Литературная критика

Ольга Славникова отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

Часть вторая

Начало

– Какие задачи (технические, эстетические или сюжетные)
ты ставила перед собой во втором и третьем романе?

– Роман «Один в зеркале» был написан потому, что когда-то я отказалась
от иного, чем сейчас, варианта судьбы. В школе у меня резались
какие-то безумные способности к математике, я уже ощущала красоту
и универсальность ее абстрактных структур. Я делегировала свое
несостоявшееся главному герою. Мне было интересно сделать художественную
картину математического творчества. И по некой не зависящей от
автора логике это привело к потребности разобраться с картиной
творчества литературного. В романе две истории: произошедшая в
действительности и та, что выросла из нее в тексте. Я свела героев
с их прототипами и предложила им выяснить отношения.

«Бессмертный» имеет подзаголовок «Повесть о настоящем человеке».
Это не ирония и не издевка над Маресьевым, как почему-то показалось
отдельным критикам. Передо мной стояла задача поиска, если угодно,
положительного героя. Я не увидела иного, кроме героя Великой
Отечественной, парализованного старика. Для меня он действительно,
кроме шуток, настоящий человек, попавший в дважды искусственный
мир. Подробности – в тексте романа.

– Как ты пишешь большие тексты? Есть ли советы и рекомендации,
которые ты могла бы дать дебютантам

Работая координатором премии «Дебют», я даю дебютантам много рекомендаций,
они по большей части индивидуальны. Но в самом общем виде они
выглядят так. Самое трудное во время работы над романом – не писать
другой прозы, хотя она очень просится быть написанной. Еще очень
важно не держаться ни за какие находки – эпизоды, метафоры и т.п.
– даже если они очень автору нравятся, даже если они послужили
первотолчком ко всему замыслу. Надо давать себе и героям свободу
развиваться. Надо отличать здание от строительных лесов. Хотя
последнее – очень сложный навык, это приходит только с опытом.

– Меняется ли твой образ жизни, когда ты внутри большого
текста? И как он меняется?

– Работа над большим текстом требует времени. Я скрываюсь от друзей
и родственников. При этом воспитанному человеку приходится много
врать, потому что близких почему-то особенно обижает именно уход
от них в текст. Гораздо легче принимается увеселительная поездка,
какая-нибудь странная тусовка и даже головная боль с похмелья.
В результате в умах окружающих складывается картина чуть ли не
моего загула, тогда как на самом деле я тихо сижу дома за компьютером.
Сижу и думаю: а может, вот так и создается большинство богемных
репутаций?

– Есть ли у тебя особые творческие привычки и ритуалы,
которые отражаются на структуре и содержании текста?

– Начисто выключаю телевизор и перестаю стирать с него пыль. Когда
пыли набирается достаточно, пишу пальцем на экране: «Осторожно,
окрашено», «Здесь был Путин» или что-то в этом роде. Покупаю себе
в подарок новую чашку для рабочих порций кофе, компьютерной мыши
покупаю новый коврик. Все мелкие и средние дела, не относящиеся
к литературе, прессую в блоки и делаю быстро, экономя каждую минуту.
При этом могу сутками как бы бездельничать, устраиваю себе большие
пешие прогулки или валяюсь, обложившись книгами. Когда непосредственно
сажусь за свой текст, то неким быстрым поворотом сознания теряю
чувство времени, предварительно поставив себе будильник, потому
что есть еще и работа, служба.

– Ты пишешь от первого слова к последнему? Кусками? Шиворот
на выворот? Как нужно (каков режим) писать?

– Я не знаю, как нужно писать другим. Я знаю, как нужно писать
мне. Я иду по ключевым эпизодам, от начала к концу. При этом свобода
героя и автора состоит в том, что эпизоды могут выбрасываться,
переписываться и т.д. У меня достаточно затратный метод работы,
безотходным его не назовешь. Правда, выброшенные куски могут потом
идти на запчасти.

Режим – важное слово для прозаика. Я стараюсь садиться за роман
не реже трех раз в неделю. Но у меня бывают целые месяцы, когда
я по уровню другой загрузки не имею такой возможности. Тогда я,
чтобы текст не остыл, иногда себя читаю, сеансами минут по пятнадцать-двадцать.

– Как ты редактируешь свои тексты? Каждый текст (лично
у меня) болеет своими болезнями, у каждого романа свои собственные
фобии. Если это так, ты можешь привести примеры из своей практики?

– Я уже сказала выше, что выбросила из «Стрекозы» около 8 авторских
листов: объем хорошей повести. Моя редактура состоит в уборке
строительного мусора. Я сокращаю эпизоды, прореживаю метафорические
ряды. То, что было нужно тексту, пока он рос и развивался, в готовом
виде иногда перестает работать. Было дело – я выполола из «Одного
в зеркале» лишнюю героиню. Она была буйной. Возникла почти в финале
и заявила, что все это на самом деле ее история и надо весь роман
переписать. Что противоречило задаче опубликоваться, ведь это
для писателя тоже не последнее дело. Пришлось отправить даму на
скамейку запасных.

– Как писать, когда для этого нет особой возможности:
ты не можешь уединиться в одиночестве, уехать на дачу и тд?

– Надо использовать ночь. Это можно делать двояко: засиживаться
до пяти утра или вставать в пять утра. Поскольку я жаворонок,
для меня лучше второе. Но по жизни я жаворонок сильно осовевший.
Поэтому чаще сижу допоздна. Но после этого четырех часов сна вполне
хватает: ничто так не освежает, как удачный сеанс прозы.

А вообще не стоит ждать, что вот, выпадет в жизни благоприятный
период для творчества. У меня такого периода ни разу не было.

– Какой роман ты никогда не напишешь?

– По-моему, нет ничего скучнее, чем писать развлекательные любовные
романы. Там всегда заранее известно, какие герои погибнут, какие
воссоединятся. Работает машина жанра, в которую автор лишь загружает
слова. Никогда не стану заниматься такой ерундой.

– Существует ли идеальный роман, на который ты ориентируешься
– у классиков или современников?

Идеальных романов нет, есть романы, приближающиеся в какой-то
части к совершенству. Для меня это «Чевенгур» Платонова, «Дар»
Набокова, «Осень в Петербурге» и «Бесчестье» Кутзее.

– Кто влиял на тебя и на становление твоей творческой
манеры? Есть ли у тебя реальные (или опосредованные) учителя?
ты продолжаешь учиться? У кого?

Влияли, главным образом, Платонов, Бунин, Набоков, Кафка, Фолкнер,
Гоголь. Раньше я училась у них и у себя – на собственных ошибках.
Сейчас учусь только у себя – на собственных удачах. Последний
путь кажется мне наиболее продуктивным.