то не говорят
ничего, следуя традициям, так сказать, российского
безгласия-безмолвия...

ФУКО: Это зависит, я думаю, от системы мышления. Вообще
мой метод, если Вы врубаетесь, узнать не что превозносится, а
что исключается той или иной системой мышления. Я описал,
как в обществе сформировалось понятие безумия. Начиная с XVII
века, когда стало формироваться индустриальное общество,
неспособность трудиться стала пониматься как признак безумия.
Потом стали считать, что причина безумия в половых аномалиях
(мастурбация, педерастия, нимфомания). И третьем признаком
безумия стала особая речь, хотя ранее к речам безумцев
относились терпимее...

МУКО: По моему мнению, проблема гораздо сложнее. В любом
обществе, естественно, действует энергия солидарности
(системности), как о том писал еще Э. Дюркгейм. Однако власти для
того, чтобы держать систему, нужно быть изрядно несистемной
или может быть даже антисистемной. Поэтому энергия власти и
энергия безумия — это одно и то же. Кого мы видим в
дурдомах? В основном это принцы, императоры, полковники КГБ и ФСБ,
лауреаты Нобелевской премии. Особая речь, иначе говоря,
поэзия — безумна и властна. Все политики — поэты: Савинков,
Сталин, Брежнев, Андропов, Лукьянов, Жириновский. Несомненно,
пишут стихи и остальные, просто не признаются. Нежелание и
неспособность трудиться в обычном смысле этого слова — тоже
важная черта власти. Что же касается половых аномалий...

ФУКО:

Расскажу, да ой, расскажу я вам, ребятушки, сейчас
Что в семидесятом-то случилося в Фукьер-де-Ланс.
Там Сартрушка прокурором выступала,
А Эжени Камфэн сам страшный суд держала.
И уж вот тогда, ребятушки, решено было не ссать
И коктейлем Молотова шахтерскую управу забросать...

МУКО: Ну, ладно, на сегодня хватит. Магазин закрывается.
Скоро по телевизору начинается про ментов и бандитский
Петербург...

ФУКО (мелко крестясь): Страшный город, прости Господи!