Литературная критика

Поздравляю Вас с Додерером. Понравилось, говорите? Я не сомневался.
Но в сегодняшнем кусочке сочинения я хочу вспомнить о другом австрияке,
Роберте Музиле. Был у него в «Человеке без свойств» замечательный
такой дяденька, генерал фон Штумм. Этот генерал совсем обалдел
от литературного, философского и религиозного хаоса людей в штатском.
Решил разобраться. И подошел к делу по-армейски.

«– Я велел, — рассказывал он Ульриху, одновременно предъявляя
соответствующие листки, — составить указатель полководцев идей,
то есть перечень всех имен, приводивших в последнее время к победе,
так сказать, крупные соединения идей; а это вот ordre de bataille;
а это план стратегического сосредоточения и развертывания; это
попытка засечь склады и базы, откуда идет подвоз мыслей. Но ты,
верно, заметишь, — я велел ясно выделить это на чертеже, — если
взглянешь на ту или иную группу мыслей, ведущую сегодня бои, что
живой силой и идейным материалом ее пополняют не только собственные
ее базы, но и базы противника; ты видишь, что она то и дело меняет
свои позиции и вдруг без всяких причин поворачивает фронт в обратную
сторону и сражается с собственными тылами; ты видишь опять-таки,
что идеи непрестанно перебегают туда и обратно, и поэтому ты находишь
их то в одной боевой линии, то в другой. Одним словом, нельзя
ни составить приличную схему коммуникаций, ни провести демаркационную
линию, ни вообще определить что-либо, и все это, не говоря худого
слова, — хотя как-то даже не верится! — похоже на то, что у нас
любой командир назвал бы бардаком!»_ ¹

Бедный-бедный генерал. У него ничего не получилось. А у меня,
борца за литературу непротивления, семилетнего мальчика Вовы Иткина,
получится все! Вот увидите.

3. Утка в трусах падает в обморок

_ ²

I was thinking I can change a world today

Thinking to make it better

I was thinking I can change a world today

But the world just doesn't matter

Thinking provocation…

Умка (Аня Герасимова)_ ³

Сейчас, подождите. Раз, два, три. Начали. Дислокация войск. Кто
воюет? Воюют писатели-прозаики (о поэтах я умолчу), которые разделились
на пять могучих кучек. Значит так. Это Дети, Подростки, Родители,
Зомби (Вы ведь их знаете, Галина Ивановна, с клыками такими —
ужас!) и еще такие… как их называют… Мнемозина чертова... а, вспомнил…
Промокашки.

Кучка первая — Дети. От 3 до 8 лет. Взрослые-Дети-Писатели?
Нет, таких за последние 50 лет в мире не появилось. А раньше были?
Не уверен. Но я Вас уверяю, Галина Ивановна, они ДОЛЖНЫ появиться.
Если быть точным, дети не воюют. Они играют. У них есть конфликты,
но они играют в конфликты. Они не сидят в окопах. Бегают, вопят,
потому что индейцы так умеют. Вот они и вопят. Как индейцы. Они
пишут изнутри. Они живые. Они прорываются туда, куда другие проникнуть
не могут. Им труднее всех. Их задача сложнее всех. Технически
сложнее. Они свободны от штампов. Но технику письма выработать
для них практически невозможно. Они умеют смотреть на небо, умеют
видеть и слышать друг друга.
Они слышат музыку. Они врубаются. Им плевать.
Плевать. Плевать! Или же сидят в Зачарованном Месте. Там тихо,
и взрывов не слышно.

Кучка вторая — Подростки. Кучка самая крикливая и самая
претенциозная, хоть и симпатичная, потому что Живая. Если разобраться,
в современной литературе (кино и прочих «искусствах») подростков
большинство. А поскольку вообще большинство людей — подростки,
их больше всего любят и продукцию их больше всего покупают. Их
главное психобактериологическое оружие — подростковые комплексы,
сопли и слезы, закамуфлированные в эзотерику, позитивистскую или
постструктуралистскую заумность или просто глупость. Они орут
так громко, что закладывает уши — вспомните Мишеля Уэльбека. Они
продают нам свои изящные сопли — вспомните Харуки Мураками. Они
учат нас долбанной толерантной духовности — вспомните Пауло Коэльо.
Или просто молотят языком, превращая этот бедный орган в кровавое
месиво — вспомните всю так называемую «альтернативную» литературу,
какого-нибудь Хэвока или Хоума. Они революционеры — о, да! Или
реакционеры. Но главное, они чудовищно скучны . Иногда маскируются
под детей (две противоположности — гомосексуально метафизичный
Николай Кононов и туповато молодежный Эрленд Лу), но результат
остается тот же. Несмотря на то, что все без исключения Писатели-Подростки
кричат о собственной оригинальности и своей неприверженности идеологии
— все они насквозь идеологичны. Идеологичны стихийно, толком не
понимая, что им, собственно надо.

Кучка третья — Родители. Эти вышли из детей и подростков,
но еще не стали зомби. Они живут «по понятиям», мало чем отличаясь
от лирических героев Михаила Круга. Зона, беспредел, все, как
у людей. В отличие от подростков, сплочены, идеологичны, но не
диалогичны совсем. Почти все отечественные шестидесятники. И другие.
Громкие имена. Возьмем Милана Кундеру. Он знает все о сексе, любви,
политике, классической музыке и далее по тексту. Настоящий, сложившийся,
реальный мужик. Это подкупает. Не может не подкупать.
Или Умберто Эко (хотя этот персонаж — ближе к Зомби). Знает все
об эсхатологии, средневековой эстетике, черт его знает еще о чем.
Великая умница. Но вот на горе опубликовали его книгу бесед с
кардиналом Мартини. Кардинал, даром что фамилия у него алкогольная,
Эко сделал в два присеста. Потому что начали говорить о жизни
и смерти, сеньор Умберто му да му и, как в детском стишке, «губками
шевелит и нич-чего не понимает». Гуманизм, благотворительность
и прочие консервы — Дмитрий Сергеевич Лихачев, царствие ему небесное.
Было у него такое: «Древнерусская литература — дуб, дуб раскидистый».
Вот, собственно, бэби, и вся любовь.

Кучка четвертая — Зомби. Эти чаще всего вызывают симпатию.
Своим выдающимся интеллектом. Сейчас их регулярно поставляет нам
издательство «Колонна» и «Митин журнал». Я, Галина Ивановна, помню,
на название купился — думал детский журнал, типа «Чижа» и «Ежа».
Открыл — оказалось, недетский. Совсем. Зомби лишены человечности,
они, смеясь и похохатывая, впивают свои клыки в шеи Подростков.
Со звериной злостью — в шеи Родителей. В русской литературе был
только один настоящий Зомби — Владимир Набоков, да и тот наполовину
басурманин, и еще один помельче — Владимир Сорокин. С тех пор
ни одного так и не появилось, поэтому Митя Волчек и издает из
отечественных одних только мелких вампирчиков с молочными зубами.
Их девиз — древний, как засиженный тараканами книжный обрез, —
стиль, который превыше всего. Еще — кладовые памяти, вскрытая
черепная коробка. Их произведения красивы, как фракталы. Это безукоризненные
мертвые конструкции, интеллектуальные игрушки, где человечность
— лишь в виде апофатики, начисто лишенной религиозности.

Кучка четвертая — Промокашки. О, это самая смешная
и достойная кучка писателей! Они безобидны, как утки, и безумны,
как скальды, прыгают, как ультразвуковые лягушки, и поймать их
нет никакой возможности. Собственно, на них пока что — вся надежда.
Даже не используя промокашки Кена Кизи (тот еще Писатель-Подросток),
Писатели-Промокашки делают такие монотипии, такие оттиски с реальности,
что читатель оказывается вынужденным прыгать в омут и выныривать
черт знает откуда. Замечу, Галина Ивановна, они безобидны
и чаще всего не портят нам настроение. Таков Гай Давенпорт, чудом
избежавший участи Зомби, растаман-постмодернист, сдруживший плоть
и дух отчаявшихся интеллектуалов. Таков клинический псих Филип
К. Дик, вся обэриутская братия, Анри Мишо и, когда постараются,
Пол Остер и Грэм Свифт. У нас — Саша Соколов да Венедикт (не путать
с Родителем-Зомби Виктором) Ерофеев, может быть, Василий Шукшин
и безумный гробовщик-белорус Юрий Петкевич. В отличие от Зомби,
Промокашки обладают отменным и очень человечным чувством юмора
(иногда черным — Чарльз Буковски), которое, по большому счету,
и есть их главное оружие. Они могли бы примкнуть к лагерю детей,
но не знают как.

Итак, я вкратце обрисовал дислокацию. Дети бегают и
улюлюкают. Подростки орут дурными голосами и стреляют,
куда ни попадя. Родители снисходительны, они держат
оборону и проектируют ядерную бомбу. Зомби живут в
подземелье, иногда вылезают наружу и лакомятся подростково-родительской
кровью. Промокашки смеются, исчезают и появляются то
там, то сям, взрывают хлопушки и выращивают овощи.

Генерал фон Штумм был прав, когда говорил о непрекращающемся дезертирстве,
но речь тут идет только о трех лагерях: Подростках, Родителях
и Зомби. Лишь в исключительных случаях (как это временами происходило
с Уильямом Берроузом, Джеком Керуаком и некоторыми другими битниками),
кто-то из них мог примкнуть к Промокашкам.

ВСТРЕЧА СО СМЕРТЬЮ. ИГРА В ПРЯТКИ

Война, Галина Ивановна, есть встреча со смертью, Вы не находите?
Естественно. Поэтому если говорить о нашем театре военных действий,
то БИТВОЙ — помимо внутренних, никому не интересных разборок,
становится сосуществование всех пяти АРМИЙ со СМЕРТЬЮ.

Однако не все так просто. Существуют, как минимум, два типа смерти.
Первый — своя смерть: смерть на поле боя, суицид, случайная
или естественная кончина. Второй — смерть Другого,
а именно Близкого человека, тут уже нет особой разницы,
как именно она произошла. Эти две смерти, конечно же, очень отличаются.
Вторая — гораздо страшнее.

Итак, что происходит в наших лагерях. Начну с самого жалкого
и самого многочисленного.

ПОДРОСТКИ

Этих хлебом не корми, дай поумирать. Их правый, благопристойный
фланг, зациклен на суициде. Не боюсь повториться: они на него
мастурбируют. Прочитайте маленький рассказик Харуки Мураками «Пейзаж
с утюгом», и Вам, Галина Ивановна, все станет ясно. Девушка беседует
с мужественным обладателем хэмингуэевского свитера о тщете и Джеке
Лондоне. Эрленд Лу просто не станет о таком писать, потому что
у него для каждого человека белочка, а сам он психотерапевт. Коупленд,
специалист по апокалипсисам и коматозным подружкам, будет безнадежно
скулить. Можете себе представить, что напишет об этом русская
сестренка Мураками, Ирина Денежкина (сам факт ее появления на
литературной арене — гениальный перформанс Виктора Топорова, поставившего
современной литературе «подростковый» диагноз).

Левый (особенно лево-радикальный) фланг пойдет на убой с революционным
воодушевлением. Они напишут нечитабельную антиутопию, где мат
на мате (они ведь еще и освобождают литературу от табу!), сперма
хлещет, как кровь, и наоборот. Или чего-нибудь такое про наркотики,
индивидуализм и общество потребления. Уэльбек, Паланик, Нун, Стокоу
— хренова куча тошнотворных и при этом зачастую отлично написанных
текстов.

Вспоминая смерть Другого, Подростки чаще всего начинают искусно
копаться в грязном белье. Вспоминать свои комплексы. Мечтать об
утробе матери. И мучительно размышлять о том, что их разум должен
сосуществовать с их ощущением, когда они в пять лет (в двадцать
пять, сорок пять, до шестидесяти, они, как правило, не доживают)
описались и обкакались. Почитайте Николая Кононова. Или Жана-Поля
Сартра, на худой конец.

РОДИТЕЛИ

С этими проще. Подростки хотя бы живые, и особенно бойкие нередко
пробиваются к Зомби, а иногда, если повезет, и к Промокашкам.
Родители мертвее Зомби, они знают, как надо. Если кто-то умер
или ему, Писателю-Родителю, суждено умереть, это вписывается в
их систему. Для них ничего удивительного в смерти нет. Поэтому
именно из Писателей-Родителей получаются идеальные воины. И идеальные
политики. Они строят тоталитарные государства, выбирают президентов
с разной степенью отклонений в психике. Из них получаются отменные
диссиденты — и это одно и то же. От Милана Кундеры до Виктора
Колычева.

ЗОМБИ

Зомби чувствуют смерть очень хорошо. Ну сами вдумайтесь, Галина
Ивановна, они же Зомби, живые мертвецы. Поэтому у них Смерть —
едва ли не основная тема. Воюя с Родителями и Подростками, Зомби
ироничны, остроумны, жестоки, но когда приходит смерть, их тон
становится возвышенным, и именно здесь они чаще всего дают петуха,
будучи лишенными сочувствия и со-переживания. Тут все или безнадежно,
или непонятно, но всегда интересно. Танатография эроса, и все
дела — можно развернуться по полной программе. Если смерть Подростка
— глупа, Родителя — банальна, то смерть Зомби воистину благородна.
Они кушают отравленный бульон с профитролями, и возрождаются в
следующем поколении, чтобы опять алчно рыскать по Земле и кушать
младенцев с потрохами.

ПРОМОКАШКИ

Зомби Жорж Батай высказал однажды интересную мысль, которую подхватил
в «Неописуемом сообществе» почти-Промокашка Морис Бланшо: «Очевидец
смерти себе подобного может существовать впредь только вне
себя». Бланшо продолжает: «Да, это правда (чья
правда?), ты умираешь. Но умирая, ты не только отдаляешься. Ты
еще здесь, ибо даришь мне свое умирание как соглашение, превозмогающее
любую муку, и я лишь тихонько вздрагиваю от того, что тебя раздирает,
теряя дар слова заодно с тобой, умирая с тобой и без тебя, позволяя
себе умирать вместо тебя, получая этот дар, непосильный ни для
тебя, ни для меня»_ ⁵.

И ведь это правда! Смерть другого — один из немногих моментов,
когда мы вырываемся из собственной скорлупы и понимаем, что Все
и Ничто, эти два плюс- и минуспространства не ограничиваются нами.
Мы можем понять, что Мы — я и умирающий — со-существуем. Он —
да, Он! — существует рядом, сейчас он перестанет существовать,
и мне будет до чертиков грустно. И это один из немногих моментов,
когда мы ощущаем на таинственную «объективную», но не позитивистскую
реальность. Чувствуя весь мир и другого в этом мире, сопереживая
Другому, мы вырываемся на Свободу — в этот замечательный «детский»
мир Непротивления. На хаос или космос, детально прописанные Писателями-Зомби,
мы смотрим уже по-другому. Сопереживая. Иногда с грустью, иногда
с радостью. Но всегда — с неиспорченной «первичной» эмоцией.

Промокашки не имеют литературной техники, чтобы избавиться от
диктата конфликтности. Но они лягушки, они прыгают. И выпрыгивают.
Уильям Берроуз, самый мрачный из Промокашек, из кромешного ада
попадает в не менее холодную, но абсолютно крышесрывательную Аннексию.
Селинджер, Грэм Свифт и Пол Остер (таких по-настоящему гораздо
больше) своими силами переписывают реальность. Все они — визионеры,
и смерть для них — персонаж в междумирье. Гай Давенпорт (вот уж
специалист по Забытым «неслужебным» вещам!) садит все фонштуммовские
армии в поезд, заливает вечную железную дорогу солнечным и лунным
светом и отправляет поезд в вечность. Чарльз Буковски, вечно пьяный
Дионисий Ареопагит из американского подполья — расстреливает смерть
из пулемета. В результате смешно обоим — и ему, и ей.

Промокашки, если и не выигрывают битву, то хотя бы оснащены вооружением
куда более пригодным для этой войны. Их методы разнообразны. Об
этом, Галина Ивановна, писать — не переписать. Однако обладая
какой угодно авангардной, но все равно (на данный момент) традиционной
техникой, они все равно уступают Детям. Они вынуждены жить с конфликтом:
с одной стороны, тоталитарной сеткой дхарм, причинно-следственных
и причинно-неследственных, и «просветленной» эмоцией, с другой
стороны.

ДЕТИ

Любые разговоры о Детях гипотетичны. Дети не обладают литературной
техникой. В них звучит музыка. Писатели-Дети — это утопия. Моя
Литература Непротивления — это утопия. Но не совсем. Потому что
мы сами были детьми. Потому что детей мы можем увидеть рядом —
они не марсиане (хотя кто знает?). Разговор упрется и в другую
стену: возможна ли подлинно религиозная литература? Но я, Галина
Ивановна, не хочу вдаваться в словоблудие так называемой «русской
философии», всех этих Бердяевых с эластичными и безразмерными,
как у хамелеонов, языками.

Давайте вернемся к последней мысли о Промокашках, тем более, что
выразил я ее словами достаточно мутными — о дхармах. В самом этом
слове мне важно только одно значение. В раннебуддистских трактатах
дхармами назывались ниточки-первоэлементы разной степени конкретности
и абстрактности, из которых сплетается все — от мира, вещей до
иллюзорного «я». Тоталитарными я назвал их потому, что такая картина
мира всегда предопределенна, мертва и технична. Именно на раскрытии
этих ниточек, этих связок помешаны Писатели-Зомби, ученые физики
и прочая страждущая знаний публика. И неважно, что развязав эти
ниточки, мы якобы Освободимся. Как были живыми-мертвыми, так и
остались. Любой человек, сохранивший в себе ребенка, почувствует
досаду. А если ему будет, как какому-нибудь Промокашке, зашибись,
то он почувствует, что где-то рядом с этой паутиной — есть Грусть,
Радость, Нежность, Сочувствие. Он не предположит, как Кьеркегор,
он почувствует.

Опять конфликт. Подлая паутина против живого детского мира.

И вот посмотрите, что сделаю я, семилетний мальчик Вова.
Я найду узелки этих самых дхарм, которые рядом со мной (зачем
мне те, которые далеко) и пришпандорю к ним разноцветные лампочки.
Получится гирлянда! Поняли, Галина Ивановна? ГИРЛЯНДА! Гирлянда
ночью — и дух захватывает! Рядом со мной, в этом Зачарованном
Месте, будут сидеть те, кто рядом со мной. Они не будут воевать,
будут жить и умирать — мне (им) будет радостно и грустно. Те,
кто живы, будут смотреть на гирлянду, на мигание огоньков, не
просто огоньков. И нам будет хорошо!

P.S. Ответ Галины Ивановны

Да, Вова, двойка тебе!!! Немедленно в школу, с родителями! Будь ты, Вова, трижды акселератом, прочитай ты хоть миллион книжек, все равно останешься семилетней мелюзгой. Ты говорил о бесконфликтности, а сам конфликтен хуже твоих Подростков, других не слышишь и ругаешься, как матрос. Ты сам подумай, приятно тебе было бы о себе такое прочитать, что ты о других пишешь? Ты сам — как Сталин! И сноб. Вместо бесконфликтности предлагаешь воинствующий инфантилизм, замешанный на непрожеванной эзотерике! Про гирлянду свою говоришь с таким пафосом, что хоть святых вон выноси. А она у тебя тусклая, Вова. Неправдоподобная. А крику-то сколько, крику! Вместо того, чтобы безапелляционно судить людей и выстраивать идиотские классификации, задумайся-ка вот над какой простой истиной. Любой текст — рассказ, а писатель — storyteller, рассказчик. Ежу понятно? А теперь, малолетний дзэн-буддист хренов, помедитируй над этим ежу понятным высказыванием. И приходи в школу. Умник.

1. Роберт Музиль. Человек
без свойств. Ч. 1. Гл. 85.

2. Название было предложено моим младшим другом, Даней Иткиным,
двух лет и девяти месяцев от роду.

3. Грамматически этот текст не вполне правильный, о чем говорит
сама Аня. Дело в том, что ей эти слова приснились и она решила
оставить их такими, какими они были во сне. Забавно, что на днях
мне приснился сон о том, как я беру интервью у какого-то писателя-англичанина.
Я начал спрашивать, помню только обрывок: «If we were sitting
here…» и потом задумался о том, что говорю неправильно. Однако
Он все понял, обозначив мысленно мой вопрос каким-то странным
словом, состоящим сплошь из шипящих, похожим на скрежет иголки
старого проигрывателя. И ответил мне: «Есть четкий голос, который
говорит тебе (дальше он сказал слово, которое я не помню, но оно
было очень важным) а есть его отражение — эхо, которое разносится
по комнатам и коридорам твоего сознания». Я не хочу, чтобы Вы,
Галина Ивановна, воспринимали это как эзотерику. Этот сон мне
действительно приснился, и у меня самого не вполне получается
его интерпретировать.

4. Писатели-Подростки страдают от одиночества, очень хотят секса
и абстрактной любви, вечно неудовлетворены. Или уже ничего не
хотят, не умеют общаться с другими, но предпочитают жить в стае.
Размышляют о смысле жизни, занимаются самопознанием, сладострастно
мастурбируют на суицид. Очень любят протестовать, писать на заборе
неприличные слова, обожают поговорить о своих право- и леворадикальных
политических взглядах. Иногда очень умны и не прочь покалякать
о постструктурализме, Алистере Кроули, вспомнить Маркса и презрительно
хмыкнуть о том, что писатель N украл цитату X из центона писателя
Y. Работают в корпорациях или нигде не работают. Списывают свою
словесную беспомощность на подзознание масс, разглагольствуют
о мистике, Жиле де Рэ, маркизе де Саде, а сами готовятся стать
живыми мертвецами. Столь гневная тирада в адрес Писателей-подростков
никоим образом не относится к милым мальчикам и девочкам подросткового
и юношеского возраста. Речь идет лишь о тех, кто претендует называться
Писателями.

5. Бланшо М. Неописуемое сообщество. М.: МФФ, 1998. С. 17.