Онтологические прогулки

Статья Ольги Азизовой способна вызвать внутренний протест многих читателей «Онтологических прогулок». Однако, рассуждения автора заставляют посмотреть на имеющееся положение вещей с иной стороны. Этот ракурс для тех, кто не избегает называния вещей своими именами, и готов рассматривать события и явления не сами по себе, в их единичности, но в контексте человеческого опыта и веры.

В. Ш.

Наверное, я очень бесчувственный человек. Вероятно. Но вообще-то
меня не очень тронули события в Беслане. Может, это произошло
ещё и потому, что, проводя истекшую неделю в местах не столь удалённых...
сельского уединения, от телевизионной «картинки» я была оторвана
и всяких разных «страшных» кадров не видела. Ну и так, вообще-то:
ну не производят на меня никакого жуткого впечатления оторванные
руки, ноги и прочие части тела. «Вот ведь какая бессердечная женщина!
— скажет кто-нибудь.— А вот если бы у тебя у самой там оказался
ребёнок?» Ну и оказался бы, ну и что? Все, как говорится, под
Богом ходим. И вот эту самую истину (такую, на первый взгляд,
«простую») постоянно и терпеливо демонстрирует нам Господь, пока
люди голосят, охают, делают себе политические репутации, обращаются
в международные организации, кому-то грозят кулаками и кому-то,
неизвестно на кой, говорят: «Не допустим!» А чего вы не допустите-то,
милые? Того, чтобы на земле продолжала царствовать смерть как
самое простое и самое естественное следствие грехопадения? Или,
если смерть уж приходит, вы бы хотели, чтобы она приходила к человеку
в самом-самом преклонном возрасте, в присутствии заблаговременно
приглашённых священника и нотариуса, коротающих время за распитием
старого доброго вина в ожидании того, пока клиент не наведёт на
себя подобающий случаю макияж?

Ну, триста с лишним человек в Беслане погибло. Ну и что? Так они,
люди, и без того ежедневно мрут и сотнями, и тысячами. И мы там
будем. И все вместе, и каждый персонально. Да и вообще — что за
отношение-то такое странное: если дети — так это, мол, непременно
«святое»? Мол, слезинка ребёнка и всякая такая вещь. Совершенно
языческое и, честно говоря, довольно-таки глупое и бессмысленное
отношение. На мой кондово-фундаменталистский взгляд святое — так
это именно что святое, и ни к полу, ни к возрасту оно отношения
не имеет. Да и вообще дети, строго говоря,— они отнюдь не «наши»
дети. Просто они рождаются через нас — и все дела.
А так-то, в общем-то, дети (равно как и взрослые) — создания Божии.
Это — Его дети. Захотел — создал, захотел — разрушил. Хоть старого,
хоть малого. Или всех скопом (в осаждённой школе, в газовой камере
— нужное подчеркнуть), или, снайперскими ударами — поодиночке:
каждого — на своей персональной койке. И никто по этому поводу
никаких петиций в международные инстанции не пишет. Бог дал, Бог
взял. Жив — расти, умер — прости.

«Мир открывался — страшен и велик». Эти слова поэта мне очень
хотелось бы приложить к разного рода «террористическим актам»,
которые, разумеется, имеют свою политическую составляющую, но,
как говорится, «о сем наименьше». Тот факт, что мир изначально
«страшен и велик» (и по той простой причине, что страшен и велик
Творец этого мира), средневековому (да и, в самом широком смысле
— библейскому) человеку был, как говорится, «дан в ощущениях»:
войны и эпидемии, в качестве повседневности, были для него тем
самым естественным «терроризмом», который вообще неотделим от
жизни как таковой. Ну просто потому, что жизнь изначально, в своих
основах онтологически ужасна («террор» же, напомню,—
это просто калька латинского terror, «ужас»). Ужасен грех, вошедший
в навык естества и подменивший собою само естество. Ужасны разрушение
и распад, ежесекундно происходящие в каждом человеке. Ужасно конечное
разрушение человека и мира. То есть «ужасно», поймите меня правильно,
именно это — общее, общее всем нам. Общее всем нам «бремя страстей
человеческих». А вот частности уже неважны и неинтересны. А если
важны и интересны, то только как производное от общего. И если
этого, общего, мы не видим, то имеет ли смысл убиваться по мелочам?
Снявши голову, по волосам не плачут.

...Тут недавно в письме к другу я рассказывала, что даже и мою
собственную мелкотравчатую жизнь можно назвать своего рода энциклопедией
экстремальных ситуаций: и в воде-то я тонула, и с отвесной горы-то
я падала, и машины в непосредственной близости от меня взрывались.
И даже между рельсов под едущим поездом лежать доводилось. Ну
и что? Да ничего. Просто всякий раз возникало это (извините за
парадокс) страшное чувство благодарности вкупе с совершенно
чётким осознанием не просто хрупкости или там беззащитности...
да нет — абсолютной ничтожности всякой жизни, хоть человеческой,
хоть комариной. В самом деле: разве мы устраиваем сорокадневный
траур по каждому убитому нами комару, раздавленному таракану?
А чего смешного-то: и комар, и таракан — он тоже ведь — тварь
Божия, тоже премудро устроенная и теми же, что и мы, основными
органами наделенная! И это действительно не смешно, потому что
вот, например, великий старец Силуан Афонский, наш соотечественник,
жалел второпях покалеченную им муху и, совершенно чуждый всякой
сентиментальности, всем своим существом воспринимал её боль как
свою. Да это и логически понятно: хоть человек с выпущенными кишками
смертельно страдает, хоть муха... боль-то одна, и «животное естество»
— хоть в человеке, хоть в мухе — страдает одинаково.

Так вот, к чему это я? Да к тому, что хватит тут завывать и разводить
по поводу «терактов» гуманитарно-политические сопли. Давайте смотреть
на дело «ширше и глыбже». «Пусть мёртвые погребают мертвецов»,—
сказал Господь людям в аналогичной ситуации. Мертвец должен быть
погребён, больной — вылечен (насколько это, конечно, вообще возможно
для падшего естества — быть вылеченным), живой (пока он жив) должен
быть озабочен своим спасением. Спасением от того ужаса, от того,
в полном смысле слова, террора, который каждый из нас
изначально носит в себе.

А что — дети? Если бы для детей издавали буквари, на первых страницах
которых писали бы не «Мама мыла раму» и не «Путин — наш президент»,
а «Vado mori» («Иду к смерти», как в букварях средневековых),
то, наверное, Господь не попустил бы, чтобы школьников брали в
заложники именно первого сентября — в день, так сказать, «знаний».
Потому что если в ребёнка не заложено это, самое главное, знание
— «Vado mori» — то на кой хрен ему тогда все остальные?

Мнение редакции не обязательно совпадает с мнением автора.