Литературная критика

Бумеранг не вернется:

Польское влияние

часть1

/Мануэла Гретковская

«Мы здесь эмигранты. Парижское таро»,

М.: АСТ, Ермак, 2004/

Автор не столь давнего польского бестселлера «Полька» Мануэла
Гретковская уверенно входит в русскоязычный книжный мир. Возможно,
поляки и правы, считая ее книги вызывающими и скандальными. Лично
я не увидел в Гретковской ни намеренного скандала, ни самоценного
вызова. Кажется, это тот случай, когда писательница довольно легко
избегает всех скучных минусов подчеркнуто «женской прозы» и вполне
убедительно ведет линию «интеллектуальной литературы». Точно так
же мне сложно согласиться с мнениями о том, что Гретковская —
флагман польского литературного феминизма. Художник, ученый, сценарист,
романист, эмигрант — этих определений достаточно, чтобы в случае
Гретковской вести речь о самостоятельном (в известной мере) явлении.

Изданные одной книгой романы Гретковской «Мы здесь эмигранты»
и «Парижское таро» представляют собой соответственно ее прозу
— 1991 и 1993 годов. Если говорить о первом романе, то в общем
и целом здесь всё достаточно просто и незамысловато: дневниковые
записи эмигрантки, съехавшей из ПНР прямо в Париж. Осень 1988
— лето 1990: тот период, когда социальная адаптация уже более-менее
завершена и героиня поступает на учебу в Высшую школу социальных
наук на отделение антропологии. Собственно, эмигрантский быт и
французские реалии не занимают в романе много места и появляются
лишь в виде постоянных фоновых мелочей. Центральная тема романа
— культурологическое исследование, проводимое героиней в лучших
библиотеках Франции в рамках обучения в институте. Тема ее работы
— «Образ святой Марии Магдалины в иудео-христианском гностицизме».
Не минуя хасидизм, каббалу, катаров, тамплиеров, госпитальеров,
средневековых мистиков и гностические апокрифы. Сквозь вероятное
«эзотерическое марево» Гретковская движет свою мысль на удивление
непредвзято, спокойно и последовательно. Не подкашивает ее героиню
и выяснившийся факт, что научное исследование по этой теме уже
существует (Жак Бонне «Мария Магдалина и ее тайна»). Подчеркнутая
аполитичность героини (хотя и осведомленность в политической ситуации)
и проявляющийся вне научной работы юмор (строго дозированный и
чуть прохладный) импонируют стилю романа-дневника-исследования.
В итоге получается неплохое «приключение идеи». Работу в конце
концов оценивают в институте (для чего все и писалось, между прочим),
а те, кто надеялся, что героиня по мере исследований будет попадать
в поле мистификаций-совпадений с образом-мифом Магдалины — те,
естественно, ошибутся. Но всё это — внешнее.

Изнутри роман Гретковской «Мы здесь эмигранты» не менее интересен.
Интересно восстанавливать ощущения беглецов из соцлагеря в буржуазно-гедонистическом,
несомненно сумасшедшем, как и все города-мифы, красивом и жёстком
Париже. Гретковская, стоит отдать ей должное, не питает иллюзий
ни по поводу французской демократии, ни, кажется, по поводу демократии
вообще. Патриотизм ей тоже не свойственен — ни в интеллигентском,
ни уж тем более в квасном изводе. Уже тогда ситуация с выездом
из Польши была совершенно недвусмысленна: валить и как можно быстрее
(либо в Германию, либо в Израиль, хотя Гретковская предпочла менее
простой вариант). Также — отношение к Большому Бразеру СССР; смесь
генетического страха и европеизированного отчуждения. Фраза, ставшая
названием романа - «Мы здесь эмигранты» - принадлежит в воспоминаниях
одного из персонажей двум русским, явно матросам-дезертирам, ищущим
на пыльных дорогах Греции водку. Поляки — славяне, как мы, но
разница между поляками и русскими столь же существенна, как, например,
разница между жителями западной и восточной Украины (если вы понимаете,
о чем я говорю).

Героиню привлек Париж — именно в контексте прямо не заявленной,
но пронизывающей весь роман темы принадлежности к Европе, темы
польской адекватности европейской культуре. Отсюда интерес к антропологии
(после философии на родине), и в частности к теме черепа. Затем
— Мария из Магдалы. Почему именно она? Грешница, а затем — святая.
Путь покаяния и искупления. Тождественность (в обратной перспективе)
Еве. Тождественность Ашерат, Ашарон, Астарте. Ритуальная храмовая
проституция и мирской блуд. Тождественность Артемиде и тождественность
Матери Богине. Тема Башни. Тема кодов каббалы. Все это — исследование
героини романа и самой Гретковской. Случаен ли выбор объекта?
Учитывая то, что в романе нет банальных метафор с судьбой Польши
или даже шире — европейской цивилизации, читать все это тем интереснее.

Повествование — характерный монолог космополита 80-х. Ренессанс
«порядочности, но прохладности» времен американского cool jazz.
Отсутствие жестко развиваемой сюжетной схемы. Едва ли не единственный
явно произнесенный «моральный вердикт»: «Откуда дьявол, если все
потеряли свободу и некого уже искушать?». Вот: Гретковская осознает,
что ее бегство из Польши, в которой уже стало невыносимо, в извечно
просвещенную Францию и богемный Париж — далеко не акт приближения
к свободе. Реальность дьявольски изменилась — и это уже можно
было видеть в 80-е, все эти будущие глобальные проблемы несвободы.
Есть ли большая свобода в проводимом исследовании о Марии Магдалине?
Да, но лишь поначалу и только отчасти. Исследование пишется в
городе Париже, четко разлинованном под крест, сохраняющем в себе
килотонны каталогизированных культурных наслоений. Мы здесь эмигранты
— широк простор для рефлексии. При всем том, что Гретковская далека
от симпатий к эстетике «морального непокоя», ее интеллектуальная
(без эзотерического перебора) проза ни в коем случае не избегает
общевидовых антропологических моральных вопросов. Взяв в качестве
объекта рассмотрения христианский миф, Гретковская не дает никаких
вердиктов (пусть это делает ее земляк Понтифик) и даже не задает
явных вопросов. Мне кажется, что такое польское влияние на европейскую
культуру может заключаться в создании как бы интеллектуальной
прозы, основной задачей которой является не стимуляция мысли,
но конструирование настроения.

А какое настроение могут вызвать рассуждения о том, что родина,
как свинья, жрет своих сыновей?

Продолжение следует…