Искусство

Посмотрела последнюю серию неоднократно просмотренной (и каждый
раз – с удовольствием!) экранизации «Красного и чёрного» (про
то, как я люблю сам по себе роман, могу говорить долго и пространно).
Прослезилась: стало жалко как самого Николая Еремёнко (а ведь
какой был актёр, как много он мог бы ещё сделать!), так и, особенно,
самого Жюльена Сореля. Да и вообще он, наряду с Мартином Иденом
и Базаровым, – мой герой. Настоящий selfmade, в отличие от множества
других, фальшивых. Да, у него это было – и блистательная память,
и умение концентрироваться, и, наконец, его постоянное и постоянно
подтверждаемое жизнью: «Я не буду лакеем»! И он им действительно
не был – ни при семействе господина де Реналя, ни при семействе
маркиза де ла Моль. Да, он сын плотника, но не лакей.

И общество этим пользуется – но до поры до времени. И женщины
им восхищаются – и не без причины. И, тем не менее, общества ему
не переделать; да, Жюльен Сорель обучаем, самообучаем: он быстро
научается заказывать у белошвейки двадцать две рубашки вместо
двух, он, приложив усилия и не боясь выглядеть смешным, овладевает
всеми «дворянскими» искусствами, но... он хочет иметь значение
и занимать место в обществе сам по себе, своими трудами и знаниями,
и в этом я, строго говоря, не усматриваю, с его стороны, никакого
честолюбия. Он – selfmade, он заслужил, не так ли? Да, он может
сделать и «чёрную», духовную, и «красную», светскую, карьеру.
Может... Но, по большому счёту, оно ему надо? – Да нет, потому
что он рождён пассионарием, но, к несчастью, «опоздал» родиться.
Или, наоборот, опередил своё время. Одному, в одиночку, не переделать
лицемерное общество, но вот зато и лицемерному обществу не подмять
его под себя. И поэтому остаётся одно – погибнуть. И это уже неважно,
как именно и где именно гибнет пассионарий, рождённый «мимо времени»,
– то ли в своей постели, от безрассудно подхваченной инфекции,
как Базаров, то ли в волнах океана, как Мартин Иден, то ли, наконец,
на гильотине, как Сорель.

И вот здесь, всякий раз, когда я подхожу к финалу «Красного и
чёрного»... комок в горле. Возникает вопрос: «За что?» Вот именно:
за что его казнили – при отсутствии-то состава преступления, коль
скоро женщина, в которую он стрелял, не только выздоровела, но
и умоляла о помиловании, потому что и любила его как никто...
Ну и? Тогда за что? – Да вот за это самое. За то, что когда Жюльену
Сорелю опять, казалось бы, начинало везти, он, так и оставшийся
человеком прямого нрава, не смог смолчать, даже и зная, что каждое
его обвинительное слово на суде оттачивает нож гильотины, который
опустится на него через какое-то время после суда. «Не могу молчать»,
понимаете? Наверное, нет, всё-таки не понимаете... Вот он так
оглядел судейских, присяжных – и... ужаснулся: «А судьи кто?»
Ну и впрямь: тут ему не было равных, ни в каком смысле, потому
сам-то он поднялся из безвестности своим умом, своими трудами,
своим терпением... Так и почему же его не судят такие же, как
он, равные? – Где они здесь, эти «селфмейды»? Да вот нет их –
одни сплошные буржуа. Лавочники. Конформисты. Менеджеры среднего
звена.

И вот тогда «сын плотника» пошёл ва-банк. И вот тогда, заведомо
рискуя жизнью, он достиг того, чего бы никогда не достиг в качестве
зятя маркиза.

«Взял и сказал». А потом пошёл на казнь без страха и сожаления.

И именно поэтому одна из его женщин умерла на третий день после
его гибели, а другая собственноручно похоронила его отрубленную
голову.

И ради этого стоило жить, вообще-то.