Проза

В самой идее белизны таится нечто неуловимое, но более
жуткое, чем в зловещем

красном цвете крови.

Герман Мелвилл. «Моби Дик»

17 августа 1998 года во второй половине солнечного, немного ветреного
дня Анатолий Севастьянович Пушин, известный также как Пуш, Пушер,
Пушик, Пушка, Пушкан, Пуштун, Пушман, Пушель, Пушыч, Пушистый,
Пушавый и т.п., циничный, наголо стриженый москвич 27 лет, вылез
из такси и вошел в здание информационного холдинга Media Division.
Неулыбчивому, но вежливому охраннику Пушин показал оранжево-синий
временный пропуск и поднялся на двадцать седьмой этаж. Там располагались
редакции глянцевых журналов Sex&Relax, Art of Body и «Пульт Времени».
Пушин был фрилансером - или «свободным» журналистом - в штате
не состоял, писал про новые книжки, делал интервью с популярными
писателями, музыкантами и художниками, раз в месяц получал гонорары
в кассе на пятом этаже, куда часто выстраивалась длинная очередь,
после чего нередко ходил обедать вместе с менее «свободными» коллегами
в цокольный ресторан на первом.

Выйдя из лифта и пройдя в дальний конец коридора бодрым шагом
молодого профессионала, подающего надежды направо и налево щедрыми
пригоршнями, он толкнул стеклянную дверь с большим стикерсом на
уровне глаз. Логотип «Пульта Времени»: черные буквы в виде небоскребов
Нью-Йорка на фоне красного восходящего - или заходящего? - солнца.
Пушин оказался в просторном помещении, где окна играли роль стен,
а большие мониторы Apple Macintosh – роль окон. В эти электронные
окна, как в зеркала, гляделся весь персонал редакции, персонал
в основном женский, за исключением очкастого тихони Марко из Белграда,
занимавшегося рекламой, да юного политобозревателя Юрика Шершнева,
серьезного, как следователь. Раньше были еще пушинские дружки
Дима Мясов да Миша Молоков, но месяц назад оба решили приподняться
на более высокую зарплату и перешли в модный проект «ВАУ» к Жоре
Борщову по кличке Борщ. Борщ был прирожденным главным редактором
с убийственными амбициями и уже не в первый раз набирал перспективных
сотрудников. Пушин тоже подумывал о службе в «ВАУ», да никак не
мог решиться – предыдущие попытки затусоваться с Борщом закончились
кисло.

- Привет! - сказал Пушин, обращаясь ко всем сразу.

Редактор Лена Суздалева, курировавшая литературную линию, улыбнулась:

- Что, неужели принесли нам статью?

Он протянул дискету. Там был файл с текстом про современную массовую
литературу, написанный вместе с Яшей Хабихтовым из «Московского
Куража». Они хохотали две ночи напролет, препарируя свеженькую
идейку насчет того, что Россия - вовсе не самая читающая страна.
А заголовок – «Прозачитавшиеся» - сочинили с плакатным намеком
на Маяковского. В статье со ссылкой на некие социологические опросы
утверждалось: население страны давно предпочитает зырить телик,
а не читать, однако положение не безнадежно, и спасение придет
из масскульта, жанровое начало которого оживотворит все вокруг.
Первый абзац был такой: «Как-то мы попали на один день рождения,
где собралась большая компания нам не знакомых людей. В подарок
имениннику мы принесли по книжке. "Вы чем занимаетесь-то?" - спросили
нас гости. "Мы, - ответили мы хором, - книжные обозреватели".
"Книжные обозреватели? - удивились они, переглядываясь. - Вот
дураки! Книжки ведь теперь читать не модно"». Последний абзац
был такой: «Когда-нибудь мы придем на день рождения, где нас спросят:
"Вы кто такие?". "Мы, - ответим мы гордо, протягивая имениннику
по видеокассете, - кинообозреватели". "Кинообозреватели? - удивятся
они. - Вот дураки. Теперь ведь все книжки читают"».

Суздалева принялась обрабатывать скромный Text Only при помощи
седьмого Word`а, а Пушин отправился прогуляться. В коридоре неожиданно
наткнулся на Эдика Хлестовского, с которым учился на одном курсе
филфака ЦФГУ. Хлестовский, как и Пушин, считал себя рафинированным
интеллектуалом повышенной общественной значимости. Отличие между
ними заключалось в том, что Пушин страдал скорее левым, а Хлестовский
– скорее правым уклоном. Он постоянно поминал Кроули, Эволу и
Лимонова, частенько изрекая фразочки типа: «Я не нацист, я истинный
фашист!», или: «Дугин гулял по улице в день путча, тут его поймали
менты, поставили к стенке и расстреляли - шутейно, шутейно, само
собой!», или: «Гитлер ошибался, славяне тоже гиперборейцы, но
культурная политика у него была правильная». Сейчас истинный фашист
работал в M-Division на хорошей ставке. Завидев коллегу, он улыбнулся:

- Гонорар получил уже?

- Давным-давно, еще на прошлой неделе, - радостно ответил Пушин,
не чуя подвоха.

- Ну и попал. Сколько там у тебя? Доллар-то встал и стоит сегодня
с утра, знаешь? На девяти рублях! Надо было повременить с гонораром,
чтобы индексацию сделали...

Дальше пошло что-то о валютных интервенциях Центробанка, гнилой
подставе с ГКО и тайных происках премьер-министра. Пушин редко
слушал радио, телевизора у него не было, а газету «Вече РФ» он
купил, но еще не читал. Вот и не заметил, как мир изменился, вдруг
став совсем другим. Пушин оглянулся. По коридору метались расколбашенные
люди, отовсюду неслось: «Пирамида... Инфляция... Соль и спички...
Обменники закрыты, нах.., баксов по нулям, нах... Позвонила папику,
а у них паника... Радио «Равенство» сообщает... Президент молчит...».
Тут Пушин быстренько попрощался с Эдиком и побежал назад. Суздалева
все еще читала статью, сморщившись, как сухой грибок. Пушин взял
трубку ее телефона и набрал номер Арто Нерсесяна, с которым уже
больше месяца собирался на Юг, поближе к дикой природе и Черному
морю.

- Да? - голос Арто звучал спокойно, как тихий прибой.

- Какое попадалово, слышал?

- Ну. - Надо рубли поменять. У меня рублей много. И валить, валить
поскорей, понял?

- Сколько у тебя денег?

- Тысячи четыре, по-моему. Или пять. Чего-то не могу сообразить
- я сколько потерял уже?

- А сколько надо бабок на Украине? - вопросом на вопрос ответил
Нерсесян.

- Триста гривен, думаю, щобы як сыр в масле. Там покупать нечего,
только овощи и рыбу, а солнце и море, слава Джа, налогом не облагаются.

- Позвоню сестре, она в банке работает. Телефонируй через час.

- На связи.

Суздалева закончила читать текст и посматривала на Пушина без
улыбки. Любой среднестатистический редактор считает, что если
читатель – просто тихий идиот-зомби, то автор – опасный сумасшедший,
лечению не поддающийся. Пушин положил трубку. Лена вкрадчиво заговорила:
а насколько проверена информация? да поймет ли читатель концепцию?
а не поработать ли над нарративом дискурса? И еще почему-то о
тайном аристократизме Шекспира, но Пушин уже не слушал. Со всем
согласился – правьте, как хотите, лишь бы напечатали да бабули
дали. И унесся прочь. Прибыв домой, быстро вытащил заветный конвертик,
перебрал Нерсесяну и понесся на стрелку. Все сделали очень быстро.
Долларов действительно не было нигде, но сестра Арто поменяла
рубли по самому льготному курсу.

Подчистив за собой следы и собрав необходимое оборудование - шорты,
темные очки, - где-то через неделю Пушин осознал себя стоящим
вдвоем с Арто на Киевском вокзале перед девятым вагоном скорого
поезда N23 «Москва-Одесса» в тревожном ожидании художника Бори
Бессонова и его подруги Вали Нежиной по прозвищу Снежинка, с которыми
купил билеты в купе. Те, однако, не появлялись. Звездолет стартовал,
вышел за пределы атмосферы и успел набрать первую космическую,
когда скрипучая дверь отъехала, пропуская Валю, которая вошла
вся в слезах.

- Он опоздал! Опоздал! - зарыдала она, рухнув на полку.

Оказалось, что Бессонов, в соответствии со своей артистической
натурой, повез ее в последний момент на такси по знакомым собирать
вещи для передачи друзьям в Одессу. Они набрали десяток сумок
и баулов, прибыли на вокзал, уже опаздывая, взвалили все это на
тележку носильщика, помчались вперед и вылетели на платформу в
тот миг, когда лед тронулся и хвостовой вагон, качаясь, убегал.
Бессонов сунул Вале билет и рявкнул:

- Давай!

Недолго думая, она понеслась стремглав, как заяц, и вскочила прямо
в распростертые объятия проводника. Без денег, без вещей, даже
без зубной щетки, зато с билетом и паспортом.

В Одессе всех встретил Ануфрий Волшебников, известный современный
художник, поэт и психолог-любитель. Синий троллейбус оттранспортировал
компанию к Ануфрию домой. Открылась дверь. Пушин сделал шаг и
в тот же миг растаял - из-за спины кто-то мягким, кошачьим движением
прикрыл ему глаза ладонью; тут Пушин с ужасом почувствовал, что
«кровь леденеет в жилах» – он узнал руки Бессонова, который, по
идее, остался в Москве... Выяснилось, что Боря мгновенно сдал
билет и купил другой - до Киева, прибыл туда, невероятным усилием
переметнулся на автовокзал, потеряв по дороге 50 зеленых, но сохранив
трезвую голову. Автобус примчал его в Одессу на два часа раньше,
чем прибыл 23-й скорый. Все сели пить чай из одесских пиалок с
горными цепями по дну и выпуклыми ликами химер, вылепленных тонкими
пальцами местных умельцев. Без звонка зашел Сеня Артпроект - человек,
открывший целую художественную галерею у себя под полой. Уже несколько
лет он забавлял тусовку разных европейских стран, появляясь на
всевозможных вернисажах в длинном пальто, на изнанке которого
висели всякие картинки и поделки. Сеня торговал ими на манер старого
советского спекулянта, вдруг распахивая свои черные крылья и безмятежно
улыбаясь. В прошлом он, как и многие, увлекался неформальным русским
роком, и потому в этот вечер зажигал до глубокой ночи, играя на
гитаре, которую приволок с собой. Все рьяно веселились, толкая
друг друга в бока и даже падая под стол. Когда Сеня ушел, все
отправились спать.

Начиналось 28 августа. В ту ночь Пушину приснился странный сон.

...Я оказался на залитой солнцем улице, что вела от вокзала к
оперному театру. Шел вниз, под горку, удивляясь, что весь город
был завален чудовищным количеством снега. При этом я точно знал
- сегодня утро 1-го сентября, а ведь в Одессе даже в разгар зимы
не всегда снежно. Сейчас снег был повсюду, да какой… На ветвях
южно-зеленых деревьев прилегли жирные белые муфты, сквозь них
страстно просачивались солнечные лучи, и пролезали клочки голубейшего
неба. На подоконниках, выступах и всевозможной лепнине старых
домов снег расположился, как тесто, вылезающее из квашни. Кое-где
видны были жители, очищавшие окна щетками и скребками. Припаркованные
вдоль тротуаров машины прикрылись снежными шапками, которые блестели
и искрились, подтаивая. Посреди улицы застрял троллейбус. Забуксовав
в снежной жиже, он перегородил узкую проезжую часть и окончательно
застопорил движение. Спереди и сзади выстроилось гуськом несколько
автомобилей, безнадежно фырча и сигналя, полуутонув в черно-белой
грязи. Вся многомесячная норма осадков теперь хлюпала и капала,
словно нервная школьница, что, не в силах сдержаться, потихоньку
плачет в туалете. Боевой отряд дворников активно расчищал улицу,
работая серебристыми скребками, забросив неподходящие случаю метлы.
Вдалеке показался пузатый оранжевый дизель, оборудованный гигантским
совком - перед ним медленно полз, вращался, вспухал и опадал чудовищный
калейдоскоп снежных комьев, серых струй, каких-то веток, камней
и прочего дорожного мусора. Немногочисленные прохожие с трудом
пробирались по узким тропинкам, протоптанным по тротуару, изредка
выскакивая на уже расчищенные участки. Отовсюду доносился шум
уборочной техники, какая-то неприлично-весенняя капель да нестройные
голоса. Я чавкал промокшими сандалиями и медленно продвигался
вперед, ошарашено поглядывая по сторонам. Вдруг прямо передо мной
как из-под земли вырос некий мужчинка: темный трепаный плащик,
пузатый портфельчик (ручка перемотана синей изолентой), перхотная
шляпка, съехавшая на лоб - наружу торчал только острый носик со
вздувающимися ноздрями. Этот гражданин был ниже меня на голову
и смотрел исключительно себе под ноги - мы чуть не столкнулись.

- Простите, - спросил я, - вы не подскажете, что случилось?

- Видите ли, молодой человек, - вежливо ответил странный прохожий,
не отрывая от земли глаз и даже не пытаясь приподнять свою замшелую
шляпку, - впервые в истории нашего города в ночь с 31-го августа
на 1-е сентября ВСЮ ОДЕССУ ЗАСЫПАЛО СНЕГОМ...

Пушин проснулся, ощущая, что у него мокрые ноги, но, приподнявшись,
понял - просто сползло одеяло. За завтраком он рассказал свой
сон друзьям. Все весело посмеялись. Кто-то предложил - и все радостно
поддержали - метеорологический вариант расшифровки по принципу
«все во сне наоборот». Поскольку в реальности погода была не очень
- ветрено, облачно, нежарко, - логичным выглядело предположение,
что в ночь с лета на осень вернутся погожие деньки, и можно будет
смело отправляться на море. Поговорив о толковании сновидений,
вспомнив светящиеся яйца Кастанеды, бабочку Ляо-Чжая и прочие
архетипы, все отправились гулять в порт. По дороге Ануфрий рассказал
«историю о парном субъекте, только не путать деперсонализацию
с раздвоением личности» - про то, как однажды, выйдя на кухню,
обнаружил там самого себя, сидящего в трениках на табуретке, мирно
попивающего чаек, даже не подозревающего о свершившемся разделении.
Некоторое время понаблюдав за двойником со стороны, но не отважившись
вступить в беседу, Ануфрий плюнул и удалился спать, а проснувшись,
уже не мог отличить сна от яви. Таковому эффекту он посвятил несколько
стихотворных строк. Пушин запомнил только две: «Милый Геббельс,
умойся и завтракать к нам приходи. // Ты поверишь, мой мальчик,
что лучшее все впереди». В порту было интересно. Сначала поиздевались
над отвратительным бронзовым ребенком, которого установил на площади
перед морвокзалом Эрнст Неизвестный, монументальный серьезный
скульптор, чье место в истории - между Леонардо и Церетели. Потом
пофотографировались на фоне итальянского парусника (Бессонов попросил
Пушина раскрыть рот таким образом, как будто тот собирается проглотить
далекие корабли на рейде). Посмотрели, как группа цыганских музыкантов
настраивает инструменты, приготовляясь к прибытию свадьбы. Свадьба
прибыла, музыканты грянули, все удалились в ресторан. Тут Пушин
слегка закашлялся. Потом поднимались вверх по исторической кинолестнице.
Возле разобранного фуникулера встретили поэта с псевдонимом Иван
Убитый, который прочитал стихи про сперму и кал (там была рифма
«мой тренер – Бренер»). Прошли по бульвару, встретили художника
по кличке Санитар, который угостил молдавским вином «Медвежья
кровь» и предложил пойти посидеть в беседке. Бухнув с Санитаром,
двинулись дальше и встретили одного пацана, который предложил
развлечься галлюциногенными инъекциями. Обсуждая это предложение,
долго спорили. Тут Пушин закашлялся во второй раз.

На следующий день гуляли, ходили в гости. Пушин постоянно кашлял
- угораздило простудиться в порту! На третий день тоже что-то
было, а на четвертый, уже ближе к вечеру, они шли пешком по неосвещенной
улице от одного симпатичного дяди по прозвищу Фотокнязь, у которого
прикупили шалы, а Снежинка успела треснуться внутримышечно, на
секундочку выскочив на балкон. Теперь ее слегка качало. Пушин
поддерживал ее под локоть, но думал о себе. Его знобило, в груди
хрипело и свистело, в глазах немного плыло, и он вдруг сообразил:
ситуация выходит из-под контроля.

- Завтра пойду в больничку, - сказал Пушин, - что-то мне все это
не нравится.

Поймали тачанку и быстро приехали домой. Сначала был легкий ужин,
затем чаек из пиалок и два котяры Вархола и Дюшан, постоянно распушавшие
хвосты и тупо оравшие: «Дай пожра-ать! Дай пожра-ать!». Приступ
случился ночью. Пушин проснулся оттого. Что. Больше не мог дышать.
Хватал воздух ртом. Сидя. На кровати. Сосредоточенно. Без мыслей.
Пушина переместили на кухню, наклонили над мятным отваром, накрыли
полотенцем. Через час он немного пришел в себя, дополз до кровати
и заснул. Утречком Снежинка сопроводила его в больницу. Пушин
передвигал ноги еле-еле, как старичок. Побитая, но крепкая копейка
довезла их прямо до дверей приемного покоя Еврейской больницы,
что по соседству с Привозом. Пушина простучали, прослушали, сделали
рентген («Воспаления легких нет!»), после чего завели в кафельную
комнату с твердой лежанкой. Через дверную щель была видна вторая
такая же, на ней без движения лежала с закрытыми глазами пожилая
женщина, рядом, так же без движения, сидела заплаканная молодая.

- Острый астматический бронхит, судя по всему, инфекция на аллергическом
фоне, - сказал доктор, что-то записывая в листочек (Пушин заглянул
через плечо: «Пушин А.С. Состояние среднее. Сознание ясное.»).
- Ну что? Если лечиться негде, могу положить на коечку.

Они со Снежинкой переглянулись.

- Давайте на коечку, - всхрипнул Пушин.

Оформившись в регистратуре, он был определен в желтое двухэтажное
здание в глубине обширной больничной территории. На первом этаже
его внимание привлек человек в тяжелом бреду под капельницей,
прямо в холле. Он постоянно вертел головой и постанывал, что-то
нечленораздельно бормоча, его голова походила на обтянутый блестящей
кожей череп. Рядом на табуретке сидела женщина лет сорока, обеими
руками вцепившаяся в выпроставшуюся из-под одеяла сухую руку больного.

- А нам на второй! - преувеличенно ласково сообщила медсестра,
сопровождавшая их.

Пушин с трудом поднялся по лестнице (Валя держала его под руку)
и оказался перед дверью с идеально подходившей случаю табличкой:
«Палата №6». Вошли внутрь. Там стояло шесть пустых кроватей.

- Выбирайте, какая больше нравится! - медсестра изображала радушную
хозяйку.

Пушин выбрал место у окна и сразу лег. Тут же понял - лежа не
может дышать. Сел.

- Скоро придет доктор! – весело сказала сестра на прощание.

Почти сразу пришла женщина лет тридцати пяти, в очках без оправы
и с пучком волос на затылке. Было заметно - она думает о чем-то,
и это что-то явно находилось не у Пушина в бронхах.

- Нужна капельница с эуфеллином, - сказала докторша и пропала.

Вернулась давешняя медсестра и сделала капельницу с эуфеллином.
Что не помогло. Был второй приступ. Докторша пришла опять, прописала
кучу разных лекарств. Снежинка уехала за лекарствами и вещами,
а Пушин прохрипел до вечера, пока не явился ночной доктор - только
что сменившись, он делал обход. Похожий на хорька невысокий мужчина
очень проникся к Пушину.

- Вам срочно нужна терапия! - воскликнул он. – Промедление невозможно!

И предложил пройтись до больничного ларька, чтобы приобрести необходимые
медикаменты. Они выбрались на улицу. Пушин едва переставлял ноги.
Не успели пройти полпути, как встретили пеструю толпу тусовых
товарищей с целой аптекой в руках. Вместе вернулись в палату.
Пушин лег на кровать. И с ним случился третий, финальный, самый
сильный приступ.

...Я это плохо запомнил. Только какие-то вспышки: Арто на кровати
напротив, новая капельница, рокот в груди, голос доктора: «Сидим,
сидим спокойно, все будет хорошо!» - и потом: «Ждите, я быстро
- в скорую и обратно!». Запомнил уколы - их было штук шесть, два
особенно печливых. Еще какая-то вращающаяся темнота с кровавыми
ацтекскими символами по кругу - всего этого хватило минут на пятнадцать
чистой памяти, а длилось на самом деле час-полтора. И вот я очнулся,
обнаружив себя сидящим на кровати, ноги вытянуты, подушка подложена
под спину. Память зафиксировала пустую тихую палату, хотя на самом
деле, конечно, там было полно людей, и все разговаривали. Я посмотрел
на свои наручные часы, показывавшие еще и число: точно час ночи,
1-е сентября. Оглянулся. Белые стены, белоснежные кровати. Сквозь
треугольные кули взбитых подушек просвечивали тающие сугробы.
А ведь это уже было. Дежавю неожиданно взорвалось цветной спиралью
точного воспоминания. Так вот оно как! ВСЮ ОДЕССУ ЗАСЫПАЛО СНЕГОМ...

Тот бредивший череп с первого этажа скончался через двое суток
- по ночам Пушин слушал его пронзительные крики. У черепа был
СПИД. Когда на четвертые сутки Пушин выбрался на балкон, внизу
на дорожке увидел санитара, удалявшегося по направлению к невысокому
приземистому домику с каталкой, на которой лежало нечто, покрытое
простыней. За все время пребывания в Городской клинической больнице
№1, называемой в народе попросту Еврейской, потому что ее построила
еврейская община незадолго до революции, таких каталок Пушин насчитал
семь или восемь - билеты на небо выдавались регулярно и в порядке
общей очереди. К нему приходили друзья. Был смешной случай. Сначала
Снежинка пришла, банку с витаминной смесью принесла, после Ануфрий
пришел, упаковку инжира с Привоза приволок. Волшебников морозно
блестел глазами, язык у него немного заплетался.

- Ан... Анестезия мозга, - пошутил Ануфрий.

Пушин рассуждал, что, вернувшись в Москву, будет жить совсем по-другому,
ведь жизнь одна и никак не узнать, когда и откуда вылетит тот,
последний кирпич, а потому заниматься стоит исключительно независимыми,
альтернативными, мультивекторными проектами. «Назад в андеграунд!»
- настаивал Пушин, а когда во всем с ним согласившийся Ануфрий
ушел, вновь принялся за чтение «Моби Дика», поедая инжир, показавшийся
вкусным, хотя и чуть-чуть кисловатым. Пушин съел почти пол-упаковки,
прежде чем обнаружил, что та вся кишит мелкими белыми червячками.
Прислушавшись к происходящему в животе, он решил: желудочная кислота
убивает все! После чего выкинул оставшийся инжир в помойное ведро
возле туалета, до которого уже мог добраться довольно быстро и
без передышки. Вернувшись, собрался попробовать витаминную смесь,
отвинтил крышку - и чуть не швырнул ее на пол от неожиданности.
По внутренней стороне крышки с дикой скоростью нарезал круги жирный
червь, какая-то желтовато-белесая личинка.

Пушин подружился с соседями из палаты №5, их уважение он завоевал
нехитрым стихотворением под названием «Мои соседи», в котором
описал каждого:

Мои соседи – пятеро мужчин,
Не Шварценегеры и не святые духи.
Молчать про них не вижу я причин,
Долой сомненья, домыслы и слухи.

Вот дядя Ваня, грозный командир,
Чей голос сотрясает катакомбы.
Его костюм спортивный - как мундир,
А каждый шаг - как взрыв авиабомбы.

А рядом дядя Леня – чемпион,
Покрытый шрамами, как мылом злые кони.
Но на дыбы свой мотоцикл он
Еще поднимет в яростной погоне.

Цыганам Бог отечества не дал,
Зато вручил свободу без границы.
Лишь Паша по ошибке к нам попал,
В тягучий плен клинической больницы.

А вот Максим – талантливый больной,
Хоть говорит, что не в ладах со слухом.
Но день придет, когда своей трубой
Медведя он раздавит вместе с ухом.

Высокий Саша – лидер дискотек
И грозный враг патлатых металлистов.
Последний в этом списке человек,
Но не последний в списке финалистов.

Живется весело соседям впятером -
Хватает слов, и песни не допеты.
Молчанье – золото. Но платим серебром
Друг другу мы – больные и поэты.

Вскоре в палате у Пушина тоже появился сосед - худой 35-летний
вор-щипач с Привоза по имени Вован, типичный торчок, у которого
вследствие правостороннего плеврита отнялась рабочая рука. На
груди у Вована был выколот оскаленный тигр, чуть пониже пупка
слова «Большой Вованчик» и стрелка вниз, на левой ноге надпись
«Пошла гулять», на правой – «Пришла к хозяину». В первый день
Пушин угостил его курицей с картошкой, что принесла Снежинка.
Пролежав всю ночь, ворочаясь и постанывая, с утра Вован попросил
семь гривен.

- Я верну! - поклялся он.

Пушин дал, даже не рассчитывая на это. Вован исчез. Вернулся с
баяном, наполненным темной жидкостью, и почти не прятался, держа
Пушина за лоха. Вмазавшись черной, Вован почувствовал себя лучше
и рассказал, как однажды в течение трех месяцев грабил кондитерскую
фабрику, купаясь в бассейнах сгущенки, катаясь на шоколадных горках
и сливая через хитро подведенные трубки фруктовый спирт из промышленных
цистерн.

Проведя в больнице две недели и подлечившись настолько, что снова
ходил с привычной скоростью и кашлял только изредка, Пушин подло
сбежал, не сдав последнего анализа. Вместе с Арто они добрались
до лиманов. Там провожали уток и аистов, улетавших в Африку, объедались
творогом, виноградным вареньем, овощами и рыбой, слушали одесскую
группу «Клуб Унылых Лиц» Стасика Подлипского с замечательным хитом
«Я не президент, но я и не фуфел!», плавали в море, подставляли
солнцу задние базы, курили местную шалу. В общем, отдыхали и все
такое. На обратном пути дважды арестовывались ментами. Сначала
в Одессе на автовокзале возле Молдаванки золотозубый дежурный
в фуражке опознал москалей по акценту, завел в отделение и принялся
угрожать за отсутствие регистрации штрафом в 1000 гривен. При
этом он проверил вены на руках у Арто, а у Пушина не проверил,
хотя именно у него имелась отличная незажившая дорога от больничных
капельниц. Когда мент на минуточку вышел, сидевшая рядом молодая
проститутка, снятая со стометровки, дружелюбно прохрипела:

- Не ссыте, пацаны!

С дежурным договорились так: 10 гривен с каждого плюс протокол
со словами: «Я, имя, фамилия, такого-то числа на автовокзале города
Одесса выпил 100 грамм водки, после чего шумел и нарушал общественный
порядок». На прощанье мент улыбнулся, сверкнув золотом, и неожиданно
признался:

- Я-то сам с Днепропетровска, одесситов страх как не люблю...

Он отправился провожать добрых гостей до такси (чтобы уж наверняка
слить их со своей территории). Уже на улице Арто вдруг приостановился
со словами:

- Подождите, пойду носки надену!

- Какие еще носки? – рассердился Пушин. – Потом наденешь!

Но Арто все-таки ушел, чтобы вернуться через секунду:

- Черт с ними, с носками, пойду так!

Позднее выяснилось - он ходил подбирать выброшенный перед входом
в отделение пакетик с ганджа. Двое суток спустя на железнодорожном
вокзале в Киеве юный 18-летний постовой по фамилии Шулинский,
также мгновенно распознав московский выговор, завел их в обезьянник.
Грубый усатый лейтенант заставил выложить из карманов все (Пушин
скомкал последние 20 долларов в кулаке, Арто переместил свой чудесный
пакетик в четвертое измерение). Тема была та же – отсутствие регистрации
и штраф, на этот раз почему-то только 500 гривен. В какой-то момент
Арто начал орать на удивленного офицера, шмонавшего их:

- Да мы вчера приехали! Три дня без регистрации имеем полное право!
Мы на похороны! У меня брат - мент! Его тут убили!

Лейтенант сопротивлялся:

- Вы, москали, хохлов у себя давите? Давите! Палите? Палите! Ну,
так ласкаво просимо до Кыеву!

Он нашел завалявшиеся у Арто в рюкзаке 9 французских франков и
спросил:

- Это - что?

- Возьмите себе в коллекцию, - предложил Арто.

Их отпустили. Они посетили Лавру, спускались в пещеры, смотрели
на православные мумии, потом на высоком берегу Днепра докурили
добро, спасенное от Шулинского энд компани. В сумерках гуляли
по Крещатику и пили кофе в типично советском кафе, которое совершенно
не изменилось за прошедшие 10 лет. Поздно вечером они сели в проходящий
поезд и рано утром были в Москве.